— Герр гауптфельдфебель… давайте я посвечу вам фонариком… — с крайней, издевательской степенью вежливости обратился к нему Отто.
Лицо конюха Коха выражало крайнюю степень свирепости и помятости.
— Не надо… — скрипя зубами, прошипел конюх Кох. Хагену показалось, что его зубы крошатся от бессильного гнева.
Уже на берегу, в расположении механизированной автоколонны, прошла погрузка всех трех взводов стрелковой роты на грузовики и бронетранспортеры. Ею руководил лично гауптман Шефер. Он с брезгливой, насмешливой миной торопил солдат. Несдерживаемое раздражение гауптмана Шефера и его напыщенный вид как будто должны были показать: этот штурм высоты — пустяковина, с которой они должны разделаться в два счета.
VIII
Взвод Тильхейма застрял с погрузкой из-за того, что шофер грузовика замешкался с откидыванием заднего борта. Заело одно из запирающих устройств.
Ротный набросился на лейтенанта, как спущенная с поводка гончая на запутавшегося в ветвях зайца…
— Что за заминка, Тильхейм?! Ваши солдаты уже должны сидеть в кузове! Или вы ждете, что вам подадут самолетный трап?! — орал он прямо в лицо лейтенанту. Брызги слюны вылетали из перекривленного злобой рта ротного, оседая на беззащитном лице Тильхейма.
— Смотри, как пена летит… — прошептал Краузе. — Еще, не дай бог, заразит нашего взводного бешенством…
Во взводе все знали, что герр гауптман принимал Тильхейма в штыки. Дело было в том, что Тильхейм действительно происходил из знатного, но обедневшего аристократического рода. Согласно документам, лейтенанта надо было величать не иначе как «фон Тильхейм». Впрочем, сам лейтенант отказался от этого в первый же день пребывания в роте.
Об этом рассказывал Краузе. Рапортуя гауптману о своем прибытии, герр лейтенант на свою беду назвался «фон Тильхеймом». Это спровоцировало целую истерику со стороны Шефера. «Что-о?! Какой еще „фо-он“?! Может, еще прикажете мне первым вас приветствовать?! Ваш командир, в отличие от вас, не кичится своим происхождением. Хотя „фон Шефер“ звучало бы еще как по-армейски, черт возьми!.. Запомните, молодой человек, что знатность завоевывается на поле боя. В этом величие нашего Рейха!»
С того дня Тильхейм исключил «фон» из своего лексикона. Но для Шефера, озабоченного вопросами своей знатности, он все равно остался каждодневным раздражителем, одним своим знатным видом уязвляющим командирское самолюбие. Он придирался к Тильхейму по каждому поводу, а в итоге страдал весь взвод. Бесконечные строевые занятия и ползание под колючей проволокой проштрафившихся изнуряли больше, чем многокилометровые марши, которые были пройдены стрелковой ротой в ходе переброски от Черновцов к Кристинополю.
IX
Пеший ход — для личного состава, лошади и повозки — для командиров и тыловиков — таковы были обычные средства перемещения в роте. Поэтому непривычная весть о том, что для переброски стрелков отрядили автоколонну, в роте была воспринята по-разному. Новобранцы, пополнение, прибывшее в Кристинополь одновременно с приходом сюда роты, радовались как дети — еще бы, вместо того чтоб топать на своих двоих, тебя везут со всем комфортом. Но старики, которые в роте еще держались, как раз в этом усматривали недобрый знак.
— С чего бы это вдруг такая забота? — рассуждал Краузе. — Не иначе, торопятся побыстрее отправить нас в какую-то мясорубку…
Слова гефрайтера и ночные предчувствия самого Отто оказались пророческими. Почти с самого начала боя русские начали методично выкашивать людей. Особенно сильный урон был нанесен третьему взводу, который наступал на левом фланге. Откуда-то возле подбитого танка русских взялся пулемет.
Эти хитрые русские устроили пулеметную засаду в овражке, в нескольких десятках метров от подножия высоты. Появление этого чертова пулеметчика было настолько неожиданным, что цепь наступавших стрелков лейтенанта Беккера — командира третьего взвода — в полный рост наткнулась на вражеские очереди. Убитыми и ранеными потери сразу составили почти отделение, включая самого Беккера. Пуля разворотила ему шею так, что были видны шейные позвонки, и он умер в страшных конвульсиях, захлебываясь в собственной крови.
X
Отто бежал неподалеку и прекрасно все видел. Он одним из первых успел залечь в траве, когда увидел левым краем зрения, что его товарищи один за другим валятся на землю.
Но и в других взводах ситуация с самого начала складывалась невесело. Оказалось, что у русских, засевших на высоте, почти сплошь винтовки. Отто даже стал подозревать, что высоту удерживает какая-то спецгруппа снайперов. Такие меткие выстрелы на таком большом расстоянии, да еще с такой расчетливой частотой просто так не случаются.
Вот уже схватился за живот и ткнулся лицом в землю старший стрелок Кнут. Вот бежавший рядом с Отто гефрайтер Томас тяжело охнул, будто наскочив на всей скорости своего бега туловищем на невидимую преграду, и рухнул в полный рост на спину.
А что было говорить о свисте вражеских винтовочных пуль! Они вонзались в бегущих, прошивая их насквозь или навсегда оставаясь среди разорванного мяса и перебитых костей, совершенно бесшумно. Создавалось впечатление, что в цепи орудует какая-то невидимая сумасшедшая, которая одного за другим, по своей безумной прихоти, убивает товарищей Отто.
Хаген всеми фибрами души и всеми внутренностями своего несытого живота ощущал ее присутствие. Но от того, что ее было не видно и не слышно, внутри делалось совсем жутко. Липкий, холодный пот смертельного страха прошибал насквозь от осознания того, что ничего поделать с безумными выходками этой неуловимой, невидимой идиотки ни Хаген, ни его товарищи не могут.
XI
Но ни Хаген, ни те, кто оставался на ногах, продвигаясь в сторону назначенной им цели, еще не знали, что самое страшное еще не началось. Из-за рева танковых моторов, грохота орудийных выстрелов Хаген не слышал даже выстрелов из собственного карабина.
Да и что толку было стрелять, когда весь обзор ему загораживал массивный бронированный «ящик» тяжелого «тигра», двигавшийся впереди, метрах в двадцати, а до вражеских позиций, с высоты которых их отстреливали, как в тире, оставалось еще с полкилометра.
Бежать следом за «тигром» было невообразимо трудно. Собственная неподъемная тяжесть вдавливала машину глубоко в мягкую почву. Он словно вгрызался своими гусеницами в грунт, вываливая следом за собой целые кучи комьев грязи.
Эти препятствия превращали бег в непрерывную полосу преград, от преодоления которой пот катил градом. Но и выходить из-под прикрытия танковой брони никому не хотелось. Лучше перескакивать и карабкаться через комья и кучи, чем ловить пули, выпущенные из русских винтовок
Чем ближе приближались они к высоте, тем плотнее становилась стрельба русских винтовок. Отделение Барта сбилось в кучу. Никому не хотелось высовываться, подставляясь под прицельный вражеский огонь. Унтерфельдфебель рычал и ругался. Его громоздкой, неповоротливой фигуре стало тесно среди своих подчиненных. К тому же ноги то и дело увязали в грязи, съезжая с мокрых комьев земли, перепаханной гусеницами танка.
XII
— Живее, живее… — срывался унтерфельдфебель на бежавших впереди него. — Перебирайте ногами, мать вашу…
Тычок в спину получил Краузе. Не удержавшись на ногах, он во весь рост растянулся вдоль глубоко впечатанного в землю следа «тигриного» трака.
— Недоносок! На ногах не стоишь… а еще в самоволку лезет… — перескакивая через него, унтерфельдфебель, будто ненарочно, наступил ему каблуком прямо на плечо. От этого начавший было подниматься гефрайтер снова со всего маху впечатался лицом в грязь, которую гусеницы и сапоги бегущих превратили в жидкое месиво.
Вчера ночью, когда пойманных самовольщиков привели в расположение роты, герр гауптман устроил разнос лейтенанту и унтерфельдфебелю. Барту досталось особенно, и теперь он при каждом удобном случае вымещал свою злобу на гефрайтере Краузе.
Отто помог товарищу подняться на колени.
— Не надо, я сам… — отплевываясь, Краузе отвел руку Отто. — Запачкаю тебя…
— Ничего. Давай подымайся, — не обращая внимания на грязь, подхватил его за плечо Хаген.
Барт остановился и, обернувшись, снова заорал, теперь на них обоих:
— А ну, бегом вперед!.. Вздумали за спинами товарищей спрятаться? Я вам покажу!.. Будете жрать эту грязь вместо обеда… Недоноски!.. Бегом вперед…
— Я его прикончу… Гада такого… — буркнул, как бы про себя, Краузе.
А потом началось. Унтерфельдфебель начал исполнять приказ лейтенанта развернуться в широкую цепь, чтобы равномерно перекрыть весь сектор наступления взвода. Но никто из-за прикрытия танка выбираться не хотел. Тогда унтерфельдфебель, ругаясь и обзывая всех трусами, начал тычками и пинками «распределять» стрелков.
XIII
Отто выдвинулся на свою новую позицию одним из первых, не дожидаясь затрещины унтерфельдфебеля. Он знал по фронтовому опыту, что, если пуле суждено найти тебя в бою, она тебя найдет, где бы ты ни был — на острие атаки, под защитой танковой брони или в безопасной траншее. Причем, как ни странно, тех, кто начинал явно трусить, панически прятаться, она находила быстрее. Хаген лично видел этому немало примеров.
В любом случае, лучше быть подальше от унтерфельдфебеля Барта. Краузе собрался пришить его совершенно справедливо. Редкая сволочь и лучший закадычный друг конюха Коха. В попытках выслужиться перед герром гауптманом он на строевых занятиях и стрельбах измывался над подчиненными по полной.
Определяя себе несколько жертв, он третировал солдат так, что лейтенанту Тильхейму приходилось его осаживать, делая замечания. Это, в свою очередь, становилось еще одним поводом для того, чтобы наедине аккуратно избить безнадежно провинившуюся жертву.
Один раз между молотом и наковальней его кулаков оказался и Хаген. Отто накануне получил письмо от Хельги. И вдруг, во время строевой, к нему начал придираться Барт. Еще бы, Отто его возлюбленная девушка писала письма, и писала часто. А унтерфельдфебелю никто не писал.