Появился огромный закопченный чайник. Меня накормили с дороги хлебом с салом и селедкой, которую я любил и съел куска три. Чай был крепкий и сладкий. Я решил, что в штрафной роте жить можно.
Мне рассказали, что рота создана в 1943 году и вот существует до нынешнего февраля, вопреки всяким сказкам о смертниках, атаках через минные поля с одними винтовками и штыками.
– Пока вот отдыхаем, пополняем личный состав, а дадут команду, пойдем, куда прикажут. Легких атак на войне не бывает, сам знаешь. У тебя во взводе сколько людей поначалу было?
– Без малого сорок.
– А через месяц сколько осталось?
– Человек пять, не считая пополнения. А потом и меня ранили.
– Ну, вот, – хлопнул меня по колену Малышкин. – Чего тогда бояться! Снайперский счет какой?
– Тоже без малого сорок.
Мне показалось, что замполит Самро при этих словах слегка усмехнулся.
– Что без орденов ходишь, это нормальное явление, – засмеялся майор. – Их для штабников даже не хватает.
– Представляли раза три.
– У нас получишь, если воевать нормально будешь.
Малышкин коротко и деловито изложил мне основные правила поведения, сложившиеся в штрафной роте.
– Как командовал в своем взводе, так и здесь командуй. По уставу. В бою без необходимости вперед не лезь. Обращение: «товарищ сержант или рядовой». Ну, с кем поближе сойдешься, можно и по имени. Но это сержантов больше касается. Они твои первые помощники.
Оказывается, что, кроме командиров отделений, мне полагается заместитель, чему я удивился.
– Если найдем. У меня самого заместителя по строевой уже месяц как нет. Когда формировка заканчивается, в роте по триста и больше бойцов. Значит, во взводе – сто, а может, и больше. Должность у тебя капитанская.
День был какой-то сумасшедший. После чая командир первого взвода, он же временный заместитель ротного, старший лейтенант Злотников Михаил, два часа знакомил меня с выписками из приказов.
– Все это хурда! – перелистывал страницы старлей. – Но у людей вопросов много возникает. Так что тебе надо быть готовым на них четко ответить. И еще. Попадаются сволочи, чудом от расстрела ускользнувшие. Не давай волю эмоциям. Разговаривай ровно, спокойно. Твое право интересоваться, кто за что к нам попал, но отношения с бойцами на этом не строй.
– То есть не лезть в лишние расспросы, – уточнил я.
– Точно. Разговоришь человека, он тебе сам все расскажет.
Для меня стало открытием, что максимальный срок пребывания штрафников в роте – три месяца. Я считал, что они воюют, пока не ранят или не убьют. Смертники ведь! Впрочем, какой пехотинец три месяца на передовой протянет? Это только в книжках храбрецы немцев годами колотят и медали одна за другой на грудь вешают.
Михаил Злотников был среднего роста, как и я, только узкий в плечах, но весь бугристый и жилистый. В перерыве затеял борьбу, кто кого на руках положит. У нас в селе редко кто меня осиливал. Михаила я с трудом, но прижал пятерней к столу. Крепкий парень, хоть и невидный из себя. Родом из-под Астрахани, на два года меня постарше.
– Слабаков в штрафные роты не берут, – делился со мной Михаил. – Дураков не слушай, воюем, как и все. На рожон не лезь. Твое дело взвод поднять, а дальше командиры отделений пусть действуют. Им до победы свои грехи смыть надо, а не тебе.
– Михаил, ты же знаешь, если огонь сильный, никакой сержант от земли не оторвет. Какое уж там – «вперед не лезь»! Пока сам не поднимешь, так и будут носом землю рыть.
– Приходится, – согласился Злотников.
– Не надо меня утешать. Такая же война, как и везде. Лучше скажи, в спину шмаляют? – задал я давно мучивший меня вопрос.
По логике, если я крепко нажимать буду, влепят мне очередь сзади, и лежи, отдыхай. Но действительность оказалась сложней. Михаил объяснил, что в офицеров стрелять штрафникам никакого смысла нет. Ну, убьют лейтенанта, а дальше что? В атаку их все равно погонят, отлежаться не дадут. Кроме того, они отлично знают, что мы все равно вычислим, кто стрелял. «Стрелку» и тем, кто видел да промолчал – амбец.
– Мы друг друга в обиду не даем, – рубил сухой ладонью астраханец Михаил. – Штрафники не глупее нас, соображают. Но попадаются психи. Тут не монастырь. Иногда друг с другом счеты сводят. Упаси тебя бог в морду кого со злости или спьяну уделать. Люди всякие. В карты, был случай, одного хрена проиграли. В пехоте тоже иной раз в спину стреляют. Сволочей нигде не жалуют.
– Я вроде не сволочь.
– Ладно, все нормально будет.
Я снова принимал взвод. Как и в Карпатах. Только не тридцать шесть человек, а около сотни. Представил меня Малышкин, коротко рассказал мою военную биографию и ушел.
После войны мне пришлось работать в школе, потом снова служить около двадцати лет в армии. Я принимал классы, взводы, роты, и всегда в этой процедуре было что-то общее. Настороженное любопытство, каверзные вопросы, проверки на «вшивость». Но штрафной взвод, да еще численностью с целую роту принимал я с тщательно скрываемым напряжением. И Малышкин не просто так ушел, и мой новый товарищ Миша Злотников не появлялся. Их помощь в данный момент ничего бы не значила.
Заместитель командира взвода, старший сержант, лет тридцати, в яловых сапогах, подогнанной шинели и с автоматом за спиной, отрапортовал количество присутствующих, сколько находится в наряде. Я козырнул в ответ.
– Вольно!
Шеренга в четыре человека расслабилась. Что это за люди? На вид мало чем отличаются от обычных бойцов. Побритые, в начищенных сапогах или ботинках с обмотками. Вооружены большей частью винтовками, но немало и автоматов. Штук пять ручных пулеметов Дегтярева.
– А станковых пулеметов нет? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Оставался один. Приказали передать сменившей нас части.
Моим временным заместителем являлся бывший капитан Чеховских, разжалованный трибуналом в рядовые и приговоренный к восьми годам, с заменой приговора на три месяца штрафной роты.
Трудно сохранить последовательность рассказа, когда на тебя сваливается столько событий и становишься командиром сразу ста человек. Поэтому, отвлекаясь от тех первых минут знакомства со взводом, скажу несколько слов о разжалованном капитане, Иване Семеновиче Чеховских. Работал техником в мастерской, в городе Борисоглебске. Жена, двое детей. Ускоренный курс военного училища и передовая с лета сорок второго года. Раза четыре был ранен и контужен, имел ордена, медали, командовал ротой.
Завел роман с красивой санинструкторшей. Готов был бросить семью, детей, которым писал письма едва не каждую неделю. На подругу положил глаз кто-то из тылового начальства полка. Попытались перевести санинструкторшу в штаб, но разъяренный Иван Чеховских, который до войны матом не умел ругаться, хватнул кружку водки и высадил всю обойму своего ТТ в майора-обидчика, уложив того на месте.
Когда трибунал рассматривал дело, командир дивизии якобы сказал: «Сукины дети! Мало, что от немецких пуль гибнут, так еще друг друга из-за блядей мочат. Если бы фронтовика убил, расстрелял бы. Разжаловать, и в штрафники!»
Из трех месяцев рядовой, а чуть позже старший сержант Чеховских уже полтора месяца отвоевал, не получив ни одной царапины.
– Надежный мужик, – сказал мне Михаил Злотников. – Доверяй ему полностью.
Итак, сто человек штрафников. Почти все бывшие сержанты и рядовые. Офицеров направляют в штрафные роты только разжалованных по суду. Уголовников, с которыми почему-то связывают общий настрой штрафных рот, сравнительно немного. Человек двадцать. Взвод как взвод. Что бросается в глаза в отличие от первого моего взвода – возраст бойцов. В среднем они постарше. Лет по двадцать пять, есть и сорокалетние, и совсем сопляки.
– Орденов много настриг? – раздался голос из строя.
– Не больше, чем у вас. Числится пара штук на бумаге.
– С нас их поснимали.
– Ну а на меня писари все бумажки заполняют.
Сдержанный смешок. Кто-то закурил и снисходительно поинтересовался:
– Жениться-то, лейтенант, успел?
– Тебе до моей жены дела нет. Если и женат, без тебя пригреют. А самокрутку брось.
– Че будет…
Я шел, не спеша, вдоль строя. Остановился у мальчишки с длинной худой шеей. На Пашку Митрофанова похож, моего прежнего бойца, наверное, уже списанного по инвалидности.
– Рядовой Усов.
– Зовут как?
– Андрей.
– Откуда родом?
– Пензенская область, село Мокшаны.
– Вестовым у меня будешь, – отдал свое первое распоряжение.
– Есть вестовым!
– Повезло пензяку, – засмеялся кто-то.
Мальчишка был явно доволен. Продолжая разговор с
очередным бойцом, я не отрывал взгляд от крепкого парня, который хоть и не курил, но продолжал держать дымящуюся самокрутку.
– А ну, брось! – цыкнул я на него.
Самокрутка втаптывается в землю, а тот что-то вполголоса бурчит.
– Есть претензии? – спрашиваю я.
– Есть. А чего с вас возьмешь? Шинели, что ли, новые выдадите? Сапоги у многих дырявые.
– Представьтесь!
– Че, душить теперь будете?
– На хрен ты мне нужен. Фамилия?
– Вяхов. Смертник-рядовой штрафной роты.
– Что ты о смерти знаешь, Вяха? Ты ее еще и не нюхал.
Не будь у меня двух нашивок за тяжелые ранения, мне ответили бы покрепче. Но то, что перед ними не новичок, штрафники чуют сразу.
– Вяха-смертник! – добиваю я пытавшегося проверить меня «на вшивость» нахального бойца. – Ты еще до передовой дойди. А потери у штрафников немногим больше, чем в пехотных ротах. Усек?
– Ладно, – примирительно соглашается высоченный, под два метра, боец, как и Вяхов, из уголовников. – А насчет обувки и шинелей требование законное. Рванье выдали.
У большинства шинели и обувь нормальные, хоть и не первого срока. Зная, что тему дырявых сапог и прожженных шинелей можно толочь до бесконечности, обрываю разговор.
– Разберусь. Взвод – разойтись. Командиры отделений, ко мне.
Командиров отделений – трое. Сколько положено на сто человек, не знаю, забыл спросить у Малышкина. Пусть пока остаются трое. Может, так и положено. Кроме бывшего капитана Чеховских, он же помкомвзвода, отделениями командуют Василий Лыков, бывший старшина-танкист и сержант Тимофей Колобов.