III
В Мишкольце в роту неожиданно прибыл полковой священник. Стрелки появлению капеллана обрадовались, несмотря на то что в роте почти все были католиками, а капеллан – протестантский. Адлер, великий специалист по внутриармейским вопросам, сразу это определил. Он заметил, что священник приехал с походной сумой. Такие полагались протестантам. Католические капелланы, по словам знатока Рольфа, наведывались в войска с ранцами за спиной.
– Черт возьми, в ранцы помещается больше барахла, – заметил тогда Вайс. – В прошлый раз при посещении роты капеллан угощал нас сигаретами и шоколадом. Настоящий Санта-Клаус! Черт возьми!
– Не богохульствуй… – шикнул на него Адлер, принимая совершенно благообразный вид. – А то попадешь в преисподнюю…
– Вот-вот, я о том же… – сплюнув, процедил Вайс. – После визита капеллана нас тут же отправили на передовую. Причем в самое пекло… Так что не к добру это посещение святого отца. К чему он нас будет готовить?…
Отто и вся остальная рота не особо задавались вопросом о своем ближайшем будущем. Служба, на которую их согнали, была прекрасной возможностью отдохнуть от бесконечных строительных работ, перемежающихся изнурительной строевой. Гауптманн Шефер был мастер по части доведения своих подчиненных до изможденного состояния. Как выяснилось позже, именно он был организатором приезда полкового священника-протестанта, потому что сам был лютеранином.
Здесь Адлер и проявил чудеса изобретательности. Во время молебна во славу германского оружия он неожиданно вызвался в добровольные псаломщики и с великим мастерством исполнил свою роль, за что получил одобрение пастора. А в довесок – десять молитвенников, которые хитрый Рольф с иезуитским благолепием испросил у святого отца. Как не раз, по многочисленным просьбам, цитировал он позже, «для своей грешной и алчущей света души, равно как и для страждущих духовной пищи собратьев по оружию».
Столь истовое усердие в вере до глубины души растрогало протестантского капеллана. Все десять молитвенников без лишних разговоров были выданы «смиренному брату» Рольфу. Не прошло и десяти минут после окончания службы, как все молитвенники были аккуратно распотрошены на странички и по справедливости поделены между стрелками взвода.
Тончайшая, почти папиросная бумага армейских молитвенников идеально подходила для самокруток. Этот не раз проверенный факт и подтолкнул благоверного католика Адлера всеми фибрами души предаться лютеранской мистерии молебствия.
– И можно ли осуждать меня!? Можно ли бросить в меня камень порицания? – восклицал он, раздавая листки своим товарищам. Рольф все никак не мог выйти из своей роли. – Ведь не столько ради себя старался, сколько ради друзей своих, «алчущих» скорее затянуться. Ступайте, дети мои, и наполните свои страждущие легкие благодатным табачным дымом. Аминь…
IV
Отто отделил листок от стопочки и невольно улыбнулся, вспоминая сцену разделки Рольфом молитвенников. Как будто он пытался накормить голодные толпы пятью хлебами.
Ровные строчки из столбцов, по-солдатски выстроенных на страничке, попались Отто на глаза. Он невольно прочел их, слово за словом: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него: дорога цена искупления…» Отто прочел и задумался. Он вспомнил, как они с Хельгой любили гадать на Библии. Он называл номер страницы и какую по счету строку читать – сверху или снизу. Хельга с азартом принималась листать книгу в поисках нужного номера страницы семейной Библии. Книга была большая, в ветхом черном переплете. По сравнению с ней армейский молитвенник выглядел спичечным коробком. В набожной семье Хельги эту Библию передавали из поколения в поколение, считая бесценной семейной реликвией. Издание 1800 года, лютеровский перевод. Бесценной… Странно, почему ему попались на глаза именно эти слова… Дорога цена искупления. Отто вспомнил о беспросветных, бесконечных днях и ночах в штрафном лагере, в погребальной команде полевого испытательного подразделения. Да, ему удалось вырваться из этого ада, удалось выжить в пятисотом штрафном батальоне. Но он заплатил за свое искупление слишком дорогую цену. И теперь, даже если ему удастся выжить в этой мясорубке, все равно… Это будет с ним уже навсегда, оно не отпустит. Цена искупления оказалась слишком дорога.
Отто перевел взгляд на соседний столбец. «Как овец, заключат их в преисподнюю, – прочел он. – Смерть будет пасти их, и наутро праведники будут владычествовать над ними; сила их истощится; могила – жилище их». Могила – жилище их. Про кого пророчит ему эта страничка? Про врагов, про русских, которые вот-вот ударят? Или речь идет об Адлере, о Вайсе, о нем, черт возьми?…
Нет, черт побери, все будет не так! Сейчас Отто скрутит эту чертову страничку в трубочку, набитую душистым венгерским табаком, и за полминуты превратит ее в пепел! Но глаза Отто сами, снова и снова находили эту жуткую фразу. На миг Хагену показалось, что страничка, как живая, догадалась о своем скором и страшном конце и попросту мстит ему, истошно выкрикивая ему в лицо свое страшное проклятие. Могила – жилище их…
V
– Эй, дружище, ты в порядке? – Отто будто очнулся от бреда.
Вайс тряс его за плечо.
– Ты как будто смерть увидел… – прошептал снайпер.
– Ага… – пробормотал Хаген. – Так оно и есть. Только не разобрал, по чью душу она явилась.
– Сейчас русские жахнут по нас своими минометами, тогда сразу поймешь, – проговорил Вайс, с любовью осматривая свою винтовку.
– У тебя на прикладе много зарубок, Вайс… – произнес Отто.
Снайпер рассмеялся и гордо тряхнул своей винтовкой перед собой.
– Да, это правда, Хаген… Мы с моей деткой не просто так «Железный крест» получили. Мы его заработали по-честному… Герр гауптман представил меня к обергефрайтеру…
Последние слова Вайс произнес, чуть не лопаясь от самодовольства. Он вдруг наклонился к самому уху Отто и шепотом сказал ему:
– Только эти зарубки, Хаген… Они не все мои, понимаешь? Винтовка-то трофейная. Вот по сию пору…
Его грязный ноготь отмерил примерно половину длинного ряда засечек на полированном темно-коричневом дереве приклада.
– Видишь?… Вот эти – это того русского. Ну, которого винтовка была. Сам его застрелил. Под Сандомиром. Прямо в лоб пулю всадил. Мне за него «креста» и дали. Матерый был, дело знал хорошо. Неделю наших щелкал с левого берега. Пока я его не выследил. Пересидел его. Осторожный был до жути. Четыре часа ждал. Под себя пришлось ходить. И по большому, и по малому. Вонища – страшная, брр…
Вайс замотал головой, будто опять унюхал ту самую, страшную вонищу.
– Но ничего. Стерпел.
Вайс опять рассмеялся, но как-то натянуто.
– Он не стерпел, а я стерпел, – как бы убеждая себя, бодро произнес снайпер. – Потому сейчас – с «крестом» на груди и с его винтовкой. А он под крестом…
– Это получается, что ты на прикладе и русских, и наших убитых носишь… – сказал Отто.
– А они мне не мешают и руку не оттягивают, – откровенничал Вайс. – Это знаешь – как в тире. Они в прицел все игрушечные. Не то что в рукопашной… Я-то врукопашную ходил, есть с чем сравнить… Хотя ты, Отто, тоже повидал на войне…
Хаген насторожился.
– А откуда ты знаешь, что я повидал? – с вызовом спросил он.
– Слыхал от нашего оберфельдфебеля, – ответил Вайс. – Ты же знаешь, для Коха никаких тайн в нашей роте не существует. Так что про твои штрафные мытарства ему известно.
VI
Отто старался все время шевелить окоченевшими пальцами. Так недолго и без конечностей остаться. И все из-за этого Шульца, будь он неладен. После того, что учудил вчера Вейсенбергер, лейтенант решил усилить контроль за полем за счет снайпера. Вейсенбергер был снят с передовой огневой точки, а на его место отправили Вайса и Хагена.
Хотя зачем теперь сторожить это проклятое поле? И так всем понятно, что там мины. Из местных никто вчера даже не предпринял попытки забрать тела убитых девочки и женщины. Рисковать желающих не оказалось. Может быть, у них не было близких родственников. А может, и есть, да только жить хотят.
У Хагена был свой зуб на лейтенанта. Ладно, пусть даже ты совершил одну глупость: отправил снайпера из защищенного железом и бетоном напичканного опорного пункта на выселки, на мерзлую землю, в снег. Но какого черта здесь нужен он, Отто Хаген? Развлекать Вайса, чтобы тот не заснул? Удерживать мирное население от непреднамеренного посещения минного поля с помощью своего карабина? Для отстрела безоружных детей и женщин вполне хватало и одного Вайса.
Хагену вполне по сердцу сейчас находиться в теплом блиндаже, а не на этом заснеженном склоне, в необорудованном по уму пулеметном гнезде. Этот Вейсенбергер оказался еще глупее, чем Отто о нем думал. Мало того, что стрелять не умеет, так еще и толком оборудовать пулеметное гнездо был не в состоянии. По прибытии на место им с Вайсом пришлось еще с час окапываться, чтобы хоть как-то укрыться в этом белом безмолвии. И чему учат этих молокососов? Правда, поработав лопаткой, Отто хорошенько согрелся. Да еще и занятие хоть какое-то. Все лучше, чем сидеть сиднем в компании зануды и скряги Вайса. И табак у него закончился, и винтовку он в чужие руки не дает. И так всегда.
Ни разу Отто не мог вспомнить, чтобы он или кто-то из товарищей хоть раз разжился у Вайса табаком или краюхой хлеба. Зато сам великий мастер попастись возле чужих запасов жратвы и табака. И с этим крохобором он вынужден торчать в этой заснеженной ложбинке, у стволов высоченных деревьев, битый час! А теперь еще выслушивай кошмарные исповеди Вайса о том, как за ним во сне гналась голая одноногая женщина. А ведь, если голый человек приснится, это не к добру. К нездоровью. Отто вычитал это еще в детстве, в соннике, который как-то купили его родители на ярмарке.
Может, сказать Вайсу? Хоть немного можно будет повеселиться. Отто невольно улыбнулся, представив реакцию Вайса. Паника будет обеспечена. Вайс проявлял какое-то запредельное старание в вопросах собственного здоровья. Берег себя, холил и лелеял, не обращая внимания на нескончаемые шутки товарищей.