.
Как-то в разговоре с Лениным Кржижановский привел слова знаменитого немецкого хирурга Теодора Бильрота: здоровье выражается в яркой отчетливости эмоциональной деятельности. Ленин сразу же ответил:
«Вот именно так, если здоровый человек хочет есть, – так уже хочет по-настоящему; хочет спать – так уж так, что не станет разбирать, придется ли ему спать на мягкой кровати или нет, и если возненавидит, – так уж тоже по-настоящему…»[64].
…Зимой 1906 года в Куоккале Яну Берзину довелось встречаться с Лениным почти ежедневно.
«Перед сном он устраивал себе перерыв, – рассказывает Берзин, – и часто, а может быть и ежедневно, уходил гулять… Бредем медленно, обмениваемся редкими словами… О чем неизвестно. Обо всем, о всяких пустяках, только не о политике… Из далекого тумана прошлого смутно всплывают некоторые темы этих разговоров темы, казавшиеся необычными для Ильича, темы интимные: о лесной тишине, о луне, о поэзии, о любви…»[65].
Можно лишь сожалеть о том, что не записал Берзин этих бесед. «Стерлись из памяти эти разговоры», – замечает он. Но об аналогичных беседах вспоминают другие…
Январь 1918 года. Для Владимира Ильича это напряженнейшие дни и бессонные ночи, заполненные работой… В одну из таких ночей Александра Михайловна Коллонтай, без стука, вошла к нему в кабинет…
«В комнате темно, но я могу различить у окна стоящего человека и по силуэту, вырисовывающемуся на фоне ясного зимнего неба, узнаю, что это Владимир Ильич. Я замираю от неожиданности и неловкости, что ворвалась, не постучав.
Владимир Ильич стоит неподвижно, спиной к двери. Он смотрит в окно, высоко подняв голову, очевидно, глядит на небо. А небо зимнее, светлое и очень звездное. Я боюсь пошевелиться. В комнате тихо-тихо.
Неожиданно голос Владимира Ильича прерывает тишину.
– Звезды, – говорит он. – Какие звезды сегодня! Очевидно, мороз покрепчал.
И вдруг, повернувшись в мою сторону, спрашивает:
– А вы когда-нибудь смотрите на звездное небо?
Мой ответ:
– Когда бываю на океане или в деревне.
– На океане? Ах да, ведь вы были в Америке! А я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия, теперь начинаю забывать»[66].
«Ужасно любил природу, – пишет Крупская. Любил горы, лес и закаты солнца. Очень ценил и любил сочетания красок… Любил в комнате весенние запахи. Садовых цветов и особенно с сильным запахом избегал»[67].
И еще:
«У нас в быту сложилось как-то так, что в дни его рождения мы уходили с ним куда-нибудь подальше в лес… Весенний воздух, начинающий пушиться лес, разбухшие почки – все это создавало особое настроение, устремляло мысль вперед, в будущее хотелось заглянуть»[68].
Надежда Константиновна не упоминает о том, что Владимир Ильич любил и дарить цветы… В приводившемся выше рассказе Марии Эссен о прогулке в горы весной 1904 года есть такой эпизод:
«Мы наткнулись на целое поле цветов.
Владимир Ильич стал энергично собирать цветы для Надежды Константиновны. „Надюша любит цветы“, – сказал он и с юношеской ловкостью и быстротой моментально собрал целую охапку цветов».
Прочитав эти строки, опять невольно задумываешься над тем, как мало мы знаем о сугубо личной стороне его жизни и как мало сам он говорил и писал о ней…
Через всю жизнь пронес Владимир Ильич любовь к своей матери – Марии Александровне. 81 год прожила она. И нелегкая судьба ее была тесно связана с судьбой ее детей, ставших профессиональными революционерами. Вслед за ними она отправлялась в ссылки, носила передачи в тюрьмы… Дома, в шкафу, всегда наготове висело ее черное платье с белым воротничком «славный мамочкин боевой мундир», как называла его Анна Ильинична, – которое Мария Александровна надевала для посещений жандармских приемных…
Однажды, во время одного из таких посещений, директор департамента полиции Зволянский зло сказал ей: «Можете гордиться своими детками: одного повесили, а о другом также плачет веревка». Мария Александровна поднялась и с достоинством сказала: «Да, я горжусь своими детьми»[69].
Что переживал, о чем думал Владимир Ильич при редких встречах с ней?
Последний раз они встретились в Стокгольме в 1910 году, когда Мария Александровна вместе с дочерью возвращалась из кратковременной заграничной поездки в Россию.
«…Владимир Ильич, рассказывает Мария Ильинична, – проводил нас до пристани – на пароход он не мог войти, так как этот пароход принадлежал русской компании и Владимира Ильича могли там арестовать, – и я до сих пор помню выражение его лица, когда он, стоя там, смотрел на мать. Сколько боли было тогда в его лице! Точно он предчувствовал, что это было его последнее свидание с матерью. Так оно и вышло на деле» [см. Л: 55, XXIX – XXX].
Всего год не дожила она до возвращения сына… В апреле 1917-го его встретил весь революционный Петроград.
«Прошли первый вечер и первая ночь: митинги, речи, призывы, клятвы, воспоминания, – пишет В.Д. Бонч-Бруевич. И вот наступил первый день свободного пребывания Владимира Ильича в Петрограде. Он позвонил мне и просил прислать автомобиль, и я знал, что первой его поездкой в Петрограде будет поездка на Волково кладбище на могилу матери. Всегда сдержанный, всегда владевший собой, всегда серьезный и задумчивый, Владимир Ильич не проявлял никогда, особенно при посторонних, интимности и задушевности своих чувств. Но мы все знали, как нежно и чутко относился он к своей матери, и, зная это, чувствовали, что тропинка на Волковом кладбище, туда, к этому маленькому холмику, была одной из тяжелых дорог Владимира Ильича»[70].
Как мало мы знаем об этом…
А о том, какое глубокое чувство связывало его с Надеждой Константиновной…
Вера Дридзо – секретарь Крупской – передает один из ее рассказов:
«Приехав в Шушенское, где он должен был отбывать ссылку, Владимир Ильич написал Надежде Константиновне, опять „химией“, большое письмо, в котором звал ее к себе, просил стать его женой. В своем ответном письме она написала: „Ну что ж, женой так женой“. Почему же Надежда Константиновна так ответила Владимиру Ильичу?
Разные бывают люди, – продолжает Дридзо, – и поразному выражают они свои чувства. Одни – свои мелкие чувства выражают громко и шумно, высокопарными словами, другие же – свои очень глубокие, сильные чувства не умеют выразить. Таким человеком была и Надежда Константиновна. Она глубоко любила Владимира Ильича, знала о его отношении к ней, но из-за застенчивости, смущения, боязни громких фраз она так ответила ему»[71].
Крупская писала, что в юности Владимиру Ильичу «очень нравился рассказ Тургенева „Андрей Колосов“, где ставился вопрос об искренности в любви… Конечно, вопрос не так просто разрешается, как там описано, и не в одной искренности дело, нужна и забота о человеке и внимание к нему…». Но все-таки искренность и взаимное доверие Ленин считал очень важным, обязательным элементом отношений между любящими.
«Надежда Константиновна, – пишет Дридзо, – рассказывала, что когда они стали жить вместе с Владимиром Ильичем, у них был уговор: никогда ни о чем друг друга не расспрашивать – без величайшего доверия они не мыслили себе совместной жизни. И еще об одном договорились они – никогда не скрывать, если их отношение друг к другу изменится»[72].
Как-то, рассказывая о Ленине, Надежда Константиновна мимоходом заметила:
«Никогда не мог бы он полюбить женщину, с которой бы он расходился во взглядах, которая не была бы товарищем по работе»[73].
Но однажды, когда ей попала в руки рукопись рассказа, где автор описывал, как сидели Владимир Ильич и Надежда Константиновна в ссылке и изо дня в день занудно переводили с английского толстенную книжку, Крупская не выдержала:
«Подумайте только, – говорила она, – на что это похоже! Ведь мы молодые тогда были, только что поженились, крепко любили друг друга, первое время для нас ничего не существовало. А он – „все только Веббов переводили“»[74].
О другой аналогичной рукописи она коротко, недостаточно эмоционально написала:
«Мы, ведь, молодожены были… То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти»[75].
А вот один из самых последних ленинских документов – от 5 марта 1923 года, адресованный человеку, оскорбившему Крупскую:
«Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения» [Л: 54, 330].
Казалось бы, ни слова о чувствах… Но в старые времена в таком вот тоне – «Я не намерен забывать… прошу Вас взвесить… взять сказанное назад…» – писались обычно «письма чести» – вызовы на дуэль…
Что думал Владимир Ильич о любви? К сожалению, Ян Берзин не запомнил его размышлений… Но их подробно записала Клара Цеткин… Они сохранились и в письмах самого Владимира Ильича…
Это не были какие-то специальные назидания, поучения или советы… Ленин прекрасно понимал, что никакая наука не может помочь человеку ни в выборе подруги жизни, ни даже в объяснении того, почему именно эта девушка стала избранницей… Он считал, что любовь это такое сугубо интимное, индивидуальное чувство, которое требует от любящих максимальной душевной тонкости и такта.