Но, пожалуй, наиболее полный и глубокий ответ, объясняющий одновременно и отвращение Ленина к возвеличиванию его личности, и скромность его быта, дала М.И. Ульянова.
«Владимир Ильич, – писала она, – прекрасно знал себе цену и понимал свое значение, и простота и скромность, отличавшие его, были не признаком недооценки им этого значения и не преуменьшением своей роли, а проявлением подлинно высокой, гениальной культуры»[110].
Ленин и Крупская не любили, когда кто-либо изображал их жизнь как некое аскетическое подвижничество.
«Расписывают нашу жизнь, писала Надежда Константиновна, – как полную лишений. Неверно это. Нужды, когда не знаешь, на что купить хлеба, мы не знали… Жили просто, это правда. Но разве радость жизни в том, чтобы сытно и роскошно жить?»[111].
И в этом вопросе, поставленном Крупской, по существу и заключался сам ответ.
Относясь таким образом к своему собственному быту, Ленин отнюдь не навязывал это отношение другим. Его письма с просьбами об улучшении материальных или жилищных условий товарищам, его забота об их здоровье и быте достаточно хорошо и широко известны.
В этой связи интересна одна черточка, подмеченная Авербахом:
«Врачу трудно обойтись без разных мелких житейских вопросов чисто личного характера. И вот этот человек, огромного, живого ума, при таких вопросах обнаруживал какую-то чисто детскую наивность, страшную застенчивость и своеобразную неориентированность. Но это не была наивность и растерянность старого немецкого ученого, который витал в эмпиреях и не понимал того, что совершается у него под носом. Ничего подобного у Ленина не было. Это было глубоко философское пренебрежение, невнимание серьезного человека к мелочам жизни и своему физическому „я“, и именно только своему личному. Стоило Владимиру Ильичу узнать о каких-нибудь затруднениях у своих близких или товарищей и друзей, как являлась необычайная энергия, внимание, заботливость, большой житейский опыт и, что называется, умение чужую беду руками развести»[112].
О формировании у Ленина такого отношения к бытовой стороне жизни Надежда Константиновна писала:
«В свое время Владимир Ильич много читал Писарева… Писарев в соединении с Чернышевским и Марксом создавал особый тип радикализма, которого никогда не знала Европа. Это критическое отношение к быту, стремление создать новый быт характерно было… Это была не старая показная нигилистячина, показная и крикливая. Но это был глубокий внутренний разрыв со всем помещичье-буржуазным укладом, попытка создать новые, не связанные никакими условностями человеческие отношения»[113].
Вот почему Крупскую глубоко оскорбляли слащаво-сентиментальные рассказики о «простом» быте «вождя», понимаемом сугубо по-обывательски.
«Меньше всего, пишет она, был Ильич, с его пониманием жизни и людей, с его страстным отношением ко всему, тем добродетельным мещанином, каким его иногда теперь изображают: образцовый семьянин, жена, деточки, карточки семейных на столе, книга, ваточный халат, мурлыкающий котенок на коленях, а кругом барская „обстановочка“, в которой Ильич „отдыхает“ от общественной жизни. Каждый шаг Владимира Ильича пропускают через призму какой-то филистерской сентиментальности»[114].
Да, было и с котенком (этот кинокадр всем известен), было и с детьми
(«…К детям был внимателен и ласков Владимир Ильич, – пишет Крупская, …какими ласковыми глазами следил Ильич за ребятами, внимательно прислушивался к их детской болтовне, ласково смеялся, смотрел, как слушают они сказки, заботился, чтобы ничем их не стесняли»[115]).
Все это было. Но было и нечто другое – Ленин и Октябрь, Ленин и Брест, Ленин и нэп. И в этих событиях проявлялся не только Ленин-вождь, Ленин-мыслитель, но и Ленин-человек. И без этих событий мы никогда не расскажем ни о Ленине, ни о том, что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата.
«Ленин был добрый человек, говорят иные. – Это опять пишет Крупская, – Но слово „добрый“, взятое из старого лексикона добродетелей, мало подходит к Ильичу, оно как-то недостаточно и неточно»[116].
5 августа 1918 года в Кучкинской волости, Пензенского уезда, кулаки подняли мятеж. Отсюда он стал распространяться на другие уезды. Пенза была одной из немногих губерний, откуда хлеб шел в Питер и Москву. Встал вопрос буквально о жизни и смерти миллионов рабочих. И Ленин посылал телеграмму за телеграммой пензенским руководителям, требовал
«с величайшей энергией, быстротой и беспощадностью подавить восстание кулаков, взяв часть войска из Пензы, конфискуя все имущество восставших кулаков и весь их хлеб» [Л: 50, 144].
В телеграмме 14 августа Ленин писал:
«…Вы обнаруживаете мягкость при подавлении кулаков. Если это верно, то Вы совершаете великое преступление против революции» [Л: 50, 149].
В конце 1918 года более сотни московских рабочих приехали в Курскую губернию для закупки хлеба. Но член Курского центрозакупа, ссылаясь на целый ряд постановлений и узаконений, отправил их обратно. Такого рода сугубо формалистское, пренебрегающее судьбами живых людей соблюдение буквы закона представителем и должностным лицом Советской власти могло лишь дискредитировать ее в глазах рабочих. Вот почему 6 января 1919 года Ленин телеграфирует в Курскую чрезвычайную комиссию:
«Немедленно арестовать Когана, члена Курского центрозакупа, за то, что он не помог 120 голодающим рабочим Москвы и отпустил их с пустыми руками. Опубликовать в газетах и листками, дабы все работники центрозакупов и продорганов знали, что за формальное и бюрократическое отношение к делу, за неумение помочь голодающим рабочим репрессия будет суровая, вплоть до расстрела» [Л: 50, 238].
О другом эпизоде 1919 года на сей раз о реакции Ленина на несоблюдение постановлений Советской власти, на попытки обойти их с помощью протекции и «блата» – рассказывает Е.Я. Драбкина… Существовала в то время специальная Комиссия по борьбе с дезертирством. Возглавлял ее старый член партии С.С. Данилов. Организация эта достаточно сурово, жестко и последовательно боролась против всех тех, кто пытался уклониться от мобилизации и службы в Красной Армии. Но однажды Данилов узнал, что начальник мобилизационного отдела Народного Комиссариата путей сообщения пустился во все тяжкие, чтобы уберечь от армии своего сотрудника. Данилов доложил об этом на заседании Совета Обороны.
«Владимир Ильич аж побелел от бешенства, – рассказывал Данилов, – но и бровью не повел. Говорит: „Предлагаю следующее постановление: „Заслушав сообщение товарища Данилова о неправильном возбуждении ходатайства об отсрочке такому-то, поручить ВЧК арестовывать начальника мобилизационного отдела НКПС имярек в течение ближайших пяти воскресений““»[117].
Сегодня, когда право критики и обращения с жалобами на действия любых должностных лиц, государственных и общественных органов зафиксировано в новой Конституции СССР, интересно проследить, как относился к этому праву Ленин…
В мае 1919 года к Ленину приезжал из Новгорода председатель местного артельсоюза А.А. Булатов. Они встретились, беседовали. 20 мая Ленин получил телеграмму, сообщавшую, что после возвращения в Новгород Булатов был арестован. В тот же день Ленин телеграфирует Новгородскому губисполкому и Чрезвычайной комиссии:
«По-видимому, Булатов арестован за жалобу мне. Предупреждаю, что за это председателей губисполкома, Чека и членов исполкома буду арестовывать и добиваться их расстрела» [Л: 50, 318].
А вот другой эпизод… В декабре 1921 года Владимир Ильич шлет телеграмму в Иркутск:
«Немедленно выясните причины заключения в иркутскую тюрьму рабочего Котова из Черемховского хозотдела. Письмом на имя Ленина от 23 августа он жаловался на неправильность выборов в Черемховский горсовет… Если это причина – немедленно освободить, привлечь к суду и чистке виновников ареста, кто бы ни были» [Л: 54, 60 – 61].
Бюрократизм и волокита чиновников, за которыми Владимир Ильич видел прежде всего равнодушие к судьбам людей, порочащее Советскую власть, вызывали у него столь же яростную реакцию… В 1921 году в Советской республике, истощенной и разоренной многолетней войной, после страшной засухи начался голод. Новая экономическая политика, проводившаяся партией, постепенно выводила страну из кризиса, но зима 1921/22 года была тяжелой. Страна голодала. И в этот момент, в феврале 1922 года, выяснилось, что за границей можно приобрести несколько десятков тысяч пудов мясных консервов.
Политбюро ЦК партии предложило Наркомвнешторгу ускорить их покупку. Но… началась бюрократическая канитель и волокита. Корабль с консервами уже стоял в Лиепайском порту, а вопрос о консервах все еще обсуждался и рассматривался в различных учреждениях. Проходили дни, недели… а в это время каждый день люди пухли от голода… 3 марта Ленин обращается с письмом в Политбюро ЦК:
«…идиоты две недели ходят и говорят! За это надо гноить в тюрьме…» [Л: 44, 429].
Впрочем, об этой истории Ленин подробно рассказывал на XI съезде партии:
«Когда я впервые об этом услышал, я написал письменное предложение в ЦК: по-моему, всех, кроме членов ВЦИК, которые, вы знаете, неприкосновенны, всех, кроме членов ВЦИК, из московских учреждений посадить в худшую московскую тюрьму на 6 часов, а из Внешторга – на 36 часов… У нас есть пролетарский суд в Москве, и он должен притянуть тех, которые виновны, почему несколько десятков тысяч пудов консервов не куплены» [Л: 45, 103, 104].