Штрихи к портрету: В.И. Ленин – мыслитель, революционер, человек — страница 28 из 51

Подходя к указанной ситуации абстрактно, можно предположить различные варианты поведения людей. Прежде всего, в толпе наверняка найдутся такие, которым сразу же захочется пройти мимо или даже спрятаться: как бы тут, в драке-то, не влетело! Найдется, может быть, и «законник»: жандарм, мол, действует от имени законной власти, а есть ли «у нас» такой закон, чтобы убивать жандарма?

Найдется, вероятно, и другая разновидность идейного мещанина, ибо создали ведь, как пишет Ленин, «некоторые идеологи мещанства теории непротивления злу насилием». И наконец, в толпе случайно может оказаться человек «разумный» (такие, правда, чаще сидят дома, а завидев толпу, стараются перейти на другую сторону улицы), который, убедившись, что винтовки у казаков не игрушечные, придет к заключению, что, поскольку спасение одной революционерки может стоить нескольких жизней, попытка ее освобождения попросту нерациональна.

В периоды политической реакции («когда непосредственное движение масс придавлено расстрелами, экзекуциями, порками, безработицей и голодовкой») указанных типов может оказаться довольно много.

«…Во всем народе, – писал Ленин, – страдающем постоянно и самым жестоким образом… есть люди, забитые физически, запуганные, люди, забитые нравственно… предрассудком, обычаем, рутиной, люди равнодушные, то, что называется обыватели, мещане…» [Л: 41, 383, 390].

В революционную эпоху, указывал Ленин («когда именно просыпается мысль и разум миллионов забитых людей, просыпается не для чтения только книжек, а для дела, живого, человеческого дела, для исторического творчества»), в такую эпоху толпа не останется безучастной, глядя на изуверство жандарма. Она применит насилие по отношению к нему. При этом народ, вероятно, потеряет нескольких человек, застреленных казаками. Очень вероятно, что он убьет на месте и нескольких казаков, «этих, с позволения сказать, людей, а остальных засадил бы в какую-нибудь тюрьму, чтобы помешать им безобразничать дальше…» [Л: 41, 382].

Итак, социальная пассивность, «идейное» или просто трусливое равнодушие мещанства и революционная активность масс, применение народом насилия по отношению к насильникам над народом. Такова в этом «простеньком примерчике» возможность выбора.

Для идеологов мещанства, для тех клопов «профессорской науки», которые мечтают «вершить дела за народ от имени масс, продавая и предавая их интересы», социальная пассивность самих масс – это эпоха «мысли и разума».

«Они убожество, – писал Ленин, – выдают за исторически-творческое богатство. Они бездеятельность задавленных или придавленных масс рассматривают, как торжество „систематичности“ в деятельности чиновников, буржуев. Они кричат об исчезновении мысли и разума, когда вместо кромсания законопроектов всякими канцелярскими чинушами… наступает период непосредственной политической деятельности „простонародья“…» [Л: 41, 390 – 391].

Суть дела заключается в том, что идеолог мещанства, пишет Ленин,

«на политику, на освобождение всего народа, на революцию переносит точку зрения того обывателя, который в нашем примере… удерживал бы толпу, советовал бы не нарушать закона, не торопиться с освобождением жертв из рук палача, действующего от имени законной власти. Конечно, в нашем примере такой обыватель был бы прямо нравственным уродом, а в применении ко всей общественной жизни нравственное уродство мещанина есть качество, повторяем, совсем не личное, а социальное…» [Л: 41, 385].

Точка зрения революционера иная. Именно в революционной инициативе масс выступает разум народа, а не только разум отдельных личностей, именно тогда массовый разум становится живой, действенной, а не кабинетной силой.

«Хорошо ли это, – спрашивает Ленин, что народ применяет такие незаконные, неупорядоченные… приемы борьбы… применяет насилие над угнетателями народа? Да, это очень хорошо. Это – высшее проявление народной борьбы за свободу. Это – та великая пора, когда мечты лучших людей России о свободе претворяются в дело, дело самих народных масс, а не одиночек героев» [Л: 41, 384 – 385].

И те жертвы, которые народ приносит во имя этого освобождения, с точки зрения нравственного сознания самих народных масс всегда оправданы. В памяти поколений они остаются народными героями.

Итак, не полуживотное прозябание, на которое эксплуататоры веками обрекали трудящихся, не покорность и послушание раба, бессильного перед лицом старого мира, двигают вперед человечество.

«Только борьба, – писал Владимир Ильич, – воспитывает эксплуатируемый класс, только борьба открывает ему меру его сил, расширяет его кругозор, поднимает его способности, проясняет его ум, выковывает его волю» [Л: 30, 314].

После поражения Декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году Плеханов бросил рабочим знаменитую реплику: «не надо было браться за оружие». Он сравнивал себя с Марксом, за полгода до Парижской коммуны предостерегавшим парижских рабочих от восстания, Ленин ответил Плеханову:

«Маркс в сентябре 1870 года называл восстание безумием. Но когда массы восстали, Маркс хочет идти с ними… а не читать канцелярские наставления. Он понимает, что попытка учесть наперед шансы с полной точностью была бы шарлатанством или безнадежным педанством. Он выше всего ставит то, что рабочий класс геройски, самоотверженно, инициативно творит мировую историю. Маркс смотрел на эту историю с точки зрения тех, кто ее творит, не имея возможности наперед непогрешимо учесть шансы, а не с точки зрения интеллигента-мещанина, который морализует „легко было предвидеть… не надо было браться…“.

Маркс умел ценить и то, что бывают моменты в истории, когда отчаянная борьба масс даже за безнадежное дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих масс и подготовки их к следующей борьбе. <…> Буржуазные версальские канальи, пишет он, поставили перед парижанами альтернативу: либо принять вызов к борьбе, либо сдаться без борьбы. Деморализация рабочего класса в последнем случае была бы гораздо большим несчастьем, чем гибель какого угодно числа вожаков» [Л: 14, 378 – 379].

Позднее, в 1919 году, Ленин писал:

«Что коммунисты потворствуют стихийности, это лганье… Коммунисты не потворствуют стихийности, не стоят за разрозненные вспышки. Коммунисты учат массы организованному, цельному, дружному, своевременному, зрелому выступлению…

Но филистеры не способны понять, что коммунисты считают – и вполне правильно – своим долгом быть с борющимися массами угнетенных, а не с стоящими в сторонке и выжидающими трусливо героями мещанства. Когда массы борются, ошибки в борьбе неизбежны: коммунисты, видя эти ошибки, разъясняя их массам, добиваясь исправления ошибок, неуклонно отстаивая победу сознательности над стихийностью, остаются с массами. Лучше быть с борющимися массами, в ходе борьбы освобождающимися постепенно от ошибок, чем с интеллигентиками, филистерами, каутскианцами, выжидающими в сторонке „полной победы“…» [Л: 38, 393].

Размышляя о Ленине и исходных пунктах его отношения к массовой революционной борьбе, Клара Цеткин сформулировала чрезвычайно важную мысль:

«…Во всех борющихся он видел и ценил строителей нового общественного строя, несущего конец всякой эксплуатации и порабощения человека человеком. Разрушение старых устоев гнета и эксплуатации, как дело масс, стояло для него в тесной связи с созданием строя без гнета и эксплуатации, являющегося также делом масс.

Для Ленина, как он однажды мне сказал, уже недостаточно было одного „количества массы“ для освободительного дела пролетарской революции, пересоздающей мир; он считал необходимым „качество в количестве“… Он оценивал массу как сплочение лучшего, борющегося, стремящегося ввысь человечества… Нужно будить чувство и сознание этого человечества, развивать и поднимать пролетарское классовое самосознание на высшую ступень организованной активности»[145].

Значит, только те формы движения, которые действительно просвещают трудящихся, увеличивают «качество в количестве», поднимают «самосознание на высшую ступень организованной активности», только они могут воспитать массу, олицетворяющую «стремящееся ввысь человечество», массу, способную не только разрушить старый мир, но и создать новое общество.

Вот тот главный критерий, который имел для Ленина решающее значение при выработке и оценке конкретных форм борьбы и в то же время прочно, органически связывал их с коммунистическим «идеалом». Именно в этом и заключалась та самая, понимаемая по-марксистски целесообразность, которая позволяет определять средства, действительно сообразные с великой гуманистической целью.

«Меры насилия, бесспорно необходимые для защиты от насильника, могут достигнуть цели при одном условии – когда применение этих опасных средств связано с политическим ростом рабочего класса и всей демократической массы. Победы, самые практические, самые материальные, становятся камнем на шее, если они отталкивают большинство или делают его равнодушным к общему интересу. Напротив, частные неудачи, даже поражения, взятые с точки зрения простого расчета материальных сил, не так важны, как успех в деле подъема массы над их исторической пассивностью, победа коммунистических идей в сознании миллионов. Так, именно так проявляет себя высший принцип революционной целесообразности»[146].

Ленин никогда не отрицал того, что насильственные формы борьбы не однозначны, а противоречивы по своему содержанию в отношении цели. Из признания этой противоречивости оппортунисты делали вывод о том, что, поскольку такие средства могут исказить благородную цель, их следует отвергнуть в принципе, т.е. отказаться от революционного насилия вообще. Ленин оценивал эту противоречивость по-иному.