«Он анализировал, делал выводы и постоянно ссылался на хладнокровное взвешивание всех обстоятельств, а еще больше на здравый человеческий смысл»,
– это пишет чешский коммунист Бедржих Рунге, слушавший Ленина на IV конгрессе Коминтерна.
«Ленин часто улыбался, и его лицо с могучим лбом было постоянно озарено иронической улыбкой и умным взглядом, которым он окидывал собрание, выискивал лица и с ними разговаривал»[213].
А вот впечатления одного из организаторов компартии Японии Сэн Катаямы:
«Товарищ Ленин говорил приблизительно три часа, не обнаруживая никаких признаков усталости, почти не меняя интонации, неуклонно развивая свою мысль, излагая аргумент за аргументом, и вся аудитория, казалось, ловила, затаив дыхание, каждое сказанное им слово. Товарищ Ленин не прибегал ни к риторической напыщенности, ни к каким-либо жестам, но он обладал чрезвычайным обаянием… Я наблюдал многочисленную толпу и не видел ни одного человека, который бы двигался или кашлял в продолжение этих трех часов. Он увлек всю аудиторию»[214].
Эти оценки опытных политических деятелей можно дополнить и другими свидетельствами. Поэт Николай Полетаев рассказывает:
«Он не старался говорить красиво. Он говорил так, как течет река. Она ведь мало беспокоится о том, красив ли блеск ее волн на солнце, мелодичен ли ее шум. Ей нужно течь. Ему нужно говорить, говорить о самых, по его мнению, обыкновенных вещах: о европейской, о мировой революции. Только одно различие с рекой: река не спешит, в ее беге нет нетерпения, а он весь нетерпение, огонь, пожар»[215].
Поэту Александру Богданову запомнилась
«напруженная стремительность фигуры Ильича во время некоторых речей, словно он собирал каждый свой мускул для удара»[216].
Не напряженность, а именно «напруженность» – от боевой пружины… Илья Эренбург считает, что речь Ленина походила на спираль:
«…он возвращался к уже высказанной мысли, но никогда не повторял ее, а прибавлял нечто новое. (Некоторые из подражавших впоследствии этой манере говорить забывали, что спираль похожа на круг и не похожа – спираль идет дальше.)»[217].
Сохранились и воспоминания рабочих, слушавших Владимира Ильича, написанные по свежим следам событий. Вот слесарь депо Сортировочная А.Я. Волков, присутствовавший на десятитысячном митинге в Алексеевском манеже:
«Он заставил себя слушать, говорил просто, и ему верили…»
Вот рабочий И.М. Корягин:
«В жизнь мою въелись его слова, только я их выразить не могу».
Рабочий завода «Динамо» Моисеев:
«Говорил он отчетливо, и громко… и получалось от его речи в мозгах рабочих прояснение»[218].
«В жизнь мою въелись его слова» – такого результата можно было добиться только зная о том, что именно волнует людей сегодня, на какой именно самый важный и самый главный вопрос они ждут ответа.
Одно обстоятельство в этих выступлениях нередко удивляло его слушателей. «Ленин умел быть самокритичным. Мы были удивлены, – пишет Б. Рунге, – когда услышали из его уст слова…» И он приводит слова Ленина из его выступления на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 года:
«Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я» [Л: 45, 290].
Шутка Ленина вызвала в зале дружный смех. Но Рунге имел в виду не только эту шутку. В докладе, посвященном пятой годовщине революции, Ленин не только дал характеристику успехов Советской власти, но вместе с тем обстоятельно проанализировал внутриполитический кризис, который республика пережила в начале 1921 года.
Зачем понадобилось ему в этот торжественный день, выступая перед иностранными коммунистами, возвращаться хоть и к недалекому, но уже преодоленному прошлому?
Еще в годы первой мировой войны, конспектируя Гегеля, Ленин выписал одно, чрезвычайно понравившееся ему место:
«…опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научались из истории и не действовали согласно урокам, которые из нее можно было бы извлечь» [Л: 29, 281].
Этот «всеобщий закон косности» необходимо было сломать.
Большевизм, указывал Ленин, прошел путь, которого по богатству опыта не имела никакая другая партия. Им, этим партиям, еще предстояло пройти этот путь, и опыт большевиков должен был показать путь к победе и предотвратить или, по крайней мере, предостеречь от повторения ошибок и неудач.
Те трудности, указывал Ленин, которые преодолела наша партия, не есть явление чисто русское, а то, что еще предстоит, будет стоять перед рабочими партиями других стран. Именно поэтому, отвечая на злободневные вопросы международного пролетарского движения, выступая на конгрессах Коминтерна, работая над «Детской болезнью „левизны“ в коммунизме», он прежде всего анализирует этот путь, историю большевизма, русской революции, страницы ее блестящих побед и невеселые страницы поражений. В передаче такого опыта братским партиям Ленин видел интернациональный долг большевиков.
Этот интернациональный долг он видел и в ликвидации тех политических и экономических трудностей, которые переживала наша страна и с которыми партия вела повседневную открытую и напряженную борьбу.
Каждый шаг вперед, каждый успех молодой Советской республики не только глубоко анализировался и пропагандировался Владимиром Ильичем. Он всегда вызывал у него и чувство законной гордости… И первые победы Рабоче-Крестьянской Красной Армии. И первые коммунистические субботники, давшие миру невиданный доселе образец нового отношения к труду. И первые тонны чугуна и угля первых восстановленных домен и шахт. И первые электростанции в российских деревнях. И первые детские сады и музыкальные школы…
«На каждую сотню наших ошибок, – писал Ленин, – о которых кричит на весь свет буржуазия и ее лакеи… приходится 10.000 великих и геройских актов – тем более великих и геройских, что они просты, невидны, спрятаны в будничной жизни фабричного квартала или захолустной деревни, совершены людьми, не привыкшими (и не имеющими возможности) кричать о каждом своем успехе на весь мир» [Л: 37, 61].
Но, глубоко анализируя, пропагандируя каждую победу и каждый успешный шаг молодого социалистического государства, Ленин прекрасно понимал и другое… Да, главное влияние на развитие мирового революционного процесса Советская Республика оказывает своими успехами. Но не меньшее значение, и, к сожалению, отрицательное, оказывают на него наши недостатки, наши трудности. В этом смысле, говорил Ленин на IV конгрессе, голод, разразившийся в стране после победоносного окончания гражданской войны, был
«таким несчастьем, которое грозило уничтожить всю нашу организационную и революционную работу» [Л: 45, 285].
И этот опыт, как и опыт побед, также был нужен тем, кто вступал на путь борьбы за социализм.
Один из «польских коммунистов, – рассказывал Владимир Ильич, – когда я ему сказал: „Вы сделаете иначе“, ответил мне: „Нет, мы сделаем то же самое, но сделаем лучше, чем вы“. Против такого довода я решительно ничего не мог возразить. Надо предоставить возможность исполнить скромное желание – сделать Советскую власть лучше, чем у нас» [Л: 38, 162].
Но дело было не только в передаче опыта другим рабочим партиям. Речь шла о важнейшем принципе работы партии в массах и воспитании масс. В свое время Энгельс писал:
«Массы должны иметь время и возможность развиваться, а эту возможность они получают лишь тогда, когда у них будет собственное движение – безразлично, в какой форме, лишь бы это было их собственное движение, в котором они будут идти впереди, учась на собственных ошибках, на собственном горьком опыте».
Эту мысль он повторял неоднократно:
«…массы учатся только на результатах своих собственных ошибок» [МЭ: 36, 489, 573].
И Ленин считал, что мысль эта целиком применима не только к воспитанию широких народных масс, но и к воспитанию самой пролетарской партии.
Ленин не скрывал тех трудностей и ошибок, с которыми столкнулись большевики, «когда мы выступили на нашу деловую дорогу, когда мы должны были подойти к социализму не как к иконе, расписанной торжественными красками» [Л: 45, 308]. За два десятилетия до этого – в «Что делать?» – он писал:
«…для того, чтобы воспользоваться опытом движения и извлечь из этого опыта практические уроки, необходимо дать себе полный отчет о причинах и значении того или другого недостатка».
В революционном деле, указывал Ленин, сознание недостатков равносильно «больше чем половине исправления!» [Л: 6, 32, 33].
Этому он учил и партию:
«Открыто признать ошибку, вскрыть ее причины, проанализировать обстановку, ее породившую, обсудить внимательно средства исправить ошибку – вот это признак серьезной партии, вот это исполнение ею своих обязанностей, вот это – воспитание и обучение класса, а затем и массы» [Л: 41, 41].
Вся буржуазная печать смаковала эти ошибки и неудачи, трубила о них на всех перекрестках. Ленин шутил по этому поводу:
«Если наши противники нам ставят на вид и говорят, что, дескать, Ленин сам признает, что большевики совершили огромное количество глупостей, я хочу ответить на это: да, но, знаете ли, наши глупости все-таки совсем другого рода, чем ваши… Если большевики делают глупости, то большевик говорит: „Дважды два – пять“; а если его противники… делают глупости, то у них выходит: „Дважды два – стеариновая свечка“» [Л: 45, 291].