Но все-таки к религиозной жизни Лескова и Розанова нужно еще вернуться.
По сути, на их примерах можно сказать и несколько больше, чем о религиозной готовности или неготовности одного и другого типа. Можно сказать и о том, что мягкий, не имея в своем арсенале высшего безусловного адреса как такового, и не способен выработать в себе полноценную категорию «авторитет». Именно здесь, на наш взгляд, корни того самого нигилистического интеллигентского духа, который так хорошо описан у С.Л.Франка, но именно описан, а не объяснен… Лесков крайне внимателен и осторожен в обращении с человеком, даже если тот буйствует и разбойничает (о сыне будет сказано, не торопитесь). Не говоря уже о том, что замечания Лескова по адресу не слишком сведущих (сравнительно с ним) в христианстве Толстого и Достоевского делаются со стремлением никак уж не скомпрометировать этих людей. Поймав главный смысл тургеневского Базарова именно в нигилистической порче здоровых русских людей, он пишет, что сам Базаров как материал ему в принципе нравится. Вообще Лескову крайне неприятно не уважать человека, и он позволяет себе делать это только там, где отрицательные персонажи в полном смысле отрицательны, заданы сразу, и почти или совсем не люди.
Розанов готов задеть кого угодно, но самого его попробуй тронь! Огрызнется на всю катушку. А если он вполне уважителен, то в эти минуты он, скорее, симпатизирует, а не уважает.
Вот, Гоголь угощал своих гостей в Риме жидким чаем, – сославшись на кого-то, цепляется Розанов, – и под это дело морализировал, долго и бесцветно назидал…
Групповой портрет несчастных гостей, издевательски подверженных жидкому чаю (можно и так понять, что Н. В. сушил заварку для многораза на подоконнике, по ночам скорее всего), рисуется с быстротой, недоступной ни одному художнику Арбата. Далее так же быстро моральные рассуждения Гоголя за столом приравниваются по качеству к чаю, а потом к этому качеству приравнивается и весь умственный состав его творчества. Нет там идей! Не-ту! – провозглашает Розанов, показывая очумелой публике на недопитый стакан.
Вот если б Гоголь закусок на стол навалил, водки, ну, рому еще, мадеры… тогда и говори о чем хочешь! Так, что ли?
Фантастическая комичность и непристойность этого сюжета нисколько не смущают Розанова, «мысль» помещается в едва ли не главную его книгу – «Опавшие листья».
Сильнохарактерный мягкий – богоборец, средний – придумает себе индивидуального бога (это подмечено давно и не нами), слабого просто не разберешь. Отношение к авторитету совершенно одинаково выступает у всех в количественной мере (как экстраполяция собственной личности). Качественная разница «наверху» активно отвергается, «внизу» не признается («Мы люди темные, не понимаем» и т. п.). Количественная – понимается и признается всеми и вполне. («Уважаемый человек» – даже к вору, или по простоте – «С бугра видней» и т. д.).
Для жесткого всех уровней культура – это прежде всего культура авторитетов, их качество. Конечно, и там можно пережать людей и довести, в том числе, до взрыва, но вернется все к прежнему. Горизонталь и вертикаль не поменяются местами.
История конфликта Лескова с сыном слишком известна и даже сюжетно не интересна, чтобы входить в ее детали. По обывательски (мягко) звучит именно так, как и должно: «Не отец, а зверь, хотел уничтожить собственного сына». Сына Николай Семенович, нужно признать, запустил, но не от равнодушия и невнимания, а полагая в нем те растительные признаки, что и в прошлом у себя самого. Жесткие в этом всегда наивны. Несоответствие обнаружилось для него тоже так, как и должно было: внезапно и в полной картине. Юноша проявился в образе стандартного разгильдяя, пошлого и не стремящегося к иному нуля. В образе дряни.
На жестких так и надо писать: «Не стойте под грузом!».
Нельзя думать, что их выговор или предупреждение всего лишь очередные. Любое может обратиться в подписанный приговор. И жесткий сам в таких случаях не знает, что именно он решит завтра, но решение превратится в факт.
Дрянь нужно выкинуть за ворота! Так было и сделано…
Из сына получился потом крупный военный специалист, и этот любивший всю свою взрослую жизнь отца человек сумел даже развить в себе прекрасный литературный стиль, в подобие отцовскому.
А мог ведь и погибнуть? Мог. Только – кто бы погиб?
Известно, что Ницше, когда при нем хлестнули старую лошадь по глазам, заплакал и бросился утешать животное. А в «Заратустре» примерно так написал: если человек хочет вверх, помоги, подай ему руку. Вниз? Добавь по темечку, пусть катится.
Фил, фоб, любил, не любил…Примечания
1
Поэтому павловскую квалификацию вполне справедливо относят не к собственно психологии, а к типам высшей нервной деятельности.