на сто сажен отстали. Не потакать же.
– Да разве они это нарочно? Смотрите, баба-то его совсем пристала. Того гляди упадет по
дороге. Вы бы вместо ругани хоть на повозку-то ее посадили.
– Ну вот еще! В карету не прикажете ли? – рассердился конвойный. – На всех повозок не
напасешься. Уж вы, Валериан Николаевич, того…
Трое арестантов, шедших за повозкой, были Павел с Галей и Степан-иконоборец. Степан
ссылался на каторгу, а Павлу наказание ограничилось поселением. Они встретились с
Валерианом в московской пересыльной тюрьме, куда Валериана привезли из Петербурга, а их с
юга. Несколько времени Валериан и конвойный шли молча.
– А скоро ли этап? – спросил Валериан. – Я тоже устал порядком по этой дороге.
– Скоро, – утешал его Миронов. – С час места. Эй, не отставай, подтянись! – зашумел он
снова.
Он прибавил шагу, чтобы нагнать голову колонны, не переставая все время покрикивать, и
вскоре штундисты услышали его голос и забористую брань у самого своего тыла. Галя
испугалась и, спотыкаясь в глубоком снегу, бросилась вперед.
– Чего ты надрываешься! – шепнул ей Павел, удерживая ее за рукав.
Миронов заметил это и повел усами, что у него было предвестником брани. Но вместо того
чтоб разразиться потоком сквернословия, он сказал:
– Эй, молодуха! Пристала на задние ноги? Иди на телегу, что ли!
Павел и Галя с удивлением посмотрели на конвойного, не зная, издевается ли он над ними,
или говорит серьезно.
Это колебание и удивление разом взбесили поручика.
– Ах ты ведьма киевская! – вскипел он. – Еще кочевряжиться вздумала! Ноги протянешь,
так мне ж за тебя отвечать. Пошла в телегу, коли велят. Эй ты, болван, стой! – крикнул он
погонщику. – Не слышишь, что ли, что тебя зовут?
Повозка съехала с дороги и остановилась. Павел помог Гале влезть.
– Дай мне ребенка, – сказала Галя.
– Ничего, я сам понесу, – отвечал Павел. – Я не устал.
– Нет, дай, ему здесь покойнее будет. Мне нетрудно держать.
Павел подал ей ребенка и побежал вперед на свое место в рядах. Повозка снова двинулась,
пристав на этот раз к хвосту колонны. Дорога перевалила через холм и пошла прогалиной,
поросшей густым хвойным лесом. Ветер утих. Неподвижный воздух потеплел, и хотя небо
потемнело и стало матово-серым, но казалось, что то было не от сгустившихся облаков, а от
приближения сумерек.
Покойно сидя на своей вышке и приятно покачиваясь на мягких мешках, Галя чувствовала
себя, как в раю. Ребенок был тоже, по-видимому, доволен. Он не ерзал, не шевелился и,
казалось, заснул. Заслонив его от света, Галя приподняла платок, закрывавший ему личико.
Мальчик не спал. Он зажмурился на минуту от света и поморщился в нерешительности,
расплакаться ли ему, или нет. Но повозка так приятно убаюкивала его легкой качкой, что
плакать решительно не, стоило. На мягких губках появилась улыбка, и он весело заболтал
ручонками. Галя вся просияла. Нагнувшись над ребенком, она стала целовать это маленькое
личико и эти красненькие ручонки и прижимать к груди это крохотное, беззащитное создание,
источник такого счастья и такого страдания. О, только бы Бог дал ей сберечь малютку! – думала
она. Сегодня утром мальчик что-то недомогал. Но за день он опять оправился, и она была
счастлива снова.
Лес между тем кончился. Дорога потянулась открытым полем, которому нигде не видно
было ни конца, ни предела. Колонна стала растягиваться все больше и больше.
– Подтянись, сволочь безногая! Живей, скоро ночлег! – кричал Миронов, понукая где
бранью, а где и пинком.
Но вот с холмика арестанты увидели полузанесенное снегом темнеющее бревенчатое
здание, обнесенное частоколом. Это был этап, хотя он казался не более спичечной коробки, так
что в первую минуту трудно было поверить, что вся эта масса народа может в нем поместиться.
Партия приободрилась. Усталости как не бывало. Все – и люди и лошади – прибавили шагу. До
этапа оставалось минут двадцать ходьбы. Ветер утих, но небо вдруг потемнело, и кони стали
фыркать и беспокойно метаться. На востоке, на темно-сером фоне горизонта показалось белое
облачко. И конвойный и старые опытные бродяги, которых было не мало в партии, поминутно
посматривали туда. Облачко росло, хотя едва заметно, и, очевидно, приближалось. Воздух стал
как-то особенно тяжел. В поле в нескольких местах подняло снег, точно гигантская лопата
опустилась сверху и взметнула его вверх: то были струи ветра, налетавшие на землю откуда-то с
вышины, пробивая крепко сдавленный нижний слой воздуха.
– Буран, буран! – раздались крики, и, не дожидаясь команды, вся колонна ринулась вперед,
в том направлении, где минуту тому назад виднелась черная коробочка. Теперь все слилось в
непроницаемую мглу. Снег валил хлопьями, которые сильный вихрь крутил, завывая, по полю.
Павел бросился к повозке, где сидела Галя, но бежавшая кучка арестантов сбила его с ног, а
когда он встал, то уже не мог разглядеть ничего, кроме тонущих во мраке спин. "Галя, Галя!" –
кричал он. Вой вихря был ему единственным ответом. Галя не могла его слышать. Она была
впереди, и, прижавшись ко дну повозки, она старалась своим телом согреть своего мальчика от
пронизывающего ветра.
"Галя, Галя!" – кричал между тем Павел.
Он видел мельком, как Галя нагнулась на телеге. Ему показалось, что она слезла, и он был
уверен, что Галя где-нибудь бродит. Какая-то телега громыхнулась вдалеке. Павел бросился
туда, и через минуту его не видно было в вихре снега. Вдруг перед ним, точно из-под земли,
выросла шеренга пяти человек, которые шли ему навстречу, держась за руки. Это была кучка
политических, предводимых Валерианом, который шел посередине. Он узнал штундиста.
– Куда вы? – окрикнул он его. – Назад! Заметет вас в поле через минуту.
Он высвободил руку и взял его в ряд.
– Идем скорей. В ряду не собьешься. Прибавь шагу, ребята. Ваня, не отставать! Покажите,
что вы совсем большой, – шутливо обратился он к своему соседу.
– Да мне что? Я совсем не устал! – сказал Ваня, бодрясь.
Он собрал последние силы и пошел так быстро, что остальные едва за ним поспевали. Они
чуть не стукнулись лбами в частокол этапа, который вдруг вынырнул перед ними из мрака.
– Ворота влево, забирай влево вдоль забора! – кричал Валериан что было мочи, но его едва
можно было расслышать в трех шагах расстояния.
Когда они вошли во двор, там была уже куча народа. Конвойные, погонщики, арестанты –
всё смешалось в одну веселую толпу, радовавшуюся избавлению от гибели. Миронов хотел
сделать перекличку, но это оказалось совершенно невозможным в темноте.
– Все, все! – кричали арестанты. – Буран не свой брат. Всякого загонит.
Миронов пересчитал только политических, которые держались кучкой и оказались налицо.
Остальных он не стал задерживать на холоде и вьюге. На всякий случай он приказал, пока не
уляжется буран, держать свет во всех верхних окнах, которые были видны с поля, и часовым
приказано было подавать чаще голос, на случай, если кто из арестантов заблудился в степи. А
пока он распустил партию, скомандовав "на ночлег".
Арестанты шумной гурьбой бросились в здание, чтоб захватить, если можно, место на
нарах, а не то под нарами. Павел нашел в толпе Галю с мальчиком на руках. Они очень
обрадовались друг другу, потому что и Галя была в большом беспокойстве за Павла. Но
предаваться излияниям было некогда. Нужно было бежать захватывать место для ночлега. Когда
они втиснулись в двери этапа, палата была уже битком набита народом. Павлу со Степаном с
трудом удалось захватить угол на нарах для Гали. Самим же им пришлось либо ложиться на
грязный, смрадный пол, либо спать сидя, прислонившись к стене.
Глава XXVII
Дежурный внес парашку. Старший унтер-офицер окинул последним взглядом камеру,
чтобы убедиться, что все обстоит благополучно, и вышел, замкнув за собою дверь. Партия была
предоставлена самой себе до следующего утра. Иные тотчас же расположились на нарах и под
нарами, и вскоре оттуда послышался громкий храп на всевозможные мотивы и тоны. Другие,
усевшись, полуголые, у маленькой керосиновой лампочки, стоявшей на опрокинутом ведре,
чинили разные свои лохмотья. В укромном углу, у стены, со стороны входной двери,
расположился на полу маленький кружок из пяти человек, которые дулись в карты. От времени
до времени слышался оттуда сдержанный шепот. В промежутках раздавалось бульканье
плоской бутылочки, переходившей из рук в руки. Молчаливый татарин-майданщик сидел,
упираясь руками в колени, и считал партии.
Галя уложилась, как могла, на лавке. Степан нашел свободное местечко немного поодаль.
Павел примостился внизу, сидя, у стены. Пол был так невероятно грязен, что лечь на него было
то же, что растянуться в вонючей луже.
– А с Лукьянушкой как раз что-то неладно, – сказала Галя. – Днем такой славный был, что
любо было смотреть, а вот теперь опять затосковал, голубчик наш.
– Это оттого, что с чистого воздуха, – со вздохом сказал Павел. – Дух тут тяжелый какой.
Ну да, Бог даст, обойдется.
Мальчику тяжело было дышать в этой переполненной народом комнате. Он был недоволен,
обижен такой переменой к худшему и считал себя в полном праве разразиться громким ревом.
Но после сытной груди и долгой прогулки на свежем воздухе его сильно клонило ко сну. и он не
хотел откладывать этого удовольствия и потому, ограничившись недовольным бурчанием, он
тихо засопел.
– Ну вот видишь, я говорил, – сказал Павел.
Галя успокоилась. Бережно положив мальчика к стенке, она легла с ним рядом, стараясь