Но то, что система создала, надо знать и понимать. Иначе ты ее не обойдешь, когда понадобится. А система на протяжении нескольких десятилетий создавала тут вотчину великих и ужасных ксеноархеологов Антоновых. До них тут копали женевцы, та же душечка Ледрю, еще кто-то мелкий… А после того как здесь настала Расейская империя, экспедицию – вечную экспедицию, как на Земле в Новгороде Великом! – возглавлял сначала Сергей Максимович Антонов со своей женой Ольгой Ильиной-Антоновой, а потом Анатолий Сергеевич Антонов, достойный, скажем так, сын достойных, скажем так, родителей. И они, надо признаться, кое-какую реконструкцию нарисовали. Без полета ума, но, понимаете ли, сухая академическая наука вообще побаивается размаха, полета… дескать, все это популяризация, литературщина, философизмы, а вот настоящая наука… и т. д. Мудрецы! Им бы получше освоить русский литературный, было б дело. Или английский литературный, дело вкуса. Высокое женевское эсперанто, на худой конец… В общем, без полета у Антоновых. Приземленненько. Но, так или иначе, Антоновы все же создали непротиворечивую реконструкцию того, что тут было.
Заодно Антоновы выгребли в «Берроузе» все подчистую. А что не выгребли они, то достали робкие черные поисковики и отчаянные штурмовики, которые лезли сюда во все щели полстолетия с гаком.
Да что нам тут после всех них осталось?!
Странненько, дамы и господа.
Судите сами: верхний уровень – Ринх, самое древнее, что было на Марсе. И самое… изощренное… не ведаю, как еще назвать высоту их устрашающей культуры. В эпоху Лом появился второй уровень, созданный религиозными анархистами пророка Маворса. Уровень почти весь вымер в эпоху Дон, когда шли войны между теми, кто считал Маворса истинным Богом, и теми, кто считал его всего лишь пророком истинного Бога, а настоящим Господом – единого Бога дошумерской земной империи Алларуад, до странности напоминающего нашего старика с бородой… Его еще так любят иудеи, христиане и мусульмане… Алларуадцы были самыми правильными маворсийцами. Их просто должны были истребить, но они – о чудо! – выжили, более того, устроились лучше прочих. Громадную общину Ринха они отрицали, жили кланами, которые в эпоху Дон распались на прайды. На поселки огородников по нескольку семей в каждом, проще говоря… А уровень, кстати, прайды потом опять заселили. Крошка Ледрю нашла тут первый, самый древний на Марсе колодец. Так вот, они в эпоху Лом научились рыть сверхглубокие колодцы, а потом очищать воду от соли. На Марсе она ведь кошмарно соленая, не так ли, господа? А в эпоху Дон они ввели еще какие-то насосы, ирригацию… в общем, революция огородников. В эпоху Дуд из федерации вольных прайдов выросла Империя, поскольку набеги ринхитов надо было как-то отбивать. Империя-то и воздвигла третий уровень, самый помпезный. А заодно научилась обходиться без поставок ринхитов, то есть полностью. Совершенно. Ну и что? Нам непонятно, какое в том благо, а они пять поколений восхищались сим достижением. Так ведь? Так. Все-таки помню еще кое-кто. Отличненько. Четвертый уровень жалкий, нищий. Там, если угодно, страшненько. Это когда Империя одряхлела и… как они там любили говорить: «вера ее размякла»… пришел новый Ринх, третий, кажется, по счету, раздавил старушку-Империю, всех гнал, мучил, словом, Третий Рейх какой-то, а не Третий Ринх. И вот на четвертом-то, недоразвитом, уровне жили те, кто не захотел подчиниться ринхитам, но не сумел удержать оборону на более высоких уровнях. Пятый – это что-то совсем недавнее. Времена последней Великой войны. Хаос и распад. Если он, конечно, реально есть, этот пятый уровень… или что там ещё ниже, совсем уж теоретическое, тайное и сокровенное, вроде Атлантиды или Тартесса. Вот и вся схема. Как минимум, базовая схема.
Обидно, дамы и господа! Я знаю о бункере «Берроуз» всё, что может знать солидный академический ученый. А этот shabby drunk Улле Густавссон, никто из никто, оказывается, знает нечто мне неведомое… Как же так?
Это, понимаете ли, несколько несправедливо. Шокирован!
Или я, доктор наук Браннер, истратив немыслимое количество денег (у меня записан каждый рублик, и, поверьте, от итога дух захватывает), на всех парусах влетаю в чужую авантюру?
Fuck!
8
– Улле, веди группу. Медленно, не торопясь. Вышибала, рядом с Улле, металлоискатель включен, режим «all metal».
Иногда ловушки бывают еще до входа в бункер. А иногда – мины.
Группа двинулась к ближайшему склону, отвесному, скалистому. По прямой – всего-то с полсотни ярдов, четко вывел Улле, молодец, старина. Так. Легкий подъем.
Что-то не так. Что-то не так!
– Стоять всем!
Крис еще не понял, на какую угрозу сработала чуйка, он еще не готов был объяснить людям, зачем остановил их, но чуйке лучше верить. Потроха иногда соображают лучше мозгов.
И тут начинает пикать металлоискатель этой стервы. Что?
– Что у тебя на экране?
– Черный металл. Много, Призрак. Потянет на килограмм и на самой поверхности… О, я вижу бугорок.
– Трак, со мной, на три шага впереди, остальным стоять.
Подошли.
– Вон там, Призрак.
– Я вижу. Трак, обдув.
– Принято.
Крис присмотрелся. Станина от старого детектора пустот с ручкой и держателем прибора. Ржавь.
Только тут он понял, что не так. Светлое пятно на фоне темных пород склона. Точно перед группой. И Улле ведет их прямиком к этому пятну. В самый раз. Собственно, уже подвел.
– Вышибала, вперед, отсюда до стены.
Она проработала оставшиеся полторы дюжины ярдов со всей тщательностью. Даром, что стерва, а старается.
– Ничего, Призрак.
Он подошел сам. Присмотрелся.
– Трак, обдув здесь и вот здесь.
– Принято.
Когда пыль улеглась, Крис убедился, что подозрения его – по делу.
– Улле, старый сморчок, куда ты нас привел? Тут был кто-то до нас, и приходили они за тем же, за чем и мы. Какого беса?
Проводник ответил неожиданно спокойно:
– Да, босс. Тут были, правда, очень давно, двадцать семь лет назад. И мы идем по их следам…
– Яснее!
– …потому что они нам тут оставили дверку…
9
Чудесная моя, восхитительная, великолепная, совершенная Су!
Ты моя последняя серьезная ставка в этой жизни. Если с тобой сорвется, я уже больше ни на что великое ставить не буду. Мне останется ставить на маленькое. На грошовое марсианское пиво из концентрата. На грошовый, но верный заработок. На сублимированное мясо. На сублимированных баб. На соленые орешки. И еще на пластиковый сыр. Тот сыр, который мне по карману, имеет вкус отличного пластика. Вроде иногда даже краска на зубах остается. И сдохну я один, потому что никого заводить не хочу. После тебя – никто, никогда. Ты моя единственная. Ты та самая. Мне тебя Бог привел. Если я тебя упущу, то отправлюсь к Нему в одиночестве. И Он спросит: старый гоблин, что же ты продул самую большую игру в твоей жизни? Я тебе сдал отличную карту, а ты дал слабину, Седой Петух. А мне разве только извиняться останется, мол, дурак, грешен. Мол, можно всё-таки не в ад? Уж не знаю, Су, что Он мне ответит. Но сейчас я пока еще могу…
– …Улле, веди группу…
…я пока еще могу, Су, выиграть тебя, выиграть навсегда. Быть с тобой, жить тобой, вдыхать запах твоих волос, соприкасаться локтями и пальцами, шагая бок-о-бок, видеть, как ты дышишь поутру, когда я уже проснулся, а ты еще нет. Смотреть на тебя вдоволь, сколько захочу. У меня нет смысла жить, кроме тебя, я без тебя неполон. Я без тебя инвалид, Су, чтоб ты знала.
…Чуть правее. Слева… похоже на зыбучие пески. Сеть его знает, так оно или нет, но лучше чуть правее…
Настоящая любовь, моя живая драгоценность, это жизнь на берегу океана: ветер доносит до тебя его аромат и его рокот, а если ты отошел чуть подальше и не чувствуешь ветра над океаном, так и тебя уже нет, а только серый концентрат человека.
Прости меня, Су, я совсем недавно понял, как здорово быть молодым и как худо чувствовать, что молодость твоя ушла в песок. Ты мог все. Ты каждый день способен был взяться за что-нибудь новое. Тебе наплевать было, когда ты проигрывался в пух, потому что жизни впереди много, и ее каждую секунду можно начать с нуля. И еще: у тебя не болели суставы. У тебя не болела голова… отчаянно. Ты мог пить сутки напролет, как будто нагружал трюмы танкера чистым, неразбавленным виски. А потом… потом что-то в тебе принялось давать сбои. Ты был тогда на вершине могущества, ты брал бункер за бункером. Хабар шел к тебе рекой и уходил от тебя, словно бы водопад какой-то. И ты все думал: сбои пройдут, ерунда. Они проходили и возвращались. Постепенно вся жизнь стала состоять из накладывающихся друг на друга сбоев. Не за те столы ты садился играть, не те ставки делал, не с теми пронырами банковал… И теперь ты счастлив, когда в сбоях есть какой-то просвет, ты встал утром, бо́лей немного, голова ясная, ты сам не устал заранее, на весь день до вечера. И ты, вроде, живешь. И ты, вроде, не барахло со свалки.
Но так, как в молодости, уже не будет. Никогда. Не вернешь даже капли, даже не мечтай.
И еще ты до жути хочешь выпить. Вернее, хотел. Так хотел, что наизнанку выворачивало. Пойло – оно всегда рядом, только руку протяни. Его так легко просто взять, налить, поднести ко рту… Очень легко. Сейчас, кажется, меня уже не так крутит, приучил себя. В кулаке сжал, приучил, собака-то… А все равно иногда так накатит, хоть волком вой.
Но не надо. Нет. Не надо. Я не сорвусь. Сдохну, но не сорвусь. Ради тебя, Су. Ради всего, что у меня с тобой есть, мое тепло живое, мой огонь заёмный, мой мир новый.
Зато остался еще глоток жизни, хорошей жизни – пока в ней есть просветы и пока в ней остается смысл: ты, моя Су. Вот ты есть, и я могу обвиться вокруг тебя, как лиана, но только не задушить, а обнять, и самому, обнимая, не упасть совсем.
Прости, Су, мою грубость, но за одно Бога благодарю: кое-что у меня еще вполне работает. Ну, ты знаешь, о чем я. И нам его должно хватить надолго. На порядочно. А потом мы еще сможем обниматься, целоваться, гладить друг друга и говорить друг другу всякие приятные слова. Как нормальные хорошие люди живут, так бы и мы. Если всё, конечно, сложится. Если я получу Серебряный крест и вернусь к тебе со славой, словно бы рыцарем из похода, а не бродягой из переделки и не звонком из тюрьмы. Вот так-то.