Когда все разошлись, Чхеидзе осторожно спросил захмелевшего Улле:
– Брат, а не ищешь ли ты продать свой хабар? Скажи по чести, я в деньгах не обижу. Я, видишь ли, коллекционер не из последних.
Улле, пребывая в добром расположении духа, помнил, что не пил уже очень долго и еще очень долго не будет пить, потому что не желает развязывать. А значит всё, что он сейчас станет говорить, нельзя отклонять от плана, им самим принятого до церемонии. Тогда у него был ясный разум, сейчас нет, но память еще хранит решения, принятые в трезвом состоянии. Он не сделает шальной ставки. Дурные игры кончились… Очень хочется отдать этому достойному человеку две прекрасные вещи. Но… он готов расстаться лишь с одной. А потому…
– Я… продам… одну. Топорик. Хоть прямо сейчас… Мне нужны деньги… на свадьбу.
– Поздравляю тебя, брат! За топорик – десять тысяч, о’кей?
– Д-да.
Топорик мог потянуть и на четырнадцать. А то и на пятнадцать. Но реализация – это долгая возня… Да и почему бы не сделать хорошему человеку маленький подарок?
– Но женатая жизнь требует много денег, брат. Может, нам стоит поговорить и о второй вещи?
Ох, этот основатель… такой ровный и вкрадчивый, будто и не пил вовсе… Что ему там наливали? Морс с пузырьками? Ох, как ему… сказать?
Да так и сказать!
– Я отношусь… к вам… с глубоким уважением… Но… вторая вещь… это… эт-то… свадебный подарок… моя невеста… жде… ждет… меня…
Улле почувствовал, что его с перерыва развезло. Но он боролся. Надо сделать так, как запланировано.
– О, разве женщина оценит столь специфическую штуку? Купи ей что-нибудь дорогое, элегантное. Не выпить ли нам еще, друг? За успех нашей сделки.
«Господи! Помоги. Нет. Мне нельзя. Но он же мне… Нет. Никак. Нет. Но я… Нет».
И тут из-под кресла, на котором сидел Улле, вышел Котя. Сладостно зевнул. Так, что, кажется, мог бы проглотить галактику.
– Что это? Здесь не место животным!
– Да это… не животное… Это киб… Это киберзащитник… мой.
Основатель очень внимательно посмотрел на кота, на Улле, потом на официантов. Сделал движение пальцами правой руки. Они удалились.
– Хорошо, Улле. Я уважаю твое решение. Деньги за топорик поступят на твой счет сейчас же. Более того, я оплачу тебе поездку на марсокаре-такси. Куда тебе, к невесте?
– Н-нет. Пока… домой. К н-невесте… завтра. Когда я б-буду в… в порядке.
– Отлично. Рад был с тобой познакомиться – вот так, близко.
– И я р-рад.
…Конечно же, никто не приглашал членов Ассоциации пошлым вызовом по сети, никто даже не созванивался с ними. Приглашение им прислали с курьерами, на карточках с золотым тиснением. Конечно же, в зале не было, да и не могло быть журналистов или, не дай Бог, блогеров. Конечно, никаких изменений на сайте Ассоциации в списке награжденных Серебряным крестом не произошло, поскольку у Ассоциации никогда не существовало странички в сети, а значит, не было и никакого официального списка орденоносцев… если не считать Книги.
Но каким-то медийным чудом, даже сложно сказать, чьими трудами и по чьей команде, назавтра весь Марс знал: кавалеров Серебряного креста отныне четырнадцать. И неофициальные списки, которые вел не пойми кто и не пойми под чью ответственность, исправно пополнились строкой «Улле Густавссон».
Это Марс. Тут все знают всех. Тут невозможно спутать героя и никтошечку.
11
Я к ней пошел как к единственному чуду моей жизни. Чуду живому и неподдельному.
Надел все лучшее, что у меня есть. Серебряный крест аккуратно приколол, ровненько. Настоящие живые цветы на Марсе – очень дорогая штука. Но я вздохнул горько и оплатил счет за алую розу. Это же для Су. Своими руками упаковал подарки, завязал большие банты самыми красивыми ленточками.
Она меня впустила, сло́ва мне сказать не дала, улыбнулась розе и сейчас же ухватила меня так, что стало не до учтивых разговоров. Первый раз вышел у нас моментально, сам собой, мы даже не всю одежду снять успели…
И вот мы лежим с ней в неразрывном объятии, и я чувствую себя молодым, озорным, великодушным, каким был когда-то. И по лицу моей невероятной Су я вижу, что она счастлива не меньше меня, что она тоже чувствует себя молодой. Я хочу выскользнуть на минуту из ее рук, но она держит крепко.
– Если ты, наглый беглец, попытаешься сейчас встать перед моей кроватью голым на одно колено и просить моей руки, то лучше не делай так.
Вот как она угадала? У меня, между прочим, в кармане брюк и коробочка с колечком припасена.
– И кольца, – говорит она, – потом.
– Почему это потом?
– Зачем тебе моя рука, если сейчас у тебя вся я, притом рука в комплект включена?
– Э…
Вот не нашелся, что ей ответить. Хотел остроумное, но оно в голову не вошло. Наверняка потом войдет, а будет уже поздно.
– Сейчас ты мой, а я твоя. Лежи, наслаждайся. Погреемся друг от друга, Улле, Седой Дракон! И, кстати, ты мне до сих пор ничего не рассказал о своих приключениях. Жарко было?
А я лежу и думаю: дрянь вышли приключения. Бог вывел, иначе бы сдох бедный Улле под горой во тьме. Вздыхаю.
– Мне секретного не надо. Только в общих чертах.
– Мы хорошо с тобой лежим, и я, Су, даже рассказывать тебе не хочу, как бункер «Берроуз» забрал нескольких человек. А вышли мы двое, я и Браннер, ты его знаешь…
Она кивает и поджимает губы, мол, фу этот твой Браннер.
– У меня – еще покажу что. А он вынес манускрипт, написанный в Ринх-III.
Она смотрела на меня несколько обалдело. Вот зря мы отвлеклись… Переспрашивает:
– Ринх-III? Ты не путаешь, Улле?
– Ты знаешь, моя планета теплых морей, я кое-что в этом смыслю. И я точно не ошибаюсь.
– Да, ты бы не ошибся… Но ведь это безобразно!
– Что, драгоценная Су?
– Такой подлец не должен обладать столь ценным артефактом. Я его точно знаю!
Спорить неохота. Да, Браннер не сахар и не мед. Но так уж карты легли. Мы живы, поскольку он вошел со мной в соглашение. Что ей сказать?
– Ну… защищать его не собираюсь. Но сейчас мы с тобой про другое…
– Да! Да! Извини. Я больше не буду. Я у тебя хорошая.
И целует в щечку. Прямо девочка-отличница!
– Су… я хочу оплатить нашу свадьбу. От и до.
– Почему?
– У меня есть деньги.
– И у меня есть… может, даже побольше, чем у тебя.
– Я давно хотел этого… часть моей мечты, понимаешь?
– М-м-м… понимаю… Да пожалуйста. Кстати, о мечтах… твоя нижняя губа – тоже часть мечты. Моей.
И тут она поцеловала меня так, что я поневоле пошел на второй. Вернее… по воле, но я еще поговорить хотел, а она… она… она ромашковый луг благоуханный – один раз на Земле видел, – а я с запахом цветущей ромашки не спорщик.
Побеждает меня ромашка!
Во втором нашем соединении была буря. Словно песчаные смерчи носились по пустыням Марса, сталкивались и рассыпались, а потом вновь рождались, чтобы бежать по гребням песчаных дюн, кружить в танцах, свиваться, поглощать друг друга, исчезать и возрождаться, не зная устали. Не наши тела переплетались, но какая-то светлая энергия била из нас, и два фонтана ее сливались в беспокойную реку, разбивающуюся в пенное кружево на каменных перекатах.
А когда всё закончилось, я увидел ее лицо, лицо печального ангела, здорово уставшего от этой жизни, битого, калеченного, но очень доброго и добро в себе сохранившего. Чего ей надо? Крепко верить и крепко любить. Для первого у нее есть Бог, для второго, кажется, сгодился я. Она меня любит, она на меня надеется.
Я нежно поцеловал ее, как девочку-подростка.
– У тебя чистое сердце, Улле. С такими людьми знакомство водишь, у них ведь руки в крови по локоть, а сердце сохранил в чистоте…
У меня некрасивое лицо, да еще, когда я улыбаюсь, оно делается смешным, точь-в-точь у клоуна, мне бы, в общем, поменьше улыбаться… Но сейчас я улыбаюсь ей, а она улыбается мне, и я улыбаюсь еще улыбистее, вот, наверное, умора… улыбаюсь и улыбаюсь, потому что ничего лучше в своей жизни не видел, чем ее лицо, когда она веселая и довольная.
– Поговорим о свадебных подарках.
Тут она растерялась.
– О подарках? Но у меня нет для тебя никакого подарка, Улле…
– Твои подарки – потом, когда захочешь. У меня есть подарки для твоей драгоценной персоны.
– Подожди…
Но я не мог ждать. И на сей раз мне удалось выскользнуть из ее цепкого захвата. Было ради чего. Мне до чумового мальчишеского задора хотелось посмотреть на ее глаза после того… как она увидит это.
Я положил две подарочные коробки – побольше и поменьше – на покрывало перед ней. Развязал одну. Помедлил. Увидел любопытство у нее во взгляде… конечно, нелюбопытная женщина – вроде кошки без хвоста: иногда встречается, но выглядит как ошибка природы, мутант и мутант. Моя – кошка с длинным пушистым хвостом. То есть очень правильная кошка. И у нее сейчас глаза по блюдечку размером.
Снял крышку.
Она увидела статуэтку.
Глаза сделались размером с поднос! Вскочила, схватила, поставила на столик из карельской березы… Су рассказывала мне: купила, мол, этот столик на всю какую-то ее премию за высокоученые достижения. Столик, мол, стоит треть ее квартиры. Разумеется, тут у нас, на Марсе, с березами туго. Но ей очень хотелось изящную вещь, существующую в единственном экземпляре…
Статуэтка смотрелась на середине столика так, будто из него и выросла. Су склонилась над ней, включила какое-то особенное освещение… она даже минуты на три отвлеклась от меня. Как говаривал Призрак: «Если вы, парни, понимаете, о чем это я»… Она любуется моим подарком, а я вовсю любуюсь ею, но вы, парни, всё равно не понимаете и не поймете, до чего моя Су хороша. Вы хоть раз на Земле были? Я был, только давно. Я там все детство провел, а потом еще летал туда. Там небо… ослепительное. Вот насколько красиво это небо? А? Никто не скажет. Су… она как небо: невозможно до конца передать, насколько она прекрасна. Потом бросила взгляд – где мой Улле? Вот Улле. И взгляд его вот. У нее рядом на кресле шелковый платок лежал, так она, поймав мой взгляд, даже попыталась – машинально – им укрыться. Потом сообразила, что к чему, и бросила платок на пол. Мол, желаешь любоваться? Смотри!