Альт-Мунтальская высота имела очень важное значение для нашей армии: с нее на главном направлении прорыва просматривалась вся местность в глубине обороны.
После артиллерийской обработки полк стремительным натиском опрокинул врага и занял первую линию траншей в районе высоты. Гитлеровцы откатились, но в тот же момент на наших бойцов обрушились снаряды по крайней мере целой сотни орудий. Потом оккупанты пошли в контратаку. Впереди их пехоты грозно двигались танки. Бой длился около часа. Не выдержав, враг отхлынул, оставив на месте четыре горящих танка, много убитых и раненых.
Отразив контратаку, наши бойцы во главе с командиром полка майором В. Н. Любко ворвались на плечах противника в соседние окопы. Закрепившись на новом рубеже, 1038-й полк перешел к обороне.
От всех расположенных поблизости артиллерийских частей на высоту немедленно протянулись телефонные провода для связи с передовыми наблюдательными пунктами.
Первая контратака гитлеровцев захлебнулась, но они не отказались от мысли сбить полк с высоты. За шесть часов фашисты пять раз бросались на высоту, но артиллеристы шквальным огнем опрокидывали их. Был такой момент, когда сотня вражеских автоматчиков почти достигла окопов, но тут поднялись две наши роты и стремительным штыковым ударом отогнали атакующих.
С наблюдательного пункта нам представилась потрясающая картина: никогда еще не приходилось на таком небольшом пространстве видеть столько человеческих жертв. Обращенный к неприятелю склон высоты был усеян трупами и медленно ползущими ранеными; горело восемь танков, и густой черный дым плавно распространялся в нашу сторону.
Особенно большие потери гитлеровцы понесли в пятой контратаке, когда попали под заградительный огонь 1095-го армейского артиллерийского полка. Командир полка подполковник А. Д. Кузнецов рассчитывал накрыть огнем пятнадцать вражеских танков, шедших, как на параде, развернутым строем впереди автоматчиков. Однако командир полка допустил просчет на одну-две минуты, и залп двадцати четырех орудий, миновав танки, всей массой огня обрушился на две роты автоматчиков. Мы, признаться, были очень довольны этой ошибкой. С танками потом справились, а вот пехоту так поразить не всегда удается.
1038-й стрелковый полк, стойко отражая контратаки противника, понес большие потери: из его окопов вереницей спускались наспех забинтованные бойцы, на носилках переправляли в медсанбат тяжелораненых.
Наступила пауза. Смолкла немецкая артиллерия. Командир 295-й стрелковой дивизии полковник А. П. Дорофеев выслал подкрепление отважному полку. На высоту стали подниматься подносчики с пищей и патронами. Пригибаясь под тяжестью сумок и свертков, потянулись медицинские сестры и санитары с носилками.
Ко мне подошел командующий артиллерией дивизии полковник А. Н. Самохин.
— Ваше приказание готовиться к новой контратаке выполнено. Отданы необходимые распоряжения. Через четверть часа проверю, — доложил он.
Самохин опустил руку и, посмотрев на часы, уже неофициальным тоном озабоченно добавил:
— Эта тишина неспроста. Противник что-то замышляет. До темноты осталось еще три часа.
Артиллеристы двинулись на помощь полку. Мимо нас протащили на руках несколько противотанковых орудий. Немецкие минометчики заметили их и тотчас же открыли огонь.
— Эх, ч-черт! — скрипнул зубами Самохин, подбросив бинокль к глазам.
У орудий разорвалась мина. Несколько человек упало, остальные еще быстрее покатили пушки.
Полковник ушел проверять, как выполнены его распоряжения. На наблюдательном пункте остались офицер штаба артиллерии армии капитан Сапожников, адъютант и солдат Митюхин, дежуривший у стереотрубы.
Внезапно со стороны колоний Фридрихсфельд и Октоберфельд загремели частые орудийные выстрелы. Высота покрылась темно-коричневыми облачками разрывов. Наше внимание привлекла группа медицинских сестер и санитаров, которые залегли под разрывами в тридцати — сорока метрах от окопов. Но некоторые, очевидно более опытные, продолжали ползти вперед, стараясь поскорее добраться до спасительных укрытий. Вдруг несколько человек из лежавших, не выдержав, поднялись и побежали назад. И через несколько секунд их снова повалило наземь очередными разрывами. Кому-то из них уже никогда не подняться, а кто-то ранен, и, конечно, тяжело…
— Вот так всегда бывает, — тихо, сожалеюще сказал Митюхин, глядя в стереотрубу. — Оно, конечно, страшно лежать под этаким огнем, но бежать — последнее дело. Верная гибель!
Наша артиллерия открыла ответный огонь. На этот раз он не достиг цели. Снаряды рвались вдали от вражеских батарей. Они стояли в глубоких оврагах, а звукометрические станции еще не успели их засечь.
Через полчаса гитлеровцы так же внезапно, как и начали, прекратили обстрел. Мы ожидали контратаки, но они готовили другой сюрприз. На горизонте правильными треугольниками обозначились черные точки. Вскоре донесся нарастающий рокот моторов. Над высотой разворачивалась эскадрилья за эскадрильей.
— Девяносто, — сосчитал солдат.
Три раза заходили они на позиции полка. Для нас, артиллеристов, привыкших к подсчетам, это означало, что на каждые сорок — пятьдесят квадратных метров площади пришлось по бомбе. Бурый дым закрыл высоту.
Когда дым рассеялся и открылись склоны, я приник к стереотрубе. Высоту усеяли воронки с обуглившейся землей. Видимо, удар большой плотности пришелся точно по позициям полка. Там было тихо, безжизненно.
Вот с неприятельской стороны выползли десять тяжелых танков, покачиваясь на ухабах и ямах, они пошли на высоту. Мгновенно сзади них возникла стена наших разрывов. Артиллеристы отсекли пехоту, а танки продолжали идти. Среди них рвались тяжелые снаряды, но машины упрямо ползли. На наших позициях гнетущее безмолвие, никакого движения.
— Погиб полк! — тихо, сквозь зубы бросил Самохин, только что вернувшийся на наблюдательный пункт.
Я смотрю на высоту и невольно вспоминаю другой тяжелый эпизод войны.
…1941 год, конец июня. Бои за Минск. После сокрушительного налета немецкой авиации я — тогда командир артиллерийской бригады — с солдатом отправился проверить состояние наших позиций. Шли полем, сквозь начинавшую созревать рожь, вдыхая ее слабый медовый аромат. Солдат, всегда внимательный к окружающему, показал в сторону:
— Танки!
Они шли колонной по лощине километрах в двух от нас.
Ближайшая батарея — метрах в полутораста, в небольшом перелеске. Почему она не стреляет? Подпускает на короткое расстояние?
— Бежим на батарею, — говорю солдату.
Приминая сухо шелестящую рожь, выскакиваем на проселочную дорогу, несемся по ней. Вот мы и на огневой. У орудий ни одного человека. Две глубокие воронки, в них трупы бойцов. Рядом перевернутая сорокапятимиллиметровая пушка. Остальные орудия засыпаны землей.
— Товарищ полковник, — говорит солдат, — танки подходят! Скорее в лес!
— Лес далеко, не успеем.
Торопливо осматриваем орудия. Одно исправно. Очищаем его от земли. Солдат молча помогает, искоса поглядывая на меня.
— Снаряды!
Боец подает осколочный.
— Не тот! Бронебойный!
Заряжаю. Навожу. Выстрел! Танки идут. Еще выстрел! Идут. Стреляю третий раз.
— Дьявол их забери! Идут!
Осталось метров семьсот. Холодок пробегает по спине. Почему промахиваюсь? Волнуюсь, что ли? Да нет как будто. Голова ясна, руки тверды, прицел точный.
— Ниже, полковник! Ниже наводи! Снаряды рикошетируют от лобовой брони, — кричит кто-то сзади.
Я оторопело оборачиваюсь. На меня смотрит заместитель командующего Западным особым военным округом генерал-лейтенант И. В. Болдин. Проходя мимо, он «завернул на огонек».
Быстро меняю наводку. Теперь уже волнуюсь, чувствую себя, как на экзамене. Один за другим даю три выстрела. Никакого впечатления!.. Танки идут себе как ни в чем не бывало. Стреляю еще.
— Попали, попали! — радостно кричит солдат.
Один танк загорелся. Совсем другое ощущение. Появилась уверенность. Посылаю еще два снаряда. Попадание.
Танки повернули назад. Для острастки пустил им вдогонку несколько снарядов. Еще один танк задымился.
…Все это в один миг промелькнуло передо мной, когда я напряженно наблюдал за танками, ползущими к высоте. Вот они уже у склона. Неуклюже переваливаясь через воронки, ползут вверх.
— Ну что же, — вздохнул Самохин. — Видно, встретить их там некому.
Телефонист передает мне трубку. Командир 1095-го подполковник Кузнецов докладывает:
— Через минуту открывало заградительный огонь перед высотой.
— Быстрее! — успел я скомандовать, когда Самохин радостно воскликнул:
— Жив полк!
У самого кургана дымились три танка. Значит, одно-два орудия у полка в исправности и есть кому стрелять. Высота окуталась дымом; артполк открыл заградительный огонь.
Когда через пять-шесть минут дым рассеялся, стало видно, что горят уже пять танков. Пехота противника так и не вышла: ее отсек огонь Самохина и Кузнецова.
Полк блестяще выполнил свою задачу. Высота была прочно занята нами. В результате шестичасового боя удалось добыть ценные разведывательные данные: артиллерийские наблюдательные пункты успели обнаружить немецкие дзоты, орудия, пулеметы и определить их топографические координаты; звукометрические станции уже к вечеру дали в штаб сведения о пятнадцати вновь обнаруженных батареях.
Все это было необходимо для генерального штурма обороны противника.
В уничтожении немецких танков особенно отличились батареи, которыми командовали капитаны Безбородов и Полинский, а также старшие лейтенанты Оленник и Шевцов из 819-го артиллерийского полка.
Мимо нас брели захваченные на высоте пленные. В их походке было что-то необычное. Решительно все почему-то держали одну руку на животе, и от этого фигуры были неестественно изогнуты.
— В чем дело? — спросил я у конвоира, пожилого старшины, с усами цвета спелой пшеницы.
Он хитро и немного смущенно улыбнулся:
— Штаны боятся потерять, товарищ генерал.