Выяснилось, что они давно уже решили сдаться, но не знали, куда идти. Мы указали направление и собрались ехать дальше, но командир роты стал убедительно просить дать им для сопровождения хотя бы одного солдата.
Пришлось удовлетворить просьбу, и через несколько минут ординарец Чанчибадзе, заткнув револьвер за пояс, с важным видом шествовал на Ишунь впереди немецкой роты.
Обгоняя свои войска и обозы, мы на «виллисе» мчались к Черному морю. Передовой отряд генерала Цаликова должен был только к полудню подойти к Евпатории. Туда же спешили и оккупанты. Теперь они мечтали лишь об одном: побыстрее попасть в порт, занять место на судне и эвакуироваться. Чтобы как-то обеспечить бегство морем, фашисты решили создать оборону в десяти километрах севернее Евпатории. Они спешно стали рыть окопы, устанавливать пулеметы. Не успели закончить эти работы, как сюда с севера подоспел на автомашинах передовой отряд 3-й гвардейской стрелковой дивизии. Немцы обстреляли его. Две машины уткнулись в кювет.
Отряд мгновенно разбился на две колонны и, обходя разрозненные группы противника, с ходу ворвался в Евпаторию. Тогда гитлеровцы бросились к порту, но опоздали: их там встретили пулеметным и минометным огнем. Для оккупантов остался один выход — сдача в плен, и они подняли руки.
Мы подъехали к Евпатории через несколько минут после ее освобождения. Вдали синело море. В беспредельном голубом просторе темными черточками застыли катера.
Над городом плавает дым. То и дело раздаются автоматные очереди. Это передовой отряд и первые роты гвардейцев выбивают из домов остатки фашистов.
Внезапно справа и слева от нас ожесточенно застрекотали автоматы и пулеметы. Вскоре нам стало известно, что 9-я румынская кавалерийская дивизия, отступая от Ак-Мечети, пытается пробиться в Евпаторию, к кораблям для отправки на родину. Ее, конечно, не пустили в город. Под напором гвардейцев кавалеристы рассыпались по степи и устремились к Севастополю.
— Молодец Цаликов! Даже без соревнования с Тымчиком на целые сутки раньше срока ворвался в Евпаторию. Посмотри, Иван Семенович, город-то цел, только в некоторых местах горит, — радуется Чанчибадзе, осматривая Евпаторию с горы.
В бинокль лишь кое-где видны остовы разрушенных зданий. Белые домики, укрытые зеленой листвой, в этот яркий солнечный день кажутся свежими, веселыми.
Однако уже на первой улице мы с болью в сердце увидели, что натворили здесь оккупанты. Многочисленные санатории разрушены. Дома стоят без крыш, с пробитыми стенами. Когда передовой отряд ворвался в город, гвардейцы столкнулись с командой эсэсовцев-поджигателей. На двух машинах они разъезжали по улицам и уничтожали лучшие здания. Наши солдаты быстро расправились с поджигателями и потушили пожары.
Жители Евпатории поведали освободителям о многих кровавых преступлениях фашистов. Они расстреляли и потопили в море более двадцати тысяч советских людей, в том числе три тысячи детей. Незадолго до прихода советских войск женщины тайком принесли венок на Красную Горку, где происходили массовые казни. Узнав об этом, комендант города распорядился расстрелять женщин у этого венка.
На другой день после освобождения Евпатории состоялся митинг. Командиры и политработники рассказали евпаторийцам о победах Советской Армии, героическом труде наших людей на заводах и колхозных полях. Взволнованную речь произнесла Любовь Тимофеевна Гаченко, служащая одного из санаториев города.
— Изверги-гестаповцы расстреляли моего мужа, шестнадцатилетнего сына и брата, — говорила она. — Да разве пострадала только моя семья? В могилах на Красной Горке лежат тысячи жертв фашизма. Советские воины, бейте гитлеровцев без пощады! Вся наша земля должна быть очищена от этих варваров!
Коммунисты — вперед!
В это время 2-й и 3-й Украинские фронты уже вели бои в Румынии. Одесса была освобождена. Вся оборона неприятеля на юге трещала под мощными ударами советских войск. И все же многие пленные, захваченные нашей разведкой перед самым штурмом Перекопа, еще верили в победу немецко-фашистской армии. Лживая геббельсовская пропаганда давала о себе знать. Но о победе немцы говорили без воодушевления, без внутренней убежденности, а словно по привычке или по приказу свыше. Словом, далеко не так нагло, самоуверенно и дерзко, как говорили они об этом в 1941 году.
А воодушевление наших людей росло, крепла их вера в свои силы. В тяжелых испытаниях закалились боевые качества советских солдат и офицеров. Мы убеждались в этом на каждом шагу.
Перед боями за Крым мне пришлось побывать в 1095-м артиллерийском полку, которым командовал подполковник Р. И. Иванов. Одна батарея внезапно попала под обстрел. Снаряды рвались вблизи огневых позиций. Солдаты кинулись в щели. Мы с лейтенантом укрылись в окопчике рядом с телефонистом.
Лейтенант взял трубку и доложил командиру батареи об обстреле. Тотчас же пришло распоряжение:
— Цель двести шесть, два снаряда, беглый огонь!
Офицер приподнялся над окопчиком и подал команду:
— Номера — к орудиям! Цель двести шесть. О готовности доложить.
Снаряды противника с грохотом вскидывали землю немного в стороне от батареи, поближе к правому орудию. Но расчеты были уже на местах.
Сквозь гул разрывов и свист осколков прозвучали доклады командиров орудий:
— Второе готово!
— Первое готово!
— Огонь! — подал команду лейтенант.
Грянул залп. Начался беглый огонь, выстрел за выстрелом, кто быстрее успевал зарядить. Как зачарованный, смотрел я на четкую работу ближнего расчета и слушал грозную музыку войны: оглушительные выстрелы, лязг закрываемых затворов и хриплые выкрики команд:
— Заряд полный! Откат нормальный!
Вот к орудию подбегает приземистый солдат с тяжелым, в сорок килограммов, снарядом. Он торопится уложить снаряд на лоток, но падает вместе с ним, сраженный осколком. Другой боец нагибается, подхватывает забрызганный кровью снаряд и посылает его в орудие.
— Эх, порвалась связь! — с досадой кричит лейтенант.
Телефонист тотчас же выскочил из окопчика и побежал вправо от крайнего орудия. Скоро он вернулся, исправив в свежей воронке поврежденный кабель.
Противник внезапно замолчал. Командир батареи распорядился по телефону:
— Стой! Номерам — в укрытия!
Пришли медицинская сестра и санитар с носилками. Бережно уложили раненых и унесли на перевязочный пункт.
Ко мне подошел коренастый, в лихо сбитой набок пилотке ефрейтор:
— Товарищ генерал, наводчик первого орудия Ефремов просит разрешения обратиться к товарищу лейтенанту.
Командир не дал ему говорить:
— Нельзя сейчас. С наблюдательного пункта может быть команда. — И пояснил: — Наш парторг. У него такая привычка: только закончится бой, сейчас же поговорить, как вели себя солдаты.
— Так нас инструктировали в полку, — назидательно заметил ефрейтор. — Да оно и надежнее. Кое-что позабудется, опять же легкораненые уйдут и не узнают оценки своей работы.
— Проведите разбор. Послушаю, — сказал я лейтенанту.
Быстро собрались солдаты возле орудия. Одних хвалили, кое-кого журили. Особенно досталось телефонисту.
— Ты что же это, — сердито сказал пожилой заряжающий, — бежишь во весь рост, как маленький? Учить тебя надо? Ползком, по-пластунски полагается. Что проку, ежели бы тебя кокнуло?
Парторг с отеческой теплотой заключил:
— А в общем, действовали молодцом. Так всегда надо, а то и получше малость. Тогда быстрее дойдем до Берлина.
Позже я разговаривал с командиром полка. Иванов похвалил солдат.
— И знаете, почему народ так дружно, хорошо действует? — спросил он и сам ответил: — Коммунисты у нас во всем показывают пример. В каждой батарее есть хоть и небольшая, но крепкая партийная организация.
Успеху Перекопско-Ишуньокой операции способствовала большая организационно-партийная работа, широко развернутая политотделом армии.
Прорыв гитлеровской обороны на Миусе, бои в Донбассе, на Молочной не могли не отразиться на численном составе партийных организаций. Если в армейской и дивизионной артиллерии потерь было не так уж много, то в ротах и противотанковых батареях дело обстояло значительно хуже. Особенно большой урон понесла 347-я стрелковая дивизия. Из ста пяти парторганизаций здесь насчитывалось теперь только тридцать девять, и то главным образом в дивизионной артиллерии и штабах.
Политотдел армии и его начальник генерал-майор А. Я. Сергеев решили прежде всего восстановить ротные и батарейные организации. В партию за это время было принято много отличившихся в боях солдат и сержантов, немало коммунистов перевели в роты из тыловых служб. За короткое время количество парторганизаций во всех дивизиях удвоилось. Опираясь на коммунистов и комсомольцев, командиры успешно решали труднейшие боевые задачи.
При прорыве Ишуньских позиций 1-й батальон 1271-го стрелкового полка 387-й стрелковой дивизии должен был создать штурмовой отряд для захвата опорного пункта. Помню, генерал Сергеев рассказывал мне, что первую группу сформировали из добровольцев. В нее вошли коммунисты Городков, Коваленко, Мартиросян и шесть комсомольцев.
— Вы должны быть первыми среди первых, дорогие товарищи, — напутствовал их заместитель командира батальона по политчасти. — Увлекайте бойцов своим примером, ведите их за собой, на деле показывайте, как нужно бить врага.
Коммунисты и комсомольцы оправдали доверие командира, они первыми ворвались в траншеи опорного пункта.
В разгар боя погиб командир пулеметного расчета, выбыл из строя и заряжающий. Однако пулемет продолжал строчить по врагу — за щит лег подносчик патронов комсомолец Дема. Осколок мины врезался ему в ногу. Но Дема продолжал стрелять до тех пор, пока ему не нашли замену.
Санитарный инструктор этой же дивизии Валентина Ковалева под жестоким обстрелом перевязала и вынесла с поля боя тридцать раненых солдат и офицеров.
Об этих подвигах коммунистов рассказывали в ротах и батареях агитаторы, писали дивизионные и армейские газеты. Бойцы брали с них пример, держали равнение на лучших воинов — славных сынов нашей Коммунистической партии.