Теперь, чтобы успешно атаковать, врагам нужно было находиться в освещенной зоне, где они уже утрачивали фактор внезапности. Союзники насчитали семерых кружащих вокруг них противников, которые не потеряли решимости после гибели приятеля и не планировали отказываться от своих намерений. Семеро голодных против пятерых сытых – еще одно наглядное подтверждение поговорки «Сытый голодному не товарищ». С той лишь разницей, что здешние противники разделились по такому признаку не по своей воле.
Еще одного рискнувшего пойти в наступление противника заколол стремительным встречным выпадом самурай. Другой вражеский шустрик лихо подскочил к Кальтеру, желая обрушить ему на голову топор. Но Кальтер перехватил тот железной рукой за топорище и, ткнув шипастой палицей врагу под дых, вторым ударом сломал ему удерживающую оружие руку. И, вырвав из нее топор, хотел воздать врагу той же монетой. Но в итоге не рассчитал и разрубил врагу не череп, а правую ключицу. Что тоже было неплохо – воевать после таких ранений порубленный и поломанный вояка совершенно расхотел. И, оставляя за собой кровавый след, поспешно уковылял обратно во тьму.
А Куприянов, недолго думая, метнул топор в его приятеля, который выбежал навстречу Сквозняку с копьем наперевес. Бросок получился неуклюжим, но сильным. Топор не воткнулся в копейщика, зато огрел того обухом по груди, заставив его споткнуться и упасть на колени. Сквозняку оставалось лишь отбить нацеленное на него копье и рубануть саблей врагу по шее, ибо на голове у того был шлем.
Оставшиеся четверо противников решили сменить тактику. И, встав плечом к плечу, ринулись на союзников с двумя алебардами, мечом и странной деревянной дубиной, увенчанной всего одним железным шипом. Видимо, это голод придавал им храбрости, потому что другие вояки на их месте задумались бы над тем, а надо ли продолжать сражение, когда враг перебил половину твоего отряда. Однако для этих ребят со сведенными от голода желудками цель явно оправдывала средства, и они были не прочь погеройствовать. Тем паче что кроме еды им могли достаться и факелы, без которых они скитались бы во мраке еще неведомо сколько времени.
Как знать, возможно, с такой отвагой им и впрямь удалось бы сегодня разжиться едой и огнем. Но, на их беду, не все факелоносцы горели желанием скрестить с ними мечи и сабли.
– Да пропадите вы пропадом! – вскричал в сердцах Серега, не расположенный к затяжным фехтовальным баталиям. – А ну, братва, побереги уши – сейчас бабахнет!
И, сбросив со спины мушкетон, разрядил его в наступающего противника с расстояния в полдесятка шагов.
Само собой, прусско-шотландско-японская «братва» не поняла, о чем орет ей на тарабарском языке одноглазый калека. Но появившаяся у него в руках громовая палка объяснила все безо всякого перевода даже дремучему поддатому горцу. Который хоть и был профаном в огнестрельном оружии, тем не менее успел насмотреться, как этими штуковинами здесь воюют другие. И потому отскочил в сторону и прикрыл уши столь же проворно, как прочие компаньоны.
Рявкнувший мушкетон смел картечью двух из четырех нападавших, а прочих оглушил, и те застыли на месте как вкопанные, с перекошенными от испуга лицами. Но простояли они так недолго. Прежде чем кто-то из них сдвинулся с места, на них обрушились клинки горца и самурая. Кирасир рванулся следом за ними, но его собратья по оружию управились и без него. А облегчивший им задачу Сквозняк тут же бросился перезаряжать свою пушку, ведь на пути к свету у путников было еще много соперников, которым также позарез требовался огонь. И которые без колебаний пустят кровь любому, кто владел этой драгоценностью здесь – в месте, куда, судя по всему, никогда не заглядывало солнце…
Глава 16
– Как думаешь, зачем вообще одних впускают в Мегалит через главные ворота, но тут же суют их в темный лабиринт, а других зашвыривают сюда через каминную трубу, а потом кормят, поят и разрешают пользоваться огнем? – поинтересовался Серега, когда их более-менее сработавшаяся интернациональная команда разделалась с очередным посягателем на светочи.
На сей раз это был одинокий лучник, вздумавший коварно обстрелять факелоносцев, когда те взбирались по очередной лестнице. По счастью, первым в пятерке двигался облаченный в доспехи самурай. Прилетевшая из темноты длинная стрела пробила ему наплечник, но застряла в нем, войдя в самураю в плечо лишь на глубину наконечника. А вторая стрела была пущена лучником уже наугад. Потому что едва японец издал предупредительный окрик, как все тут же побросали факелы и, рассеявшись по лестнице, скрылись в темноте.
Действия говорящих на разных языках путников вышли слаженными, потому что все они уже не раз прикидывали, как поступят, если по ним вдруг начнется стрельба. А поступить как-то иначе на дороге, где не было ни одного укрытия, было попросту нельзя. И как только все увидели торчащую из плеча самурая стрелу, так сразу же разбежались от превращающих их в мишени источников огня. И теперь лучникам волей-неволей придется стрелять вслепую, ведь разглядеть в темноте цели после того, как ты некоторое время смотрел на огонь, очень сложно.
То, что лучник был один, стало ясно почти сразу же. Еще одна стрела просвистела над брошенными факелами, а за ней еще и еще. Но все они были выпущены поочередно, тогда как банда лучников вряд ли стреляла бы так, да еще с заметными перерывами. Все стрелы в итоге запрыгали по камням где-то внизу, из чего следовало, что они в отличие от первой уже ни в кого не попали.
И вот, когда засевший на вершине лестницы стрелок только-только послал вниз четвертую стрелу, в свете факелов мелькнула пробежавшая вверх по ступеням дюжая фигура в килте. А вскоре после этого раздались короткий вскрик и хрусткий удар клинка, с силой рубанувшего чье-то тело.
Чье именно оно было, выяснилось, когда мимо факелов скатилась вниз, подпрыгивая на ступенях и брызжа кровью, отрубленная лохматая голова. Судя по сверкнувшим в ее ушах большим золотым кольцам, она принадлежала не шотландцу, а тому, кому не посчастливилось угодить под его меч. Сам же шотландец, судя по донесшимся до Кальтера звукам, с довольным рычанием пнул несколько раз свою обезглавленную жертву – видимо, выпустил избыток ярости, которой в нем накопилось чуть больше, чем необходимо для схватки с одним-единственным врагом. Да и вообще, разве можно было назвать схваткой банальную казнь, когда застигнутый врасплох противник не успел оказать никакого сопротивления?..
– В любом шоу есть главные звезды, а есть массовка, – рассудил Кальтер в ответ на заданный Серегой вопрос. – Первым положено многое, вторым – значительно меньше. То, что я и ты находимся в привилегированном «звездном» положении, было ясно уже по тому факту, что других таких «везунчиков» из двадцатого и двадцать первого веков здесь, похоже, нет и не предвидится. И то, что мы в итоге вошли в Мегалит через коридор для VIP-гостей, лично меня нисколько не удивляет… На-ка вот подержи, а я пока трофеи упакую.
Кальтер вручил напарнику свой факел, а сам снял вещмешок и начал прямо на ходу засовывать в колчан пучок стрел, которые позаимствовал у зарубленного горцем лучника.
– И за то, что в Мегалите наши раны так быстро заживают, тоже надо благодарить эту исключительную «звезданутость»? – вновь осведомился Сквозняк.
– Надо полагать, да, – ответил Куприянов. Он тоже обратил внимание, что после вкушения дармовых яств его раны стали болеть значительно меньше, а общее самочувствие заметно улучшилось. Решив поначалу, что благодарить за это надо подмешанные в еду обезболивающие снадобья, он вскоре заметил, что раны не только прекращают нарывать и кровоточить, но еще и начинают заживать. Не прямо на глазах, но все равно с ненормальной для столь длительного процесса скоростью. Конечно, в Игре с «серыми» это не являлось таким уж исключительным чудом, и все же они проявляли подобную заботу об игроках не каждый день.
Впрочем, назвать это милосердием тоже было нельзя. Когда «серые» брали на себя обязанности спасителей, они поступали так с одной-единственной целью: дабы сохранить игроков в относительной целостности и сохранности для гораздо более тяжких испытаний. Никто не выиграет от того, если соревнующийся спортсмен раньше времени потеряет силы от обезвоживания: ни он сам, ни организаторы соревнований, ни зрители. Поэтому ему и разрешено утолять жажду по мере необходимости. Вот и «серые» избавляли своих игроков от досадных мелких неприятностей, чтобы подготовить их надлежащим образом к встрече с крупными. Отчего Кальтер и не собирался благодарить «серых» за такую услугу, ибо где это видано, чтобы приговоренный к повешению рассыпался в благодарностях перед палачом за то, что тот намылил для него веревку?
– Ты очень многое пропустил, пока был мертвым, – заметил Куприянов Сереге, упаковав в вещмешок стрелы и забирая у него обратно свой факел. – Отношение «серых» к моей персоне всегда было особым. Да и отряд Грязного Ирода не страдал от недостатка их внимания. Поэтому лично я и не удивлен тем, что они в конечном итоге даже тебя вернули в строй.
– Что значит – «даже меня»? – хмыкнул Сквозняк. – Я что, по-твоему, был хуже остальных и не заслуживал подобного?
– Я имел в виду, что ты был воскрешен по самой жесткой программе – из полноценных мертвецов, уже после того как Ирод успел тебя похоронить, – уточнил Кальтер. И, указав на повязку, что скрывала у напарника отсутствующий глаз, добавил: – Причем твои воскресители почему-то сочли ненужным восстанавливать тебе полноценное зрение. Хотя для тех, кто смог восстановить твой разрушенный пулей мозг, починить тебе глаз, полагаю, было бы раз плюнуть. Ну да ладно – спишем эту странность на извечную злую иронию наших покровителей. Хотя речь, в общем-то, не об этом. Речь о том, чем мы принципиально отличаемся от остальных здешних игроков, из-за чего «серые» оказывают нам все эти поблажки?
– Мы не умеем сражаться на мечах и копьях, – напомнил Серега. – Возможно, в этом и кроется суть эксперимента: посмотреть, выживут или нет два профана в фехтовании в чуждых для них средневековых условиях. А чтобы максимально ужесточить эти условия, нас отправили не в открытый мир, где у нас имелось бы поле для маневров, а в коридор. Причем такой, где мы можем передвигаться лишь в одном направлении – вперед и только вперед.