Микешин обвел вокруг себя рукой. Он никак не мог понять, чего хочет от него капитан. Неужели он это серьезно?
— Делайте то, что вам приказано, — сухо сказал Дробыш и направился к трапу.
Кровь бросилась в лицо Игорю.
— Одну минуту, Георгий Георгиевич.
— Ну что еще?
— Я думал, что могу рассчитывать на вашу помощь.
Мне еще многому нужно учиться.
Дробыш холодно посмотрел на помощника:
— Учить вас должны были в мореходном училище, а здесь вы должны работать. Понятно?
Микешин стоял на мостике растерянный. Теперь ни море, ни солнце не радовали его. На душе было скверно.
По проложенному курсу, в восьми милях от Босфора, на карте значилась жирная стрелка и под ней неразборчивым почерком Дробыша написано: «Разбудить капитана».
Игорь нервничал, — он боялся допустить какую-нибудь неточность.
Ночь выдалась ясная, но, как всегда бывает в этих широтах, темная. Море плескалось у бортов. Топовый огонь бросал вперед расплывчатый белый свет. В рубке было темно и тихо.
Микешин до боли в глазах вглядывался в невидимый горизонт. Ждал, когда откроется самый сильный из береговых маяков — «Сыглывортокос».
«Только бы вовремя увидеть маяки и навести точку», — думал Игорь, не отрывая бинокля от глаз.
Через полчаса слева на горизонте возникло еле заметное белесое зарево, и почти сразу же Игорь увидел слабенькую вспышку. Она появилась и исчезла.
— «Сыглывортокос», — облегченно вслух сказал Микешин, и, поймав следующую вспышку, пустил секундомер. Вспышка появилась ровно через пятнадцать секунд. Ошибки не было. Это — «Сыглывортокос».
Игорь поднялся к главному компасу, взял пеленг и проложил его на карте. До стрелки, где нужно разбудить капитана, было еще далеко. Зарево увеличивалось. Скоро оно превратилось в цепь огней. Город будто выходил из моря в своем сверкающем убранстве. Вспышки маяка становились все ярче. Оставалось найти еще один, более слабый маяк «Ешилькей», взять два пеленга и поставить точку. Но этот маяк пока не открывался. Вдруг слева вспыхнул яркий огонь и погас. Игорь подождал. Огонь снова вспыхнул.
«Хорошо! «Ешилькей». Сейчас будет точка», — решил Микешин и поднялся к компасу. Но огонь больше не появлялся. Так прошло около двадцати минут.
Теперь уже вокруг сверкало много огней. Они то вспыхивали, то гасли. Игорь проверял их секундомером. Иногда они соответствовали «Ешилькею», но потом снова исчезали или меняли период. Вспотевший от волнения Микешин носился от главного мостика к рубке и лихорадочно прокладывал пеленги. Большой неуклюжий треугольник ложился на карту совсем не там, где шло судно. Или пеленги были неверными, или Игорь брал не те маяки. До «капитанской стрелки» оставалось не более четырех миль, а точки все еще не было.
Микешин совсем растерялся. Он уже не мог сказать точно, где находится «Кола»: правее или левее курса.
«Если у вас будет хоть малейшее сомнение, немедленно зовите меня…» — вспомнил Игорь слова бывшего капитана «Колы». Но тут же откинул эту мысль.
Нет, Дробыша он не позовет. Опять будут насмешки. «Но что же делать? Что? Так оконфузиться! Это называется — штурман», — думал Микешин, в двадцатый раз прокладывая единственный надежный пеленг «Сыглывортокоса».
И тут Игорь вспомнил: «Карташев! Он поможет!» Вытащил из кармана свисток, и резкий переливающийся звук нарушил тишину. Только бы не пришел капитан! Из темноты на мостик взбежал вахтенный:
— Я вас слушаю, Игорь Петрович.
— Позовите Ивана Александровича на мостик. Скажите, что я прошу, — сказал Микешин как можно спокойнее и безразличнее. Никто не должен знать, что он запутался. Через несколько минут Игорь услышал быстрые шаги старпома и в темноте различил белое пятно рубашки Карташева, поднимавшегося на мостик.
— Ну, что у вас случилось? — строго и недовольно спросил он.
Микешин отвел старпома в крыло.
— Запутался, Иван Александрович. Никак не могу найти «Ешилькей». Столько огней на берегу. Брал какие-то — не получается, — виновато сказал Игорь.
— Ах, вот в чем дело. Ну, ничего. Сейчас разберемся, — уже без тени недовольства проговорил Карташев и вошел в рубку. Он наклонился над картой, прикинул расстояние циркулем, посмотрел на веер пеленгов Микешина и снова вышел на мостик.
— Дайте-ка бинокль, Игорь Петрович, — попросил он.
Обстановка была знакомой: Карташев проходил это место десятки раз. Его глаза быстро нашли нужные маяки. Он взял Игоря за плечи и повернул его по направлению к городу:
— Вот смотрите. Видите белый яркий постоянный огонь? Немного левее него слабая вспышка через пять секунд. Это «Фенербахче». Видите?
— Вижу… — неуверенно сказал Микешин, стараясь найти то, о чем говорил старпом. — Вижу, вижу! — закричал он, наконец поймав вспышку маяка.
— Ну, вот, — продолжал Карташев, — теперь смотрите прямо по носу. Там «Ешилькей». Его трудно заметить из-за проходящих автомашин. Временами они закрывают его своими огнями. Видите?
Теперь Микешин увидел и «Ешилькей». А он-то пеленговал свет от автомашин. Шляпа!
Игорь взбежал на главный мостик и взял пеленги. На карте появился крошечный треугольник, образованный тремя пересекающимися пеленгами. Он лежал точно на курсе в полумиле от «стрелки капитана».
— Еще раз проверю! — радостно шепнул Микешин старпому и уже спокойнее поднялся к компасу. Пеленги легли так же.
— Все в порядке? Я могу идти, а вы зовите Георгия Георгиевича наверх, — довольно усмехнулся Карташев и ушел.
— Спасибо, Иван Александрович, — вдогонку поблагодарил его Микешин и подошел к переговорной трубке, соединяющей мостик с капитанской каютой.
«Кола» пришла в Одессу ранним утром. У причалов стояли суда под разными флагами. Город закрывала туманная дымка. Шли последние минуты ночной смены. Медленно поворачивались стрелы кранов. Всегда задорные крановщицы высовывались из окон кабины и кричали вниз:
— Хлопцы! Давайте скорее! Засыпаем. Много у вас там еще?
— Хватит, и на завтра останется, — отвечали усталые грузчики, цепляя тяжелые подъемы с грузом.
Это было невыразимо приятно: после блужданий по чужим морям увидеть этих девчат, родной берег. Тем более приятно, что впереди — отпуск. Так было каждый раз…
На втором причале, куда швартовалась «Кола», стояла хорошо одетая женщина с перекинутым на руку светлым пальто.
Дробыш заметил ее первым, засуетился, схватил мегафон и, перегибаясь через планширь, закричал:
— Еще две минуты! Сейчас ошвартуемся!.. Жена встречает, — повернулся капитан к стоявшему рядом лоцману.
Когда наконец подали трап, Дробыш сбежал на берег и поцеловал жену. Она отстранилась и недовольно проговорила:
— С часу ночи здесь торчу. Ты давал радио, что придешь в полночь, а пришел когда? Смотри на часы: семь часов утра.
— Туманчик задержал неожиданно, под самой Одессой, дорогая, — виновато пробормотал Дробыш, беря чемоданы.
— Всегда у тебя так: туманчик, ветерок… Ну, веди в каюту. Я безумно устала.
Георгий Георгиевич, всегда такой надменный, после встречи с женой сразу как-то потускнел и съежился. Эта полная, с двойным подбородком женщина подавляла его. Звали ее Зинаида Викторовна, но Дробыш нежно обращался к жене — Зизи.
Она часто приезжала к мужу, считая, что на стоянках капитан должен находиться под ее неусыпным наблюдением.
«Знаю я вас, моряков!» — многозначительно говорила она, и Георгий Георгиевич скромно опускал глаза…
Зизи была в курсе всех судовых дел, знала каждого члена экипажа и, как выражалась, «чем кто дышит». С величайшей бестактностью она вмешивалась во все судовые дела. В кают-компании говорила только она одна:
— Ковригина надо уволить. Он отвратительный работник.
— Ты ошибаешься, дорогая. Он лучше всех держит пар, — возражал Дробыш.
— Что там пар! Я вижу, как он все время курит на палубе. И лицо какое-то нетрезвое…
— Ах, Игорь Петрович, как можно носить такую рубашку! У вас полное отсутствие вкуса…
Дробыш морщился, но ничего не говорил.
Через несколько дней после прихода в Одессу произошел курьезный случай. Все собрались к ужину. За столом не было только капитана. Наконец он вышел из своей каюты и, хмурый, сел в кресло. Ужин начался. Как всегда, говорила одна Зинаида Викторовна.
Выбрав момент, когда она взялась за ложку, Дробыш сердито сказал:
— Товарищи! Я несколько раз просил вас не пользоваться капитанской ванной. Вчера кто-то развесил там сушить три пары носков. Пусть пеняет на себя. Я выбросил носки в иллюминатор.
Зинаида Викторовна бросила ложку и закричала:
— Ты с ума сошел, Георгий! Это же я постирала и повесила твои носки!
Это было так неожиданно, что в первую минуту все молчали, а потом раздался такой хохот, какого давно не слышала кают-компания «Колы».
Карташев уткнулся головой в диванную подушку, радист зажал рот и судорожно всхлипывал, стармех хохотал, держась за живот, а второй помощник повторял одну и ту же фразу: «Вот это здорово, вот это здорово…»
Дробыш резко отодвинул тарелку и, не доев ужина, пошел в свою каюту, сильно хлопнув дверью. Разгневанная, покрасневшая супруга последовала за ним.
Микешин подал капитану заявление об отпуске. Он твердо решил уйти с «Колы». Дробыш был, видимо, рад этому и сразу же написал на заявлении: «Не возражаю».
— Замена вам есть, — сказал он. — Я как раз встретил помощника, который долго плавал со мной. Он сегодня зайдет ко мне, а завтра можете сдавать дела.
На следующий день в каюту Микешина вошел щегольски одетый юноша.
— Эдуард Стрепетов, — представился он. — Пришел вас сменить. Начнем?
Вечером, когда Стрепетов подписал акт, Микешин пригласил его и Карташева в ресторан «на отвальную». Стрепетов отказался.
— Нет, благодарю. Я останусь на судне. Буду с «мадам» в дурака играть. Я ее всегдашний партнер.
Микешин и Карташев заняли столик в подвальчике «Печерского». Игорь заказал ужин и коньяк.