Микешин привстал.
— А кто же мою работу будет выполнять?.. — холодно начал он, но тут же осекся, увидев выжидающе, с надеждой устремленные на него глаза замполита, и мгновение помолчал, словно прикидывая свои возможности. — А вы знаете, пожалуй, смогу… всех могу послать. Вахту сами на палубе постоим, — уже увлекшись своим «благородством» и открывающимися путями к примирению с «машиной», закончил Микешин.
Курсак оживился. Он поставил чашку на стол и, недоверчиво глядя на Микешина, спросил:
— Дадите? Всех? Двенадцать человек?
— Сказал дам — значит, дам. Когда хотите мыть?
— В Лондоне.
— Дам в Лондоне.
И вот только тут и установилась та атмосфера, которой так желал Чумаков. Заговорили все. Горячо обсуждали предстоящий аврал. Курсак обещал к назначенному дню построить леса и подготовить все нужное для мойки. Выпили весь кофе, съели печенье, накурили и разошлись довольные друг другом.
Когда Микешин рассказал боцману о своем обещании помочь Курсаку, тот замахал руками:
— Помогать? Этому пижону! После всех его каверз? Ни за что! Что хотите делайте, Игорь Петрович, а палубная команда мыть машину не будет.
— Будет. Соберите всех свободных от вахты ко мне. Я объясню ребятам, что к чему. И потом, вам не кажется, что пора кончать с этим стилем «наши — ваши»? Как ты думаешь, Николай Афанасьевич?
Герджеу помолчал.
— Уж больно задирается этот Курсак…
— Ничего, скоро все будет по-другому.
Боцман с сомнением покачал головой.
Все же в Лондоне машинное отделение вымыли авралом, быстро и чисто. Курсак был очень доволен.
Наступили последние минуты перед отходом «Тифлиса» из Лондона.
Матросы уже начали подготавливать трап к уборке, когда к теплоходу подкатил блестящий черный автомобиль. Из него вышел хорошо одетый мужчина, с правильными чертами лица. Он важно поднялся на борт и предъявил Микешину свой билет и паспорт. «Сэр Эндрью Бартон — лорд», — прочитал Игорь и приказал проводить англичанина в его каюту. Это был последний пассажир. Вскоре загудел судовой тифон, трап подняли на борт, и пароход медленно пошел вниз по Темзе.
Микешин быстро отпечатал на машинке список пассажиров и понес его на просмотр к капитану.
Виталий Дмитриевич сидел у иллюминатора и читал. Он взял список и, стал его просматривать. Вдруг он оживился.
— Лорд Бартон, лорд Бартон… — проговорил Дрозд и откинулся на спинку кресла.
Несколько минут он сидел молча, затем повернулся к старпому и спросил:
— Вы видели этого Бартона, Игорь Петрович?
— Да.
— Как он выглядит?
— Это высокий, седой и довольно красивый мужчина. Причем непроницаемый, как консервная банка.
Дрозд как-то загадочно улыбнулся и встал:
— Ну, положим, консервные банки открываются очень просто.
Пройдясь по каюте, он остановился у зеркала и примялся внимательно разглядывать свое лицо. Потом весело взглянул на Микешина и заговорщически сказал:
— Игорь Петрович… Вот что. Постарайтесь узнать у Бартона, не жил ли он в Австралии, в Сиднее, кажется, в тысяча девятьсот девятом году.
На следующий день, стоя на вахте, Микешин увидел лорда Бартона, гулявшего по палубе. Погода удерживалась хорошая, хотя стало значительно холоднее.
Походив около мостика и прочитав табличку на английском языке, гласившую о том, что пассажирам вход запрещен, англичанин решительно откинул заградительную цепочку и вошел на мостик.
В другое время Микешин сделал бы ему замечание, не посмотрев на его титул, но теперь, вспомнив поручение капитана, был даже рад визиту англичанина.
— Доброе утро, мистер Бартон. Великолепная погода! Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо? — начал Игорь, приветствуя лорда как старого знакомого.
— Прекрасно, мейт.[8] Скоро ли придем в Ленинград?
— О, обычный вопрос всех пассажиров, и обычный ответ: придем раньше или позже. Даже сама овца не может ускорить рост своей шерсти, так, кажется, говорят в Австралии? — опасливо сказал Микешин, придумав на ходу эту несуществующую пословицу.
Бартон улыбнулся:
— Я очень хорошо знаю Австралию, жил там долго в молодости, но это выражение слышу в первый раз, мейт.
Этого было достаточно.
Сменившись, Микешин доложил Виталию Дмитриевичу о своем разговоре с англичанином.
Дрозд весело улыбнулся; фигура его выпрямилась, лицо помолодело.
— Игорь Петрович, дайте, пожалуйста, распоряжение ресторатору, чтобы он накрыл в салоне кофе на две персоны, ну и соответствующую закуску в русском стиле. Скажите, что я прошу его лично обслуживать моего гостя.
Стол был накрыт со знанием дела; даже изощренный гурман не мог бы придраться к чему-нибудь. Водка «со слезой», вишневая наливка, зернистая икра, розовая, источающая жир семга, осетровый балык, фрукты — одним словом, все, что так любят иностранцы, приезжающие в Россию.
Ровно в восемнадцать часов в салон вошел мистер Бартон и оценивающе оглядел стол. Виталий Дмитриевич усадил гостя, который что-то говорил о приятном путешествии и преимуществах парохода перед поездом.
Ресторатор Василий Иванович обслуживал капитана и гостя в отлично сидевшем на нем черном смокинге и хрустящей крахмальной сорочке. Просто не верилось, что этот элегантный и молчаливый «стюард» только что громил на собрании нерадивых корреспондентов (он был редактором судовой стенгазеты).
Сначала разговор шел вокруг торговли. Говорили о возможностях ввоза продукции фирмы, представителем которой, очевидно, был Бартон. Затем лорд похвалил английское произношение капитана. Виталий Дмитриевич усмехнулся:
— Я жил довольно долго в Англии и Австралии. Там и выучил язык…
Мистер Бартон повеселел:
— Самые лучшие годы своей жизни я провел в Австралии. Невозвратимая молодость…
Англичанин прикрыл глаза, как бы переносясь на минуту в далекий Сидней. Потом с сожалением вздохнул.
— Хорошее время было. Если бы скинуть лет двадцать! Даже десять! Не правда ли, мистер Дрозд?
Дрозд набивал трубку, дружелюбно посматривая на лорда Бартона:
— Да, хорошее время. Боевое. Но я не очень люблю Австралию.
Бартон сделал протестующий жест:
— Как это можно?! Чудесная богатая страна, великолепный климат. Кстати, в каком году вы жили в Австралии?
— В тысяча девятьсот девятом, в Сиднее. Как раз в тот год, когда там вспыхнула стачка овцеводов.
Англичанин поморщился:
— Да, да, как же; эту историю с овцеводами я хорошо помню. Надо сказать, глупейшая стачка.
— Вы находите?
— Безусловно. Разве нельзя было сделать все иначе, мирным путем? Нет, нет, все было плохо задумано и организовано.
— Ну, я не сказал бы этого. Ведь овцеводы все-таки добились своего!
— Добились! Добились потому, что власти не хотели кровопролития…
Мистер Бартон нервно налил себе рюмку водки и залпом выпил ее. Видимо, эти воспоминания раздражали его.
— Все же, если мне не изменяет память, кровопролитие и избиения были! — смотря в упор на Бартона, сказал капитан. — Между прочим, вы не помните, мистер Бартон, человека по прозвищу Лонг Билли?[9]
Добродушное выражение исчезло с лица англичанина:
— Этого проходимца? Одного из организаторов стачки? Отлично помню.
— Его, кажется, судили?
— Судили.
— И какой же приговор вынес суд?
Мистер Бартон нахмурился, потом высокомерно бросил:
— Он не заслуживал ничего больше, как быть повешенным.
Виталий Дмитриевич затянулся из трубки:
— Значит, повесили?
— Нет. Этому негодяю удалось бежать из тюрьмы.
— Видно, здорово насолил в Австралии. Лонг Билли? — усмехнулся Дрозд. — Ловкий, верно, был парень.
Лорд Бартон, скрывая досаду, примиряюще сказал:
— Я понимаю, капитан, что у нас разные точки зрения, но если бы вы знали этого бродягу, то, вероятно, присоединились бы к моему мнению.
— Негодяй, проходимец, бродяга… — Дрозд задумчиво крутил в пальцах пустую рюмку. — Нет, Билли был искренне предан борьбе за улучшение жизни рабочих. Он отдал ей много лет своей молодости…
— Вы говорите так, капитан, как будто бы хорошо знали этого человека, хотя…
Но Виталий Дмитриевич не дал ему договорить. Он наполнил рюмку гостя и сказал:
— Оставим эту тему. Поговорим лучше о женщинах.
Бартон облегченно вздохнул и с удовольствием выпил.
— Я помню одну очень красивую женщину в Сиднее, — начал Дрозд. — Может быть, вы тоже помните ее? Лола Рик. — Дрозд испытующе посмотрел на лорда. — Знаменитая танцовщица из кабаре «Золотая подкова».
Мистер Бартон пошевелился в кресле и кисло ответил:
— Припоминаю. Вы знакомы с Лолой Рик?
Он взглянул на часы, как это делают, когда торопятся. Ему уже хотелось уйти. Лорд почему-то чувствовал себя неловко с этим спокойным и вежливым капитаном.
— Нет, — засмеялся Дрозд. — Я видел ее фотографию в газетах. Хорошая была девушка. Дело в том, что после этого несправедливого приговора над организаторами стачки их судил какой-то Бартон, — видимо, ваш однофамилец. Так вот, этот молодой судья поехал с приятелями кутнуть в «Золотую подкову», и Лола Рик публично влепила ему там такую пощечину, что ее слышали по всей Австралии. «За брата!» — крикнула она; ее брата, Джемса Рика, приговорили к каторжным работам…
Лицо Бартона побледнело, он нервно комкал салфетку.
— Вы, оказывается, осведомлены о всех сиднейских сплетнях, — сказал он, с ненавистью смотря на капитана.
Облизнув сухие губы, лорд налил себе еще водки, сердито отстранив склонившегося к нему ресторатора Василия Ивановича.
— Вот видите, мистер Бартон, мы даже нашли с вами общих знакомых, — делая вид, что не замечает волнения англичанина, спокойно проговорил Дрозд. — Вы правы, я хорошо знаю и Лонг Билли, и тюрьму в Мельбурне, и тамошних молодчиков с дубинками. Вот этот шрам — их работа. — Капитан провел рукой по щеке. — Этот удар мне нанес один из особо рьяных помощников судьи Бартона. Вы, очевидно, согласитесь, что шрам не украсил моего лица? Но вообще я очень доволен, что не был повешен. Товарищи помогли мне бежать. Так выпьем же за жизнь! — и Виталий Дмитриевич поднял рюмку.