Он достал из кармана коричневую записную книжку:
— Это единственный подарок, который я могу сделать тебе за четыре года. Здесь моя жизнь и моя любовь к тебе. Ты почитай ее когда-нибудь…
Поздно вечером Игорь вышел покурить на палубу. Наступала светлая ленинградская ночь. В порту зажглись огни. Ветер совсем затих. Вода Морского канала потемнела и стала гладкой, как стекло. С Невы доносились гудки буксиров. Микешин курил и вдыхал прохладный воздух родного города.
Жизнь начиналась снова…
Незнакомый подполковник, приехавший из Германии, разыскал Горностаева и передал ему записку от замполита «Днепра» Зубова. Он писал:
«Дорогой Павел Дмитриевич! Я надеюсь, что вы живы и мое письмо попадет к вам. Пишу вам из госпиталя во Львове, где нас заботливо «приводят в порядок» после Маутхаузена. Что там мы пережили, описывать не стану. Страшно вспомнить. Расскажу при встрече. Осталось нас в живых из шести трое: Каминский, Уськов и я. Остальные погибли в марте при американской бомбежке города. Американцы бомбили, а эсэсовцы расстреливали под эту марку.
Мы, наверное, тоже погибли бы, да в это время были на работе в каменоломнях. Состояние наше пока неважное. Очень слабы. Подполковник, который должен передать вам это письмо, обещал зайти к моим. На всякий случай очень прошу вас сделать то же. Пусть не беспокоятся. Скоро увидимся. Большой привет всем нашим. До свидания».
Микешин, услышав о гибели товарищей, долго сидел, уставившись в одну точку.
Чумаков погиб. Игорь вспоминал годы, проведенные в Риксбурге. Он видел живые глаза Константина Илларионовича, улыбку, слышал его негромкий спокойный голос: «Ничего, ребята. Еще поплаваем. Отпразднуем нашу победу в лучшем ленинградском ресторане». Он ни минуты не сомневался, что так будет. Верил и в других вселял эту веру. Настоящий коммунист. Нет Ларионыча! Не скажет он больше: «Эх, Игорь, Игорь! Ну чего ты мне наговорил? Думать надо. Вот слушай…»
Спустя четыре дня Микешин с женой и сыном уехал на две недели в пароходский дом отдыха.
В кабинет Максима Ивановича Королева, держа в руках объемистую папку, вошел начальник отдела кадров, маленький человек с узким лбом, бесцветными глазами, одетый в синие галифе и зеленый китель.
— Прошу разрешения! — по-военному сказал он и, не дожидаясь ответа, сел в кресло.
— Что у вас, Борис Васильевич? — спросил Королев.
— Вы отдали распоряжение, Максим Иванович, этих… ну, что приехали из Германии… — нервно начал начальник отдела кадров, — посылать их на суда. Так?
Королев кивнул головой.
— Мне кажется, Максим Иванович, что этого нельзя делать. Я категорически буду возражать и ответственность за них нести не хочу. Надо согласовать…
Королев с сожалением посмотрел на человека, почти утонувшего в кресле, и холодно проговорил:
— Успокойтесь, Борис Васильевич. Ответственность за свои распоряжения несу я. Кроме того, «этих», как вы изволили выразиться, я знаю много-много лет. С некоторыми из них я плавал. Другие выросли на моих глазах. А сейчас, что тоже очень важно, нам нужно принимать флот. Трофейный, репарационный…
Начальник отдела кадров хотел было что-то сказать, но Королев не дал ему открыть рта:
— Моряки, прибывшие из Германии, — наш золотой фонд. Опытнейшие люди. Поймите это и не волнуйтесь. Я уже все согласовал. Лучше займемся назначением людей.
Начальник отдела кадров недовольно поджал губы, развязал папку и вытащил список.
— Куда вы Горностаева наметили? — спросил Королев.
— Покуда никуда.
— Так вот… пошлите его на самое большое судно, которое мы принимаем. На «Принцессу океана».
Борис Васильевич сделал заметку в списке.
Один за другим назначались на суда вернувшиеся из Германии моряки. Дошло до буквы «М».
— Микешина куда?
— Микешина… Он долго плавал у нас старпомом. Дельный парень. Его пошлите на «Арктурус». Судно маленькое, легкое. Пусть начинает командовать.
В списке против фамилии «Микешин» появилась отметка: капитан «Арктуруса».
— И вызовите его из отпуска. Довольно ему отдыхать, — приказал Королев. — Давайте, кто там следующий?..
Трофейный теплоход «Арктурус», еще не получивший нового названия, стоял у стенки в Гутуевском ковше. Маленький, он поднимал всего тысячу тонн груза; низкая обтекаемая труба, каплеобразный нос, тонкие мачты, корпус, выкрашенный светлой шаровой краской, — он был хорош, этот морской малыш…
Микешин уже издали заметил теплоход, но не торопился войти на его палубу. Он шел медленно, издали любуясь им. Вот оно, это судно, которое так часто снилось ему в холодные риксбургские ночи. Маленькое, новое, блещущее чистотой. На таком судне лучше всего начинать плавать капитаном.
Вчера Игоря долго и придирчиво экзаменовала комиссия из опытных капитанов. Он ответил на все вопросы, и капитаны вынесли заключение: «Знания хорошие. Может быть использован капитаном на судах четвертой группы»[45].
Вот оно, это судно. Игорь дождался его. А сколько товарищей ушло навсегда… Они никогда больше не почувствуют палубу судна под ногами, не увидят моря…
Никогда не взойдет на мостик Виталий Дмитриевич Дрозд…
И Курсак не перегнется через машинные поручни, чутко прислушиваясь к работе двигателей. Никогда…
Нет Константина Илларионовича…
Микешин подошел к теплоходу, положил руку на теплый от солнца борт, подержал ее так, потом погладил обшивку, любовно, ласково, словно близкое живое существо.
— Нет, это не должно повториться, — вслух подумал он и вступил на трап.
За бортом невысокие волны вскидывают белые гребешки. Чуть покачивает. Изредка из овальной трубы теплохода вылетают голубые кольца газа. Дрожит палуба под ногами. В лицо ударяет упругий, свежий встречный ветер. Далеко впереди виднеется неровная, волнистая линия горизонта. Яркий солнечный день.
«Арктурус» идет в первый рейс под советским флагом. На мостике — капитан. Ремешок фуражки опущен к подбородку, руки засунуты в карманы желтого кожаного пальто.
Капитан… Вот и сбылась мечта Игоря. Все, что недавно казалось несбыточным, пришло к нему. Кто посмеет отнять у него эту жизнь еще раз?
Упрямая складка ложится над переносицей. Сжимаются зубы. Никогда… никому не отдаст!
За кормой тянется вспененная струя. Кружатся над судном чайки. Весело кричат, ныряют, качаются на волнах белыми лодочками…
Много миль пройдено в жизни. А сколько их еще лежит впереди… Штормовых и штилевых, солнечных и туманных… Сколькими судами придется командовать? Какие страны повидать? Сколько дружеских рук пожать?..
Жизнь начинается снова…
Он входит в рубку и склоняется над картой. Тонкая линия курса ведет далеко в море. Впереди тысячи морских миль, которые надо пройти под флагом Родины.».
О старом товарище
В трудный момент автор этой книги Юрий Дмитриевич Клименченко протянул мне «дружеский плавник». Я исчерпал материал, обмелел литературно. Стулья разъезжались подо мной. Царапающий скрип их ножек равно отвратителен всем на свете. Он не ободрял и меня, так как в довершение всех бед я разбил автомобиль, купленный на первый в жизни крупный гонорар за сценарий «Полосатого рейса». И, вместо волевого сопротивления неудачам и невезению, раскис, бросил работу.
Как до Юрия Дмитриевича дошли со Псковщины, где я жил тогда, обо всем этом слухи, не знаю, но вдруг получил от него письмо:
«Виктор, по агентурным данным, твоя литература дала полный задний и отдала оба якоря. В этом году у нас намечается большой перегон на Север, и есть возможность устроить тебя старшим помощником капитана на одно из судов. На эту тему я уже говорил с морагентом в Питере. Деньги платят приличные. Нужно вспомнить «Правила предупреждения столкновения судов в море».
Жму твой плавник.
Ю. Д.».
Это письмо сыграло в моей судьбе значительную роль, ибо я пошел на перегон корабликов Северным морским путем под руководством Юрия Дмитриевича.
Я-то думал об одном коротком рейсе, ибо считал себя уже профессиональным писателем, место которого за столом в кабинете. Но перегонный рейс потянул за собой все новые и новые возвращения к морю. В результате и писать и жить я стал иначе. Думаю, лучше, нежели до коротенького письма Юрия Дмитриевича. Правильнее, во всяком случае, выбрал свой курс.
Родился Юрий Дмитриевич 6 мая 1910 года в Петербурге, в семье интеллигентной. Окончил Ленинградский морской техникум. Практикантом плавал под командованием легендарного капитана и писателя Лухманова на «Товарище». Там чего-то набедокурил, получил от Лухманова сильную взбучку, был списан с практики. Этот урок он запомнил навсегда. Дисциплина и тщательность в работе стали абсолютным законом.
С 1929 по 1949 год, за исключением военных лет, плавал на судах Балтийского морского пароходства. В 1946 году получил диплом капитана дальнего плавания. Первая повесть Ю. Клименченко была опубликована отдельной книгой в 1954 году.
Сейчас передо мной школьное сочинение от 10 октября 1921 года. Бумага пожелтела, многочисленные орфографические ошибки подчеркнуты красными чернилами и видны хорошо, текст выцвел.
«Что я больше всего люблю на свете. Я больше всего на свете люблю пароходы. Пароходы для меня все. Когда я хожу по Неве, то я останавливаюсь перед каждым судном и осматриваю его, как величайшую редкость в мире. Один раз мы с Кокиным и Дубинским пошли на Неву, чтобы покататься на пароходе. Это было втайне от наших матерей. Мы взяли с собой хлеба. Ветер был огромный и было очень холодно…»
Когда Юра Клименченко писал это сочинение, ему было одиннадцать лет. Тринадцати лет он нанялся юнгой на яхту «Революция», судно попало в шторм, мальчишка жестоко укачался, зарекся плавать, но… в следующий рейс пошел.
Мы познакомились в поезде «Владивосток — Москва» в пятьдесят третьем году. И я завидовал его капитанскому виду, трубке, дальним плаваниям и дару рассказчика. Я, конечно, знать не знал, что в первый день войны его судно было захвачено немцами, а сам он интернирован и четыре года провел в концлагерях.