Сам погибай, а товарища выручай.
Лейтенант Гурьев начал летать в районе Сталинграда[2], когда фронт проходил еще за Доном. Он видел, как к Волге двигались гурты скота, вереницы беженцев, до отказа груженные машины и телеги, навьюченные коровы, верблюды. По обочинам дороги брели старики и женщины, толкая перед собой детские коляски с домашним скарбом, а рядом малыши месили пыль босыми ножками. И все с тревогой поглядывали на небо: не видно ли фашистских самолетов?
Советские истребители охраняли дорогу, вступая в частые схватки с гитлеровскими летчиками, пытавшимися поливать пулеметным огнем мирных измученных людей, уходивших из родных мест.
В одной из таких схваток Гурьев открыл свой боевой счет. От его пули загорелся вражеский истребитель «мессершмитт» и ярко пылающим костром рухнул в степь. На своем «ястребке» Гурьев вывел тогда красной краской первую маленькую звездочку.
К концу августа поток беженцев иссяк, волна эвакуируемых с дальних мест прошла через Сталинград. По ночам далеко видны были в степи пожары – горели массивы хлебов и сёла. Все говорило о том, что фронт приближается к огромному городу.
…Памятное утро 23 августа было душным и жарким. Накаленные солнцем, земля и каменные здания не успевали охладиться за ночь. Высоко над головой кружился вражеский разведчик – «рама». В утренних косых лучах солнца блестели на виражах стёкла кабины. Прерывисто урчали моторы двухвостового самолета, уходившего на запад… Потом в небе над Сталинградом появились юркие «мессеры», а за ними тяжелые «юнкерсы» и «хейнкели».
С юга на север шли фашистские бомбардировщики. Их гнали и преследовали наши летчики, обстреливали зенитчики. Немецкие самолеты то появлялись из-за облаков, то вновь уносились в высоту для того, чтобы вынырнуть в другом месте и сбросить на Сталинград фугасные бомбы большой взрывной силы.
Население города переселилось в убежища, щели, землянки и подвалы. Начались пожары.
Весь день на Сталинград друг за другом, волнами шли эскадры фашистских бомбардировщиков. Все центральные районы города пылали. Не менее шестисот вражеских самолетов, каждый из которых сделал два-три вылета за день, бомбили Сталинград.
После объявленной 23 августа в городе воздушной тревоги так и не последовал отбой. Он наступил только после окончательного разгрома гитлеровских войск под Сталинградом – 2 февраля.
Казалось, вражеским налетам не будет конца. Огромный цветущий город, в котором жило около полумиллиона человек, превратился в развалины. И ночью фашистские пикировщики продолжали бешеную бомбежку Сталинграда, освещая его ракетами.
Каждый день враг терял десятки самолетов, сбитых советской истребительной авиацией и зенитчиками. Но это не останавливало его. Бомбежка продолжалась.
Лейтенант Гурьев, как и все его товарищи по эскадрилье, почти весь тот день был в воздухе. Он возвращался на аэродром, заправлял самолет горючим, брал новые пулеметные ленты и вновь взмывал ввысь, бросаясь вдогонку за «юнкерсами».
На фюзеляже его «ястребка» прибавилась еще одна красная звездочка. Но на этот раз ее вывел не сам Гурьев, а его техник, и при этом сделал это не так аккуратно. Летчик же еле добрался до блиндажа, упал на койку и, не раздеваясь, заснул тяжелым сном – настолько он был бессилен.
Так началась для Гурьева Великая битва у Сталинграда.
Эскадрилье, в которой он служил, была поручена охрана переправ через Волгу в районе Тракторного завода. По нескольку раз в день поднимались в воздух «ястребки», завязывая схватки с вражескими самолетами. И очень часто подбитые гитлеровские машины ныряли в темную от нефтяных пятен Волгу, по которой медленно плыли трупы и обломки разбитых катеров, шлюпок и барж.
Аэродром находился в степи, недалеко от Волги, у ракитовой рощи. Самолеты стояли среди деревьев, росших обособленными «семьями», на просторном заливном лугу. Они были прикрыты ветками с еще не опавшими листьями, и их трудно было заметить с воздуха.
В здании МТС расположился ПАРМ – полевые авиаремонтные мастерские. Штаб полка, столовая и общежитие помещались в землянках, где всегда стоял приятный смолистый запах от досок обшивки.
Однажды, когда все самолеты эскадрильи поднялись по очередной тревоге, на аэродроме появился молодой летчик с небольшим чемоданом в руке. Он то и дело останавливался, прикладывая ладонь козырьком к глазам, и всматривался в небо, откуда доносился гул моторов и отдаленные прерывистые пулеметные очереди. Летчик подошел к группе механиков, так же, как и он, наблюдавших за небом.
– Развлекаются! – сказал он, подняв руку вверх.
– У нас часто бывает такое веселье! – ответил механик, не поворачивая в сторону говорившего закинутой назад головы.
Худой и очень высокий инженер эскадрильи, которого все звали «дядей Стёпой», взглянул на кубики в петлицах новенькой гимнастерки прибывшего и спросил, слегка заикаясь:
– А вы к нам, товарищ младший лейтенант?
Летчик козырнул и посмотрел снизу вверх на инженера, хотя и сам был, что называется, выше среднего роста.
– Так точно, младший лейтенант Степанов… Явился для прохождения службы… – И добавил: – Разрешите обратиться, товарищ военинженер третьего ранга, где я могу видеть лейтенанта Гурьева?
– А вот сейчас увидите, – ответил инженер, указывая рукой на «ястребок», стремительно приближающийся к аэродрому.
Делая крутой разворот, скользя на крыло, Гурьев блестяще посадил свой самолет.
Он еще рулил по полю, а навстречу ему бежал его техник, а за ним Степанов.
– Идти за краской? – весело спросил техник.
– Нет, Дмитрич, сегодня мимо… удрал, проклятый! – засмеялся коренастый, небольшого роста, но ладно сбитый летчик, выпрыгивая из кабины и любовно похлопывая рукой по фюзеляжу, вдоль которого протянулась красная стрела с шестью звездочками.
Тут он увидел Степанова и бросился обнимать друга:
– Саша! Саша! Подожди минутку, только сниму парашют… И где ты, долговязый, так долго копался, сатана, так тебя заждался!..
– По-прежнему все стихами шпаришь! – рассмеялся Степанов. – Прежде чем попасть к вам в часть, пришлось срочно кончать высшую истребительную школу…
На встречу друзей, улыбаясь, смотрел техник, немолодой уже человек с обветренным коричневым лицом, на котором топорщились, как щетка, жесткие седеющие усы.
– Узнаёшь? – спросил друга Гурьев.
– Дмитрич! – радостно воскликнул Степанов. Он только сейчас узнал своего учителя – механика Горьковского аэроклуба.
Учитель и ученик обнялись.
– Ну, пошли в штаб, – сказал Гурьев. – Тебе повезло: вчера пригнали пять новых истребителей…
Когда летчики вышли из штабной землянки, они увидели темное осеннее небо, словно зарницами, освещаемое разрывами бомб, снарядов и мин. Слышна была дробь автоматных и пулеметных очередей. Скрещивались и вновь расходились по беспокойному небу щупальца прожекторов.
Через сутки произошло боевое крещение младшего лейтенанта Степанова.
Была дана ракета на взлет. Над аэродромом повис комок лилового дыма. Техник выбил ногой колодки из-под колес машины, и она рванулась вперед.
Степанов с особой остротой испытывал то радостное, чуть тревожное возбуждение, которое всегда охватывало его в начале полета. А сегодня был особенный полет – первый боевой…
Самолеты шли к переправе. По ту сторону Волги что-то горело, и черный дым пожара лениво расползался во влажном воздухе. Внезапно Степанов увидел под собой «Юнкерс-88». Летчик стал снижаться, набирая скорость. В стеклышке прицела вражеская машина занимала все больше и больше места. Степанов, держа пальцы на гашетке, не выпускал «юнкерса» из прицела. Все ближе и ближе гитлеровская машина. Пора! Степанов сбоку полоснул самолет с черными крестами.
Бомбардировщик стал крениться на левую плоскость. Левый мотор его задымил. Он повернул обратно и уходил, правда неуверенно, как-то криво снижаясь. Теперь Степанов оказался у «юнкерса» в хвосте. Он отчетливо видел следы трассирующих пуль, которыми бил по нему стрелок «юнкерса».
Чтобы вывернуться из пулеметной струи, Степанов круто сворачивал в сторону, отставал, потом опять догонял вражеский самолет. Наконец ему удалось нанести последний удар. Он атаковал бомбардировщик сверху и прошил его длинной очередью от моторов до хвоста.
«Юнкерс», медленно крутясь, пошел вниз…
На фюзеляже истребителя № 9, на котором стал летать Степанов, появилась первая красная звездочка. «Девятка» стояла на аэродроме рядом с «тройкой» Гурьева, как стояли когда-то рядом их станки в цехе автозавода в Горьком[3].
Как правило, они вылетали со всей эскадрильей, но нередко парой отправлялись на «охоту». В таких случаях в полете Степанов особо бдительно охранял наиболее уязвимое место машины своего друга – хвост самолета, и сам каждые тридцать – сорок секунд обязательно поворачивал голову назад. Он делал это почти автоматически, по привычке, чтобы не дать «мессершмиттам» атаковать внезапно. Ведь в воздушном бою побеждает тот, кто первым замечает противника.
Работы для летчиков-истребителей все прибавлялось и прибавлялось.
На левом берегу, напротив Тракторного завода, как, впрочем, и у других переправ, скапливалось большое количество машин, танков и разной боевой техники, ожидавшей переправы. Надвигалась зима, на Волге с верховьев непрерывно плыл то мелкий, битый лед, то крупные ледяные поля. Переправа через реку очень усложнилась. Буксиры обламывали об лед спицы колес, баржи сносило течением, срезало льдом.
Ждать ледостава было нельзя. Готовящийся к наступлению фронт требовал усиленного пополнения. Переправа шла не только ночью, как раньше, но и днем. А истребители беспрерывно патрулировали небо. К тому же они стали всё чаще и чаще «охотиться» за транспортными машинами врага, которые снабжали засевших в Сталинграде гитлеровцев боеприпасами и продовольствием.