— Не знаю, Ваня. Выпрыгнули, видно…
— Как выпрыгнули? А мы?..
— Что мы? Летим.
— А ты почему не выпрыгнул?
Владимир рассказал, что с ним произошло и как он очутился за штурвалом.
— Аэродром скоро?
— Не знаю, Ваня. Компас разбит, карты нет, ориентироваться не по чему.
— А если заблудимся?
— Все может быть. Ты проверь-ка рации и задний компас, — с надеждой сказал Владимир. «И как это я раньше об этом не подумал? Это же наше спасение!..»
Узкий луч света разрезал темноту, пошарил кругом. Уперся в рации, заскользил по ним.
— Нет, ничего не сделать. Все разбито, как и моя голова, — вздохнул в темноте Несмеянов.
Последняя надежда рухнула.
— Тебя перевязать? — забеспокоился Владимир.
— Сам перевязался, когда очухался. Что будем делать-то? — спросил Иван, усевшись в кресле второго пилота.
— Как что? Лететь, пока не выйдем на какой-нибудь аэродром или площадку.
— А кто будет сажать? Ты?
— Мы!..
— Но это же риск?
— А что не риск?.. Вся жизнь риск, особенно на войне.
— Ты же никогда не садил самолет, да еще ночью?
— Ну и что? — поглядел на него Владимир. — Полгода назад мы с Вадовым на одном двигателе пришли из-за линии фронта, с озера. Помнишь, никто не верил?..
— Так то с Вадовым.
— А мы чем хуже?
Внезапно ровный гул двигателя прервался. Мотор чихнул раз, другой. Послышалось шипенье вперемежку со свистом. Самолет, словно ударившись о невидимую стену, провалился вниз. «Баки! — обожгло. — Забыл переключить!..»
— Держи штурвал! — крикнул Ивану, а сам вцепился в кран переключения бензобаков и быстро перевел его на другой бак.
Мотор шипел, самолет продолжал падать. «На пустой переключил!» — Ушаков повернул кран еще на одно деление. Мотор продолжал шипеть, уши больно давила тишина. «Опять пустой! Который же полный?! Перепутал направление…» Он быстро начал переводить кран в обратную сторону, а самолет падал. Перевел в четвертое положение. «Если и сейчас не заработает, тогда — прыгать!..» Мотор чихнул, будто проснулся, хлопнул и, оглушительно взревев, загудел мощно и ровно. Ушаков, схватившись за штурвал, с удовольствием потянул его на себя.
— Фу-у! Кажется, пронесло! Двести метров потеряли…
— Вот видишь, чуть не разбились, а ты надумал посадку на одном моторе…
— Опять ты за свое, — поморщился Владимир.
— Разумное предлагаю. Выйдем на пункт или аэродром, самолет побоку, а сами на парашютах…
Владимир покачал головой:
— И это говорит друг, уралец! Неужели не понимаешь, мы обязаны спасти самолет. Если посадим, то через два-три дня на нем же полетим бить гадов!..
— Главное сейчас — сохранить жизнь, — упрямился Иван.
— Ладно! Выйдем на аэродром — прыгай! Я один посажу машину. Можешь прыгать хоть сейчас. Не держу.
Иван молчал.
— Не думал я, что среди уральцев бывают трусы.
— Ну ты! Насчет труса поосторожней! А то могу и ударить.
Владимир расхохотался — задел за живое. Теперь его хоть впятером выбрасывай, и то не выбросишь — рыжего черта… А насчет драки — Иван мастак. Однажды в командировке в Казани Иван, защищая незнакомую девушку, раскидал на асфальте четырех подвыпивших хулиганов.
По-прежнему за бортом густая темень. И внизу, и вверху. Даже костров не видно… Было около трех ночи, когда впереди показались светлые точки. Огоньки вытянуты в линию, как раз поперек курса. Улица, аэродром или просто костры?..
Черноту ночи снизу вверх разрубил надвое голубоватый луч света, уперся в «днище» облаков, секунду покачался, погас.
— Аэродром?! — в голос воскликнули штурман со стрелком.
— Вот повезло так повезло! — радовался Владимир.
— А если аэродром фашистский?..
Ушаков поглядел на бензочасы. Посчитал что-то, шевеля губами.
— Бензину осталось минут на двадцать. Попытаемся разведать, — Владимир убрал газ, повел самолет к земле.
Несмеянов достал ракетницу, приоткрыл форточку. Стрелки высотомера уверенно сматывали высоту, но земля по-прежнему плохо просматривалась. Огни росли, приближались. Владимир не выдержал, охрипшим от волнения голосом сказал:
— Боюсь, как бы не приняли за чужих да не вмазали пару снарядов в брюхо. Просигналь «я свой», дай три зеленых!
Он забыл, что с двух часов ночи действовал другой сигнал «я свой» — две зеленых ракеты.
Иван высунул ствол ракетницы в форточку. Хлопнул выстрел. Ракета по дуге метнулась в сторону. Потом вспыхнула вдали и, зависнув, холодным светом залила местность. Вслед понеслась вторая, через секунду — третья. Уткнувшись в окно, Владимир увидел перед собой темную посадочную полосу, четко выделявшуюся на светлой траве. Рулежные дорожки. Справа на опушке березняка какой-то сарай. Рядом с ним — огромный зарод сена. И ни одного самолета. Местность незнакомая.
Снова сомкнулась над землей темнота. В ответ ни одного сигнала.
— Сделаем круг! Стреляй белыми!
Иван начал пускать одну ракету за другой. Огненными каплями они плавно текли вниз, выхватывая из темноты участки аэродрома. Поля с копнами сена, опушка леса, мелкий кустарник…
— Что будем делать? — повернулся Иван. — Осталось две ракеты…
Владимир поглядел на бензочасы. Стрелка колебалась на нуле.
— Садиться будем. Бензин кончается.
— Сади на фюзеляж, шасси не выпускай, все же безопасней.
— А если аэродром немецкий и придется взлетать? — Владимир испытующе глядел на Ивана. — Без шасси нам крышка!..
— Примем бой!
Владимир направил нос самолета на огни. Вон тот, сдвоенный, вероятно, означает «Т». Выравнивать у него. Главное — вовремя убрать газ, выдержать направление. Ушаков вспотел от напряжения: сажать самолет куда сложнее, чем пилотировать по горизонту. Иван, глядя на приборы, монотонно твердил:
— Высота 100! Скорость 180! Высота 80! Скорость 180! Высота 70! Скорость 170! Высота 50! Скорость 150!.. Скорость! Увеличить скорость! — закричал Несмеянов.
Владимир двинул сектор газа вперед. Затихший было мотор гулко и басовито взревел.
— Ракеты!..
Один за другим уносятся в мрак тугие яркие комочки… Полоса точно по курсу. Отчетливо видна высокая покачивающаяся трава. Седая, точно заиндевелая. До нее рукой подать. Метров двадцать-десять не больше…
— Убирай газ! — командует Владимир, а сам плавно выбирает штурвал.
Нос машины приподнимается, сдвоенные фонари проносятся сбоку. Все! Сейчас самолет заскользит по траве или камнем провалится вниз. Ушаков с Несмеяновым откинулись на спинки кресел, вытянув и напружинив ноги, словно это могло их спасти от удара. Мгновения, за которые люди седеют. По фюзеляжу громко застучало, будто снаружи ударили молотки. «Винт режет грунт!». Хрустящий скрежет. Металлический звон. Нарастающее гудение, переходящее в гул. Толчки. Вдруг самолет, словно волчок, разворачивается влево. Удар! И все стихает. Тишина давит уши…
Владимир открыл глаза.
«Зажигание! Аккумуляторы!» Вытянув руку, ударил по выключателю.
— Уф-ф! Неужели сели?! — сказал Несмеянов. — Бегу к пулемету!
Скрылся в общей кабине.
Откуда-то из темноты донеслись голоса. Урчание грузовика. Замелькали огоньки.
Владимир вылез из кресла, пошел к двери. Стоявший в турели Несмеянов, услышав громыхание его шагов, спросил:
— Ты куда?..
— На разведку. Если выстрелю — стреляй!
У самой двери Владимир запнулся о что-то мягкое. Чуть не упал. Поперек прохода — человек. Владимир опустился на колени, прижался ухом к груди. Сердце не билось. Он хотел позвать Несмеянова, но раздумал. Открыв дверь фюзеляжа, спрыгнул на землю. Теплая ночь встретила ароматом перестоявшихся трав, убаюкивающим криком перепела: «Спать пора! Спать пора!..» Сминая росистую траву, Владимир обогнул хвост самолета, остановился. Вытащил пистолет.
К самолету с притушенными фарами приближалась машина. Когда она подъехала ближе, Владимир хрипло крикнул:
— Стой! Кто едет? Стреляю!..
— Свои! Свои! — раздались голоса.
Владимир вдруг почувствовал неимоверную усталость. Стоять не было сил. Сунув пистолет в карман, он упал в траву…
Командир полка Герой Советского Союза Вадов (полковник Селиверстов принял дивизию) никак не ожидал, что этот день принесет ему столько радости. Ну хоть бы кто предупредил!..
Поздно вечером сидел он в кабинете один, когда в дверь постучали.
— Да! Да! Войдите! — машинально ответил, не отрывая взгляда от полетной карты.
И только когда вошедший начал докладывать: — Товарищ подполковник, — Вадов, услышав знакомый голос, вскинулся, да так и застыл на месте с широко раскрытыми глазами.
— Володя-я?! Жив?! — Он схватил Ушакова в охапку. — Ох, и напугал ты меня! Я ведь понял, что ты погиб!..
Владимир освободился из объятий:
— А где сейчас мой командир?
— Не знаю, пока сообщений не поступало. Думаю, выпрыгнули они, когда вас подожгли.
На другой день утром в полк вернулся Родионов. Еще через два дня — Коля Петренко. И, наконец, через неделю — сам командир, старший лейтенант Костихин, оборванный, изможденный, с исцарапанным лицом, с завязанными грязной повязкой глазами. Он хромал на правую ногу. Широкое лицо заросло черно-бурой щетиной…
— Радист выпрыгнул вторым. В тот момент раздался взрыв. Больно ударило по глазам. Вроде осколками стекла. Потерял сознание, очнулся — ничего не вижу. Крикнул дважды — всем покинуть самолет и сам полез в люк…
После ухода Костихина, Вадов, встав из-за стола, сказал Ушакову:
— Картина ясная. После прыжка командира, самолет, видимо, увеличил угол планирования. Встречный поток усилился и все же сорвал пламя с мотора. А тут появился ты. Говори спасибо, что научил тебя пилотировать…
— Что теперь с ним будет?
— Пусть сначала вылечится, потом решим. — Вадов задумался, побарабанил пальцами по столу, поглядел на Ушакова. — Видишь ли, Володя, люди-то разные бывают. Есть люди-факелы, герои, подвижники, преданные высокой идее, живущие для других, в общем, штурманы человечества! И есть такие, что не выдерживают испытания. Так что и живем, и трудимся, и воюем мы все по-разному.