— Разговаривал с одним местным охотником, — контрразведчик раздраженно крутил колесико зажигалки. — А, черт, не работает! Дай-ка свою. Спасибо. Так вот, он говорит, что возможно это медведь-шатун был. Подняли его из спячки ненароком, вот он и набросился с голодухи на людей.
— А так бывает? — искренне удивился экспат. — Я раньше не слыхал ни о чем подобном.
— Или не помнишь.
— Или не помню, — легко согласился Дивин.
— Да я и сам не шибко в это поверил, — досадливо махнул рукой Карпухин после небольшой паузы. — Только что в отчете прикажешь писать? Я ведь не шутил, когда говорил, что в Москве все на уши встали. У меня за утро телефон до красна раскалился. Помнишь полковника Борискина?
— Это тот, что мне всю душу после сбитых ночью фрицев вымотал?
— Он самый. Летит сюда во главе спецгруппы наркомата. С ним даже патологоанатомы столичные должны прибыть. На кону ведь такое стоит!
— А что Мочалин? — невольно заинтересовался Григорий. — Не сбежал, часом?
— Под наблюдением, — нехотя сказал Дмитрий Вячеславович. И похвастался. — Мы его так плотно обложили, что мышь не проскочит.
— Ладно, это ваши дела, — спохватился Дивин. Решил же для себя, что эта история не про него. — Если вопросов ко мне больше нет, то пойду, пожалуй?
— Сиди, — мрачно произнес контрразведчик. — Мне тебе еще кое-что рассказать нужно. — Он несколько минут молча сверлил экспата тяжелым взглядом, обдумывая что-то. Григорий невольно напрягся. — В общем, тут такое дело, Кощей — вся эта история с особой авиагруппой здесь, в Липецке, сплошная «деза».
— Что⁈
— Что слышал. Мы, брат, ловили такую крупную рыбину, что решено было сыграть по-крупному. И ради конечного успеха всей операции заморочились на спектакль, в котором и ты, и Прорва, отыграли свои роли.
— О, как! — восхитился Григорий. И, не удержавшись, завернул длинную матерную тираду. — Спектакль! Что-то многовато для меня в последнее время постановок было, не находите?
— Ради спасения десятков тысяч жизней наших бойцов и командиров, — начал, было, Карпухин, но наткнулся на бешенный взгляд летчика и невольно подался назад. — Ты чего, псих? А ну, прекрати немедленно!
Григорий шумно выдохнул и медленно опустил голову. Надо же, едва не пошел в разнос. Видать, взяли верх боевые инстинкты мантиса, что так вольготно почувствовал себя на свободе минувшей ночью. И категорически не желал снова уходить на задворки сознания.
— Так-то лучше, — облегченно сказал контрразведчик. — Что это на тебя нашло? Ладно, будем считать, что нервы слегка шалят. Есть у меня на такой случай одно проверенное лекарство — ректификат называется. Сейчас плесну тебе маленько, а потом продолжим разговор.
— Не надо, — отказался Дивин. — Я все равно чистый спирт пить не умею.
— Так в чем проблема? — удивился Дмитрий Вячеславович. — Водичкой разведи, да и вся недолга.
— В одиночку пить не стану, — насупился летчик. — Себе тогда тоже наливайте.
— А вот это ты молодец! — засмеялся Карпухин. Встал из-за стола и направился к небольшому шкафчику, скромно притулившемуся в углу его кабинета. — Сразу видно, что ты наш, русский.
— Это еще почему⁈
— Немец так ни в жизнь бы не сказал.
— Так на то они и фрицы! — презрительно фыркнул экспат.
К спирту Дмитрий Вячеславович сноровисто соорудил несколько здоровенных бутербродов из сала, заботливо завернутого в вощеную бумагу, и доброй краюхи черного хлеба.
— Рубай, Кощей, — добродушно сказал он, вспарывая «финкой» банку тушенки. — Я потом еще кого-нибудь за чаем пошлю.
Дивин выпил. Потом немного поел.
— Спасибо. Я, в общем-то, сыт.
— Да? Ну, что ж, тогда продолжим? — предложил контрразведчик и лихо хряпнул свою порцию. Хекнул и потянулся за закуской. — Мы тебя включили в состав комиссии военного трибунала.
— Ч-чего? — обалдел Григорий. — Трибунала⁈
— Именно, — спокойно сказал Карпухин. — Поедешь, как и хотел, на фронт, но только в качестве заседателя. Я ведь так понимаю, что в юриспруденции ты, брат, не силен?
— Откуда?
— Во, так я и думал, — удовлетворенно улыбнулся Дмитрий Вячеславович. — Держи, — он достал из ящика стола тоненькую книжицу и протянул ее экспату.
— «Дознание в Красной Армии», — прочитал вслух Григорий. — «Под редакцией Главного Военного Прокурора…» Вы серьезно? — поднял он глаза на контрразведчика.
— Так надо, Кощей, — веско произнес Карпухин. — Вокруг тебя за последнее время столько всего закрутилось, что так сразу и не разберешься. Поэтому, для всех будет лучше, если ты на какое-то время окажешься недоступен для тесного общения. И комиссия трибунала как нельзя лучше подходит для этих целей. Сам посуди, его представители мотаются по полкам, на месте не сидят, перехватить их сложно. Вот и покатаешься с ними немного.
— Бред какой-то! — процедил экспат. — Вы же сами только что сказали, что я в этих делах ни ухом, ни рылом. Какой от меня прок?
— А книжку я для чего выдал? Внимательно изучи и применяй себе полученные знания. Глядишь, еще поможешь какому-нибудь оболтусу. Трибунальцы обычно не церемонятся и приговоры раздают направо и налево самые что ни на есть суровые. Им-то что, чем больше времени в поездке проведут, тем больше времени в зачет пойдет как нахождение на передовой. А это и звания, и награды. Смекаешь?
— Мерзко это, — скривился Дивин. — Людям судьбу ломать ни за что, ни про что. Но я сейчас знаете о чем думаю?
— Ну-ну.
— Куда Шварца девать прикажете?
— Черт, кот еще ведь твой! — потер лоб Дмитрий Вячеславович. — Эту животину и правда затруднительно куда-то пристроить на время.
— Ага, любого порвет, — злорадно ухмыльнулся Григорий. — Сами знаете, как он к незнакомым людям относится.
— Может, пристрелить его? — с гаденькой улыбкой предложил Карпухин. — Сразу все вопросы закроем.
— Не надо так шутить, — зыркнул на него недружелюбно экспат.
— Да понял, понял уже.
— О, а Прорва из госпиталя скоро вернется?
— Вряд ли. Ему еще долго лечиться предстоит.
— Печаль-огорчение, — пригорюнился Дивин. — Гришку-то Шварц нормально воспринимает. Тогда кто у нас еще остается из тех, кто может его приютить? Вы, разве что.
— Нет, даже не начинай, — мгновенно открестился «контрик». — Мне в ближайшее время и так предстоит крутиться, словно белке в колесе. Сказал же, комиссия из Москвы прилетает. К тому же, я с твоим питомцем нахожусь, если так можно выразиться, в состоянии вооруженного до зубов нейтралитета. Оба делаем вид, что друг дружку не замечаем. Но при случае…
— Просил же!
— Ладно, шучу. Тогда сам думай. В конце концов, ты его хозяин, тебе и карты в руки.
— Механика попрошу, — решил Григорий. — У меня здесь на машине старший сержант Однокоз трудится, так вот, если не ошибаюсь, он, чуть ли не единственный, кого Шварц оцарапать не успел. Ну из тех, кто его погладить решил. Значит, готов терпеть.
— Вот и славно, — просветлел лицом Дмитрий Вячеславович. — Значит, не будем откладывать дело в долгий ящик — завтра с утра и тронешься в путь-дорогу. Документы все необходимые я тебе сегодня выправлю.
А ведь припекает тебя, дружок, отметил экспат. Почему-то очень важно сделать так, чтобы я с московскими гостями не пересекся. Любопытно. Выходит, есть там какая-то интрига. Что это может быть? Как вариант, чекисты с армейцами бодаются — дело известное. Они вечно как кошка с собакой. Собственно, именно поэтому Дивин и решил разрубить этот чертов клубок с Кармановым и Круминя максимально радикально. Так, чтобы не осталось и намека на возможность вновь его привлечь к оперативной комбинации ни одной из заинтересованных сторон.
А достичь желаемого результата можно было, в частности, за счет громкого дела. Такого, чтоб у всех на устах, без возможности замылить, замолчать. Поэтому убивал Григорий людей так страшно и кроваво намерено. И чтоб очевидцев трагедии оказалось как можно больше. Жестоко? Возможно. Зато действенно. Вон как Карпухин завертелся — словно уж на сковородке.
— Ты чего смеешься?
— Что? А, да тут пункт один, — Дивин быстро сориентировался и ткнул в страничку с содержанием книги о дознании, что машинально листал. — «Расследование дел о промотании военного имущества»!
— И что тебя так развеселило? — с недоумением спросил контрразведчик.
— Да так, не обращайте внимания. Надо же, «промотание»!
Глава 11
— «Военный трибунал 8-ой воздушной армии, в закрытом судебном заседании, — секретарь, степенный седой старшина в круглых очках-„велосипедах“, монотонно зачитывал приговор, — В составе председательствующего — майора юстиции Цыбенова и членов: капитана юстиции Лобнера и майора Дивина, при секретаре: старшине Воропаеве, рассмотрел дело по обвинению гвардии младшего лейтенанта 503-го штурмового авиационного полка, 206-ой штурмовой авиационной дивизии, Томашевича Марка Михайловича, 1923 года рождения…»
Клац!
— Товарищ Дивин! Я бы попросил вас держаться в рамках!
Экспат с недоумением уставился на обломки карандаша, зажатые в кулаке. Надо же, третий за сегодняшний день.
— Слушай, капитан, ну вот зачем весь этот цирк, а? Дураку ведь ясно, что пацан не имел никакого злого умысла. Сам посуди, на кой ляд ему выводить из строя свой самолет? Глянь, он ведь в бой рвется, и просто от излишнего волнения маленько не рассчитал.
Капитан юстиции Юрий Олегович Лобнер, костлявый мужчина лет сорока, с неприятным желчным лицом, недовольно поморщился.
— Вы, товарищ Дивин, просто молчите и слушайте. При всем уважении к вашим боевым заслугам, я вынужден заметить, что даже ваше особое положение не дает вам никакого права вмешиваться в работу трибунала и, тем более, оспаривать его решение!
— Что еще за особое положение? — насторожился Григорий. — Можно с этого места чуток поподробнее?
— Товарищи! — председатель трибунала, круглолицый, раскосый майор юстиции Зиновий Иванович Цыбенов укоризненно посмотрел в их сторону. — Тихо!.. Продолжайте, старшина.