права на экранизацию книги, указывали на то, что, возможно, он еще скоро и разбогатеет.
Первый роман, особенно удачный, всегда подразумевает, что за ним последует второй. Сразу же после издания «Пролетая над гнездом кукушки» Кизи начал работать над второй книгой, романе о лесорубах и профсоюзных деятелях северо-запада страны.
Главный герой, вольный лесоруб Хэнк Стампер, жаждет просто работать, так, чтобы его не трогали, и тем самым вступает в конфликт с организаторами профсоюзной забастовки. Но не менее важна и орегонская погода, орегонские дожди и почти физически ощутимые орегонские горы. Несмотря на то, что и агенту, и издателю книга понравилась, Кизи очень нервничал, беспокоясь, как ее примут. Часто он чувствовал, словно стреляет в мишень, а окружающие благодарят его за прекрасный выстрел, и при этом ни один не обмолвится и словом о том, близко ли к десятке он попал.
Закончив роман весной 1963 года, он решил самолично отвезти рукопись в Нью-Йорк, а заодно и посмотреть на город, в котором никогда еще не был. На обратном пути он задумался о том, чтобы собрать вместе всех своих друзей и поселиться с ними где-нибудь на отшибе, в теплом, уединенном местечке, и чтобы рядом был лес. Кизи долго откладывал отъезд с Перри-Лейн, но теперь у него уже не было выбора. Купивший землю застройщик собирался сровнять с землей ветхие строения, чтобы построить здесь новые современные дома. В последнюю субботу, до того как пришли бульдозеры, сотня обитателей Перри-Лейн собралась на прощальную вечеринку, подкрепляясь одной кастрюлей психоделической оленины под соусом чили за другой. В разгар праздника они выволокли из глубин дома Кизи древнее пианино и начали молотить по нему топорами. «Пианино — старейший предметна Перри-Лейн, и его уничтожение символично» — сказал Кизи репортеру, который пришел понаблюдать за последними днями жизни «остатков сельской богемы из Менло-Парк», цитируя определение Перри-Лейн, данное «Кроникл» из Сан-Франциско.
Самые лучшие воспоминания об этом появились спустя шесть лет, когда Вик Лауэлл опубликовал ряд автобиографических рассказов в местной неформальной газете. Теперь он стал терапевтом и радикалом, но произошедшие с ним изменения он приписывал вольным годам, проведенным на Перри-Лейн. «Там я впервые узнал любовь, чувства, творчество, спонтанность и ощущение общности с другими людьми. И именно там я впервые пережил ощущение того, что если каждый из нас что-нибудь не предпримет — каждый по-своему, на своем собственном пути, — то на мир может обрушиться глобальная катастрофа. Когда я начинаю думать, что оказался в тупике, я вспоминаю это свое старое ощущение».
И хотя они не подозревали об этом, но тем вечером, когда рубили старое пианино, они уже нашли свой путь.
Кизи отыскал то, что хотел, в городке Ла Хонда, в пятидесяти милях восточнее Пало-Альто. Новый бревенчатый домик, шесть больших комнат, огромный камин и несколько изящнейших французских дверей, открыв которые можно было обозревать шесть акров поросшего соснами участка. Дорога к дому вела через деревянный мостик, перекинутый над небольшим ручьем. До ближайших соседей идти с милю, а до ближайшего оплота цивилизации — универсального магазина в Боу — еще несколько.
Первоначально замысливалось, что все, кто жил на Перри-Лейн, переедут в Ла Хонду и поселятся в лесу в палатках. Кизи мечтал именно о такой коммуне психоделических путешественников — вроде Миллбрука, но с художественным уклоном. Но увеличивающаяся властность Кизи («только откидываешься на спину и начинаешь погружаться в свой внутренний мир, как он приходит и — Хоп! Хоп! Подъем! — заставляет всех отправляться с ним гулять по лесу») отпугнула часть его старых друзей. Они предпочли остаться в Пало-Альто, заезжая при желании в гости, но оставаясь независимыми от различных идей, роящихся в голове у их старого друга.
Кизи и Проказники
Кизи даже не мог толком сказать, что это за идеи, но его не оставляло ощущение, что во время путешествий в Иной Мир он словно бы находился на пути куда-то. И ему требовались спутники, которым это будет интересно. Он начал собирать единомышленников. Кто-то нашелся через друзей, но с некоторыми он встречался самым мистическим образом. Как-то летом 1962 года Кизи свернул к своему дому на Перри-Лейн — и обнаружил подпрыгивающего и размахивающего руками, ни на секунду не прекращающего говорить Нила Кэссиди, прекрасный образчик «нового видения мира».
Фортуна благоволила Нилу Кэссиди гораздо меньше, чем к Гинсбергу или Керуаку. Всего год спустя после того, как «В дороге» сделала его знаменитым человеком, в апреле 1958 года он был арестован полицией в Сан-Франциско по обвинению в причастности к контрабанде марихуаны. Повод был нелепейшим — Нил расплатился за проезд с водителем, который оказался переодетым полицейским, двумя сигаретами с марихуаной, — но его приговорили к пяти годам пребывания в Сан-Квентине. Можно было ожидать, в тюрьме Кэссиди с его неугомонным характером придется туго, но не тут-то было. Он использовал неожиданно появившееся свободное время для усиленных медитаций. «Кэссиди всегда очень творчески подходил к несправедливостям мира», — писал Уильям Пламмер в биографии Кэссиди, «Святом дурачке»:
Гэвин Артур, внук двадцать первого президента и по совместительству священник в Сан-Квентине, говорил, что Нил в тюрьме ярко выделялся на фоне остальных. Здесь он мог спокойно пользоваться своим величайшим умом, говорил Артур и добавлял, что это стало возможным, потому что здесь Нилу не мешали «телесные желания». В первый же день Артур выделил Нила из других заключенных. Кэссиди просто сиял и лучился светом.
В 1960 году его досрочно освободили, и он вернулся к старому образу жизни, работе на железной дороге и фирменным длинным монологам. Затем однажды ему попалась в руки «Пролетая над гнездом кукушки». И он понял, что Рэндла П. Макмерфи писали как будто с него самого. Этот парень, Кизи, будто бы заглянул Нилу в душу. Он почувствовал, что ему необходимо с ним встретиться, и отправился на Перри-Лейн, где и встретил Кизи, возвращавшегося из отпуска, проведенного в Орегоне. Кэссиди подпрыгивал и махал руками — наконец-то он нашел человека, которого сможет назвать Вождем.
Обитатели Перри-Лейн оценили Кэссиди. Они отнеслись к нему, как к забавному музейному экспонату, словно душа естественного человека Руссо неожиданно попала в тело современного лихача-водителя. Он казался им необычным и привлекательным, но немного утомительным, особенно если учитывать его привычку беспрестанно размахивать руками, молотя воздух, словно схватывая нечто невидимое и тут же отпуская опять, при этом ни на секунду не прекращая быстро говорить. Но Кизи, слушая Кэссиди, понимал — тот живет здесь и сейчас. Как он считал, Нил достиг того состояния, которое напоминало то, что в дзен-буддизме называют «Дзадзен» — состояние полной сосредоточенности, при этом лишенной всякой привязанности. Этот талант был присущ Кэссиди еще во времена его первых встреч с Гинсбергом и Керуаком, но с тех пор эти способности развились и теперь он мог вести три или даже четыре различных разговора одновременно. Гордон Лиш (в то время редактор небольшого арт-журнала «Генезис Уэст») встретил Нила на одном из вечеров у Кизи и был ошеломлен, когда Кэссиди «начал мимоходом обсуждать все текущие вокруг разговоры, не прекращая поддерживать нашу собственную беседу. Это было бесподобно». Лиш не вполне понимал, что Кизи нашел в Ниле, хотя и уважал Кэссиди как одного «из величайших умов нашего времени, и уж наверняка — одного из быстрейших».
Уникальные способности Кэссиди достигали пика, когда он занимался любимым медитативным занятием — крутил баранку. «Страшнее не бывает. Боишься за свою жизнь, — так описывал езду с Нилом Джерри Гарсия. — Едешь в каком-нибудь любимом Ниловом «понтиаке» или «бьюике», которые ему так нравится утонять, — и едешь абсолютно без тормозов. Мчишься по Сан-Франциско со скоростью пятьдесят — семьдесят миль в час, вслепую срезая углы, по встречной полосе, совершая безумные маневры даже в самых сложных дорожных ситуациях. Ежеминутно ждешь, что он кого-нибудь собьет. Но создавалось впечатление, будто он заранее знает, что ждет его за следующим поворотом. И в процессе этой бешеной гонки он не перестает разговаривать со всеми присутствующими, крутить настройку радио и теребить волосы». Кизи называл это «летящим, срезая углы, радиорепортажем о вселенной». Он начинал верить, что, возможно, это и в самом деле — архетип человека постпсиходелической эпохи.
Что происходит, когда человек возвращается обратно из «путешествия»? Как сохранить это новое состояние сознания, чтобы вы могли наслаждаться тем, что Хаксли называл обычно «лучшим из двух возможных миров».
Эти вопросы вставали перед каждым, кто задумывался об общественной пользе психоделиков. В Миллбруке разрабатывали способы «преодоления установок», посылали своих наблюдателей и исследователей в ЛСД-путешествия в надежде, что хотя бы один из них найдет четкий конкретный путь, рисовали карты, говорили о мозге и бардо. Эту работу можно описать как смесь научных исследований и религиозного послушничества. Они были монахами-учеными, или учеными монахами, и они отличались от Кизи и его друзей как небо от земли. Веселые Проказники (имя нашлось довольно быстро) никогда не говорили об Ином Мире. Об этом же нельзя рассказать! Говоря об этом, они использовали метафору, взятую из комиксов. Их идеал превратился в место, названное Пограничьем, которое было той частью воображаемой реальности, что лежала между эго, с его ограничениями и условностями, и разрушительной энергией пустоты. Жить в Пограничье означало быть полностью здесь и сейчас. «Мы добились того, что можем находиться там, в настоящем, в течение долгих периодов времени», — говорил Кизи в интервью. Это во многом напоминало дрейф в лодке по открытому морю, за исключением того, что в вас пробуждаются «силы, которых вы не найдете ни в прошлом, ни в будущем».
Единственным, что внешне подтверждало их ощущение личностных изменений, был обычай давать каждому новоприбывшему новое имя: Сногсшибательная Гретхен, Неисправно работающий, Надоеда, Бледный труп ковбоя, Девушка с гор. Кизи стал Вождем, Кэссиди — Предельной скоростью, а Бэббс, только вернувшийся из Вьетнама, получил имя Отважного путешественника. Если обобщать образ тех немногих хороших молодых людей (и девушек), которых искал Кизи, то ему были нужны «супергерои, жаждущие настоящей жизни и настоящего кино»