Нечто подобное Георгий, признаться, ожидал. Он специально несколько раз сворачивал в боковые улочки, останавливался около митингующих, и каждый раз мужчина старательно повторял его маневр.
Ну, уж задушевный однокашник мог бы отрядить кого и получше! Все-таки когда-то вместе учились избегать слежки, пусть потом это никогда и не понадобилось! Да и тогда тоже. Только бесполезных знаний, похоже, не бывает. Все может пригодиться, когда этого совсем не ждешь.
Орловский как раз задумался, как лучше избавиться от непрошеного соглядатая: показывать место своего пребывания товарищу Якову он не собирался в любом случае, но тут увидел одного из тех, кого машинально искал, едва выбрался из дворца правительства.
Молоденький подтянутый юнкер резко выделялся среди большей частью неряшливой публики. На него порою косились, однако задевать пока не задевали.
– Господин юнкер! – Орловский извлек из подаренного Шнайдером портсигара папиросу. – Извините, огоньку не найдется?
Юнкер сразу напрягся, ожидая подвоха, но в карман все-таки полез.
– Слушайте меня внимательно, – тихо проговорил Орловский. – Сегодня вечером или ночью кое-кто из правительства хочет напасть на вашу школу. Сколько их будет, не знаю, но если подготовитесь к встрече, может, и отобьетесь. Главное, ни в коем случае не стреляйте первыми, разве что если не будет иного выхода. Они этого не афишируют, поэтому объявите, будто на вас пытались напасть контрреволюционеры.
Он увидел недоверчивое лицо юнкера и счел нужным добавить:
– Не обращайте внимания на мой вид. Я – офицер. Пробираюсь из госпиталя домой.
– Спасибо, – тихо произнес юнкер, видимо поверив незнакомцу.
– Не за что. И будьте осторожны по дороге. Тут отдельные граждане мутят воду. Хотят свалить на офицеров вчерашний взрыв.
Орловский краем глаза посмотрел на шпика. Тот постарался подойти поближе, но юнкер уже шагал дальше, а Орловский вопреки всем канувшим в Лету уставам с видимым наслаждением курил прямо на улице. Точно так, как это делали многие из шляющихся взад-вперед солдат.
Единственное, чего боялся Георгий, – это того, что соглядатай переключит внимание на юнкера. Наверняка в одном из карманов мужчины лежит какая-нибудь бумажка, дающая право задерживать любого подозрительного типа.
К счастью, ясного приказа шпик явно не имел, а самому в голову подобное действие не пришло. Он лишь помялся немного, явно не зная, то ли бежать докладывать о незапланированной беседе, то ли продолжать слежку, и в конце концов выбрал второе.
Теперь, когда дело было сделано, можно было задуматься о своих проблемах. Насколько, конечно, они вообще поддавались осмыслению. Вот только на душе было по-прежнему неспокойно.
Для успокоения души было одно неплохое средство, и Орловский принялся искать глазами церковь. Она нашлась быстро. Небольшой окраинный храм с поблескивающими под солнцем куполами, этакий островок тысячелетнего покоя и незыблемости во взбаламученном страстями мире.
Службы не было, но храм был открыт. Орловский снял папаху, привычно перекрестился на купола и медленно прошел по пустой паперти.
Он нес сюда печали и заботы, как до него несли их сюда десятки тысяч людей самых разных чинов и состояний. Да и какая Ему разница, богач ты или босяк? Разве что кому больше было дано, с того больше и спросится на единственно важном суде…
Внутри было пусто. Лишь мирно оплывали свечи перед образами да скорбно взирали на вошедшего лики.
Орловский одиноко застыл, молясь без слов. Ведь на то Он и всеведущ, чтобы свободно читать в людских душах. Слова же все равно не в состоянии порою передать наши чувства, смятения и боль.
– Что-нибудь беспокоит, сын мой?
Голос прозвучал тихо, и лишь тогда Георгий заметил подошедшего к нему очень старого невысокого священника с грустными и пытливыми, как на иконах, глазами.
– Все, отец, – вздохнул Орловский. – По дороге сюда я видел такое, что и не подозревал, будто это возможно. На моих глазах один юноша взлетел, словно не имел веса. Другой мужчина превратился в зверя и начал убивать… Я не знаю, как все это может быть, отец…
Священник не удивился услышанному. Наверно, ему не раз и не два говорили о чем-то подобном. А может, он и сам наблюдал что-нибудь из злых чудес последнего времени.
– Да, немало диковинного стало происходить на свете.
– Если бы диковинного – страшного. Только не говорите, отец, что люди забыли Бога и это – расплата. Многие добросовестно верили, они-то при чем? Испытание? Но не слишком ли жесток тогда Всевышний к детям своим?
– Не суди да не судим будешь, – строго сказал священник. – Нам не дано предугадать пути Его, и нет у нас должных знаний, чтобы полностью понять причины случившегося. Да и не одно страшное происходит вокруг. Ты говорил, будто видел полет человека по воздуху? Это тоже злое чудо?
– Чудо не злое. Конец жесток. Подстрелили летателя одной пулей. Чтобы не возвышался над толпой… – Перед глазами всплыл образ мертвого восторженного юноши, силой мечты сумевшего справиться с земным притяжением и так буднично возвращенного обратно.
Священник склонил голову и пробормотал молитву.
– А ты не тот, за кого себя выдаешь, – сказал он, вновь вглядываясь в лицо Орловского.
– Почему вы так решили, отец?
– Хотя бы по разговору. – Губы старика чуть тронула легкая улыбка. – Сразу чувствуется другое образование и воспитание. Наверное, офицер?
– Да, – признался Георгий.
Он хотел объяснить, что ни за что бы не добрался сюда в своей форме, но священник произнес первым:
– Можешь не говорить. Я знаю, что творится в мире. И каким крестным стал путь многих, чья вина заключается лишь в наличие золотых погон на плечах. Или более дорогого костюма, хотя, если не ошибаюсь, штатских пока трогают меньше.
– В основном да. Вернее, их чаще грабят, благо обычно есть что, а нас просто убивают при первом удобном случае. Но я пришел сюда не для того, чтобы жаловаться на судьбу. Я получил предложение от одного из ваших так называемых правителей и не знаю, что делать.
Старик покачал головой, словно удивился, какие предложения могут сделать нынешние правители города случайно оказавшемуся здесь офицеру.
– Дело в том, что в юности я был знаком с одним из них. Я тогда поступил в университет. А дальше знаете, как бывало с нашей молодежью. Критика порядков, мечты о революции, даже в партию было вступил.
– И что же? – при упоминании о партии несколько заинтересовался священник.
Правда, уточнять, в какую именно партию вступил Орловский, он не стал. Да и вряд ли разбирался в разнице всевозможных партийных программ и установок.
– Ничего. Началась японская война, и я вспомнил, что русский. Даже говорить никому ничего не стал. Все равно бы не поняли. Тихо забрал документы и поступил вольноопределяющимся в действующий полк. Был ранен, получил два солдатских Георгия, чин прапорщика и «клюкву». В смысле орден Анны четвертой степени на саблю. Но не это главное. Главное, что я почувствовал себя оскорбленным унижением России. Еще больше меня оскорбило поведение нашей общественности. Пока там, в Маньчжурии, лилась кровь, они шумно радовались японским победам, посылали микадо поздравления да пытались убедить всех, что наше поражение в войне приблизит долгожданную революцию. На судьбу же собственной страны им было глубоко наплевать. Лишь бы сбылись их позаимствованные в чужих книжках мечты, и они смогли бы заседать во всевозможных парламентах, поучая оттуда остальное население. Если бы вы видели, что творилось в тот год вдоль всей сибирской магистрали! Неуправляемые толпы взбунтовавшихся солдат, рабочих, крестьян, причем вся позитивная программа заключалась в криках: «Долой!» да в требовании конституции, хотя никто из бунтарей не знал, что это такое. И тогда я решил, что мой долг – защищать Отечество. Сдал экзамен, стал подпоручиком. Потом служба, опять война…
Орловский умолк. Он практически никогда не откровенничал о своем прошлом, а вот тут словно прорвало.
– Ничего этого Шнайдер не знает, поэтому принял меня как своего и предложил стать кем-то типа помощника главнокомандующего. У самих-то опыта нет, одни экспроприации да баррикады…
– Что я скажу? Говорят, будто вся власть от Бога, хотя не понимаю, для чего Ему такая безбожная власть, – вздохнул после некоторой паузы священник. – Никого из них в церквях не видели. Тот же Шнайдер со своими товарищами вообще грозится храмы закрыть, говорит, что это обман народа и пережитки прошлого. Но все-таки, может, тебе принять предложение? Я вижу, ты человек совестливый, порядочный. Они же, прости меня, Господи, только болтают!
– Если бы вы знали об их делах, отец!
Орловский оглянулся в поисках своего провожатого. Никого в храме по-прежнему не было. То ли шпик решил, что будет здесь слишком на виду, то ли еще по какой причине, однако они со священником были одни.
И тогда Георгий рассказал все, что узнал от своего однокашника и его мрачного компаньона.
Старик выслушал, не перебивая, лишь осуждающе покачивая головой.
– Да, это страшно, что ты рассказал, сын мой, – сделал он вывод из прозвучавшего рассказа. – Страшно то, что семена лжи и проповедь к братоубийству звучат с нынешних верхов. Понимаю теперь все твои колебания и разделяю их. Отойти в сторону – лишиться надежды что-то исправить, присоединиться – стать соучастником. Как донести слово до тех, кто желает слушать только себя?
Где-то совсем недалеко от церкви сухо щелкнуло несколько револьверных выстрелов.
– Я пойду, отец. Спасибо вам за все.
– За что? – не понял священник.
– За участие. Я постараюсь сам решить проблему, насколько она вообще разрешима.
– Благословляю тебя, сын мой. Буду ждать тебя в моем храме.
Снаружи уже все стихло, и было не понять, кто стрелял и в кого.
Шпик ошивался на другой стороне улочки, откуда открывался выход из храма. Несколько умиротворенный после беседы Орловский даже подмигнул ему, как давнему знакомому, на что тот демонстративно отвернулся в сторону, делая вид, что оказался в этих краях вообще случайно.