И вообще, самое трудное в любом деле – это начало. Наладить жизнь хоть на каком-то клочке земли, а потом можно будет потихоньку собирать утраченное. Если народ пока не достоин монархии, то пусть будет республика. Дело не в форме власти. Должен же найтись хоть один человек, для которого важны не слова. Не может не найтись.
Значит, придется все-таки задержаться. Хоть ненадолго, а там быстро съездить за семьей и зажить прежней жизнью!
– Не будет он никого вешать. – Орловский старался, чтобы его голос звучал возможно более убедительно. – Подумай сам. Что теперь наиболее важное? Попробовать создать новое государство на месте старого. На каких началах, это даже твоего полковника не должно волновать. Раз сумел людей сохранить, то для него главное – служба. Знаю я таких. Политика не их интерес. Они в ней никогда ничего не понимали и понимать не хотели.
Про себя же подумал: может, это и плохо? Не всегда и не все решается силой, да и верность долгу – еще не все. Почва ушла из-под ног, попробуй верни!
– Все равно не верю. Это же прирожденные сатрапы. Им свобода – нож в горло, а ты говоришь – будут служить! Или… – Шнайдер о чем-то глубоко задумался.
Орловский без труда понял ход его мыслей. Яшка старательно прикидывал, каким образом, не ввязываясь в открытую схватку, перетянуть полковника на свою сторону. Или не столько полковника, к офицерам Шнайдер относился с плохо скрываемой ненавистью, сколько его солдат. Разложить их, как перед этим была разложена вся десятимиллионная армия, а без людей не страшен ни полковник, ни генерал. Что в Смоленске, своих полковников нет? И ничего, сидят себе потихоньку, не видно их и не слышно. Ну, будет на одного больше. Ничего страшного.
– Кстати, а несметные полчища – это сколько? – попробовал уточнить Орловский.
– Какая разница? Главное, там офицерья полно, – отмахнулся погруженный в свои размышления Шнайдер.
Или сам не знал?
– Ладно. С посланниками твоими встретиться хоть можно? – стараясь не показать своей заинтересованности, спросил Георгий.
Шнайдер мгновенно вышел из задумчивости и посмотрел на Орловского с плохо скрытым подозрением:
– Зачем тебе?
– Хочу понять, насколько это серьезно.
– Ничего не получится. С ними Всесвятский носится, словно с ближайшими родственниками. А где он, никто не знает.
Но Орловскому показалось, что его приятель что-то не договаривает.
В кабинете становилось все темнее. Снаружи еще проникали последние проблески света, но их было уже явно недостаточно. В наступающих сумерках вдруг отчетливо раздались отдаленные выстрелы, потом на мгновение стихли и вдруг усилились, словно где-то на окраине вспыхнул небольшой бой.
На площади в ответ немедленно раздался встревоженный гул голосов, чьи-то возгласы, даже команда, в ответ на которую посыпалась брань.
– Что за… – Орловский едва усидел на месте.
Сразу вспомнились все тревоги дня, мрачные предчувствия, драки, речь у вокзала, нападение на прапоров…
Шнайдер застыл, прислушиваясь. Выражения его лица было не разобрать, и лишь поза выдавала некоторое напряжение.
– Давай сделаем так. Я оставляю тебя с Верой, а сам быстренько разберусь, что там происходит. – Яков соскользнул со стола и сделал порывистый шаг в сторону двери.
– Я с тобой. – Орловский тоже поднялся и потянулся к винтовке.
– Незачем. Пошлю посыльных, и все. Телефонная связь почти не работает. Так, от случая к случаю. Вряд ли там что-нибудь серьезное. Балуются сволочи.
– Не похоже на баловство, – не согласился Георгий. – Вон, и пулемет заговорил. Явно кто-то с кем-то сцепился.
Привычным движением он забросил винтовку за спину. Все равно во дворце от нее мало толку. Пока передернешь затвор, пока развернешься… Маузер в подобных случаях гораздо предпочтительнее. Да и непохоже, что опасность подстерегает здесь. Вряд ли Яшка вел бы себя так спокойно.
– Да сиди ты! Что, со мной по коридорам захотелось побегать? Лучше с Веркой пока покалякай. Девушка на тебя и так в обиде. Она к тебе со всей душой, а ты изображаешь тут из себя недотрогу, словно гимназист третьего класса.
Шнайдер настойчиво повлек приятеля обратно к столу, словно был кровно заинтересован в его романе со своей секретаршей.
– Не нужна мне твоя Верка! – едва не вспылил Орловский. – Что, у меня баб не было, что ли? Тем более в такой момент.
– Момент как момент. А такой бабы у тебя точно не было. Раз попробуешь и других не захочешь. Это я тебе гарантирую. И вообще, ты мне друг или нет? А друг, так слушай, что тебе говорят. Я ж тебе по старой памяти только добра желаю. Несмотря на то что ты порою ведешь себя как форменный ретроград. Вон, даже в церковь зачем-то заходил.
Стрельба тем временем стихла, сошла на уровень редких отдельных выстрелов. Словно неведомые враждующие стороны удостоверились во взаимной силе и теперь не то поджидали подкрепления, не то думали, как получше свести бой к недоразумению. Мол, ошибочка вышла, в темноте перепутали да на своих напали. Мало ли чего не бывает?
– Короче, сиди. Я ненадолго. И не вздумай обижать Верку. Она товарищ проверенный. Таких поискать – не очень-то и найдешь.
Шнайдер торопливо выскользнул в дверь, и лишь донесшийся голос, призывающий секретаршу, прозвучал напоминанием об умчавшемся приятеле.
Почти сразу дверь отворилась вновь. В отличие от кабинета, в приемной горел свет, и стройный девичий силуэт отчетливо выделился в проеме. Затем дверь закрылась, и стало темно.
Ночь полностью вступила в свои права. Лишь отблески разожженного костра на площади посылали внутрь слабые блики, и это не давало права считать тьму кромешной.
Хотя как сказать. От стола до двери было не больше шести шагов, но Вера едва виднелась неясной тенью. Чуть выделялись лицо и руки, все прочее лишь угадывалось, будто не девушка стояла в отдалении, а натуральное привидение.
От подобного сравнения Орловский чуть вздрогнул. Он никогда не боялся призраков, вернее, считал их несуществующими, но последнее время было настолько щедрым на всевозможные сюрпризы, что в голову поневоле приходили самые странные вещи. И ладно бы – в голову. В душе поневоле зарождался страх, словно ожили далекие детские ужасы и не реальность вокруг, а сказочный мир со всей его нечистью и жутью.
Впрочем, разве не так? Тот оборотень в эшелоне никоим образом не укладывался в привычную сферу бытия, а ведь он был реальным не меньше, чем остальные, вполне нормальные, попутчики. И кровь на стенках купе была лучшим доказательством, что даже самый абсурдный кошмар отныне на равных правах сосуществует с обыденностью, стал ее неотъемлемой частью, а как да почему, обычному офицеру не понять. Остается принимать это как данность и постоянно ждать подвоха.
На войне как на войне. А что война продолжается, у Орловского не было ни малейших сомнений. Пусть и совсем не та война.
– Верочка, зажгите, пожалуйста, свет.
Черт! Еще не хватало теперь подозревать всех и каждого да видеть в каждой тени намек на нечисть!
– Зачем?
Девичий голос произнес это с придыханием, словно обещая нечто ранее запретное, а теперь доступное. Лишь сделай шаг навстречу – и будут гарантированы такие наслаждения, о которых, дожив до возраста Христа, даже не подозревал.
Да в самом деле зачем? Стоит ли изображать из себя святого Антония? Один только шаг и…
Орловский все еще колебался. Что-то шептало ему об опасности, другое же чувство твердило, что все ерунда, померещилось черт знает что, а он и поверил. Словно не офицер, прошедший две войны, а кисейная барышня.
Мешающая винтовка медленно поползла с плеча. Не для боя, кто может воевать против женщины? Но не стоять же во всеоружии, будто в любой миг готов стрелять и колоть штыком!
– Не видно ничего, – слабо, совсем не по-мужски пробормотал Орловский, запоздало отвечая на риторический вопрос.
– Ничего. Мы без света, – с едва сдерживаемой страстью прошептала Вера и сама сделала первый шаг.
Пальцы не смогли удержать трехлинейку. Приклад глухо ударился об пол. Неожиданный звук на короткое мгновение привел Орловского в чувство. Рука машинально перехватила оружие. И сразу собственная страсть показалась смешной, Верина – подозрительной. По краю же сознания скользнула мысль, для чего, собственно, Яшка с таким упорством пытался свести вместе приятеля и секретаршу? Не из пустого же желания угодить другу!
Или просто хочет увести из семьи? Семейный человек не может быть свободным, вот Яшка и старается, чтобы ничто не связывало Орловского с его прежней жизнью.
И тут же вспомнилась Маша. Встревоженная и старающаяся скрыть свою тревогу там, в недоброй памяти госпитале. Она сидела у изголовья, поглаживала Георгию руку и молча смотрела ему в глаза. И было в этом взгляде все: и радость, что он остался в живых, и попытка разделить с ним боль, и утаенный даже от самой себя укор в его неосторожности и презрении к смерти.
Не могла она, дочь кадрового офицера, сказать ему, чтобы не шел впереди, берег свою жизнь, ибо понимала, что выше всего есть долг, а смерть – не более чем шаг к бессмертию.
Он посмеивался, рассказывал, как досталось германцам в том коротком бою, восхищался солдатами, растроганно вспоминал простреливаемое поле в дыме разрывов и их, несущих своего командира и пытающихся как-нибудь прикрыть телами, чтобы во что бы то ни стало донести – живого. Вспоминался примчавшийся Аргамаков. В японскую он командовал полуротой, в которую попал Орловский, в великую дослужился до командира полка.
Мечтал, как скоро поправится, получит отпуск, и они смогут провести его втроем. Он, она и Дениска. Благо на фронте относительное затишье. Последнее перед решительным, гарантирующим долгожданную победу наступлением.
А потом, она еще была с ним, неожиданным грозовым раскатом ударила весть об отречении императора. И стало ясно, что никакой победы не будет. Не нужна она отныне ни солдатам, ни народу, разве что кучке жалких политиканов, наконец-то захвативших власть и теперь не знающих, что с ней делать.