Императрица подошла к окну. Низкие серые тучи лениво ползли над городом и над Невой. Но вдруг словно бы кто-то рывком раскрыл занавес, и в разрыве туч мелькнула пронзительная голубизна, столь непривычная и редкая для Петербурга. Миллионы искр заметались и заплясали на снегу, покрывавшему речной лед. Но длилось это всего лишь одно мгновение, серые тучи снова сомкнулись, и небо сделалось совсем темным и мрачным. Камни Петропавловской крепости казались непроглядно-черными, придавая пейзажу законченную обреченность.
Екатерина вздохнула и спросила:
– Но ведь наверняка за этим возмущением кто-то стоит?
Были у нее основания для таких подозрений, причем самые веские. Тайная канцелярия, расследовавшая причины пугачевского возмущения, отыскала детали самого неприятного свойства. Оказалось, что проклятый Емелька, проливший столько благородной крови, был не более чем марионеткой в чужих руках. Нет, рассуждать о каких-то полячишках, которые взбунтовали яицких казаков, было просто смешно. Не более серьезными выглядели и рассуждения о причастности к мятежу жидов и масонов. Уж кто-кто, но Емелька с жидами расправлялся куда как круче, чем с дворянами, ведь хотя погублено было много душ невинных, но кому-то удавалось уцелеть, а иные, вроде Шванвича, и вовсе на службу подались к возмутителю. Зато пейсатых убивали всюду скоро и верно.
Нет, тут проявился другой враг России, враг давний и лютый. Кто прислал дикому казаку знамена голштинские? Ведь неспроста он объявил себя Петром Федоровичем, таковая мысль вообще не могла возникнуть в его голове. Кто надоумил его на такое кощунство? Как ни старалась Тайная экспедиция оную загадку открыть – не получалось. Увертлив был подсыл неведомый и ловок. Удалось только прелестные письма, писанные на немецком, найти в малом количестве, всего две короткие эпистолы. И кто казаку немецкие слова переводил? Когда Емелька в Пруссии воевал, никоим образом выучиться языку он не мог, значит, нашелся недруг России, который эти письма доставил вместе со знаменами и все глупому казаку растолковал. Откуда эти чужеземные знамена? Ну уж точно не из Шлезвига, где герцоги голштинские обретаются. Из Берлина! Точно оттуда. Но хитер бывший король Фридрих и увертлив, аки змея. Внешне притворяется ныне мирным философом, на флейте играет, с молодыми адъютантами по-прежнему развлекается, но жало ядовитое так невырванным и осталось. Не до конца дело довела императрица Елизавета, надо было полностью Бранденбургский дом чести и владений лишить. Не сумел Фридрих Россию на полях сражений одолеть, решил взорвать ее изнутри. Хотя, как сказал один очень умный и очень злой человек: «Есть письма, которым лучше оставаться непрочитанными».
Екатерина невольно передернула плечами. Как мимолетный каприз погоды, на мгновение явивший свет небесный, но тут же исчезнувший за тучами невзгод, таковой же показалась ей и вся жизнь ее. Только-только раздавили одного смутьяна, как тут же возникает другой. Да, далеко, куда как далеко – в Америке, но совсем неясно, куда головешки этого пожара долететь могут. Океан вроде бы и широкий, а вдруг все-таки узким окажется.
Екатерина задумалась и не сразу поняла, что граф Панин ей что-то втолковывает. Она повернулась и попросила:
– Никита Иванович, будь любезен, повтори, а то задумалась я, не расслышала.
– Что ты, матушка, извини, что побеспокоил тебя ради такой малости, но ты сама повелеть изволила. Так вот, самые наиверные сведения – это происки французских вольтерьянцев и всяких там либералов, которые смутили умы третьего сословия. Все толкуют про какие-то свободы и права, а как законный суверен далеко, вот американцы и возмутились. Ведь тот же Емелька, чай, не в Московской губернии объявился, а бог весть где. Помнишь, како генерал Бибиков писал: «Пугачев не что иное, как чучело, которым играют воры, Яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование». Вот и здесь негодование американское подогревает Версаль.
Екатерина звонко расхохоталась.
– Ты, Никита Иванович, говори, да не заговаривайся. Кто там у тебя кого подстрекает? Версаль или вольтерьянцы? Как-то мне не думается, что на приемы к королю Людовику эти смутьяны званы были. Ты уж будь любезен, выбери кого-нибудь одного.
Панин смутился.
– Все виноваты, матушка.
Екатерина с сомнением посмотрела на Панина.
– И что из того следует?
Вот по части предложений у Никиты Ивановича обнаружился пробел. Он раздумчиво почесал макушку, совсем неприличный жест, мужицкий какой-то, и промямлил:
– Может, какую помощь королю Георгу оказать? Надобно заразу вольнодумную в корне давить.
– Нет-нет, граф, не путай. Вольнодумцами у меня есть кому заниматься, Тайная экспедиция Шешковского есть государево око недреманное. Сие дело полицейское, но не воинское.
– Государыня, меня посол английский об аудиенции испрашивал. Полагаю, он как раз о помощи просить будет.
Екатерина вмиг посерьезнела.
– Ступай, граф, мы тебе надлежащий ответ в скорости дадим, а послу английскому назначь на следующей неделе. Дела наиважнейшие поспешливости не терпят.
Еле слышно скрипнула дверь, и Екатерина вскинулась было, но тут же успокоилась.
– Ах, это ты, свет мой, Гришенька.
Князь Потемкин ласково улыбнулся.
– Катенька, друг любезный, как же я рад тебя видеть.
Отношения императрицы и князя Григория Александровича сложно было охарактеризовать какими-то простыми словами. Мы даже не говорим о слухах, будто Екатерина тайно обвенчалась с Потемкиным, нет. Просто на унылом фоне государей российских Екатерина была одним из наиболее заметных персонажей. Вспомним ту же ее переписку с Вольтером, который восторженно именовал ее Северной Семирамидой! Многие ли императоры удостоились похвал от людей умных, но при том незаинтересованных, не придворных блюдолизов, а иностранцев? А ведь Вольтер вдобавок более чем скептически относился к самой идее монархии – и поди ж ты, нашел хвалебные слова для самодержавной владычицы. Значит, было в ней нечто такое, что привлекало людей умных и незаурядных. А что до слабостей… Кто сам без греха, пусть первый бросит камень. И совсем недаром правление Екатерины именовали Золотым Веком России.
Наверное, главным талантом Екатерины было то, что она не боялась приближать к себе людей талантливых. Императрица справедливо полагала, что сверкание бриллиантов сделает ее корону еще более великолепной. Что проку в драгоценном камне, который валяется на земле в пыли и грязи пренебрежения и забвения? И ей повезло в том, что подобные бриллианты встречались в ее правление замечательно часто. Когда эпохе требуются гении, она их рождает.
Одним из таких бриллиантов и был светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, человек великий и великий человек. Его влияние на императрицу было огромным, его не могли затмить всякие там Завадовские, Васильчиковы и Орловы. Они возникали и исчезали, а Потемкин оставался. Екатерине даже в голову не приходило обсуждать с ними дела государственные наиважнейшие, но «милый друг Гришенька» до самого конца оставался вернейшим советчиком и наперсником. Екатерина отмечала, что Потемкин обладал редчайшим в людях даром – он первым просил за своих недругов! Вот потому и сейчас императрица решила обсудить сложный вопрос с Григорием Александровичем.
– Что же ты скажешь касательно дел американских? – спросила она.
Потемкин помедлил немало, прежде чем ответить, пожевал губами и медленно произнес:
– Граф Никита Иванович хитер, но не умен. Есть такая порода людей: хитрые глупцы. Они, безусловно, видят выгоду свою в сей момент и сию минуту, но заглянуть в завтра, а паче того в послезавтра неспособны. Дела американские сложны и запутанны, разобраться в них трудно и решение верное принять еще труднее. Первое и самое главное, что нужно помнить сейчас – до нас те дела непосредственного касательства не имеют и иметь не могут. Что нам до Америки? Далеко она, а у нас под боком проблем хватает. Прежде всего, с турками постоянные нелады, и потому война американских колоний с британской короной нас не касается. Хотя свои интересы нам следует блюсти и на другом краю земли, в этом у британцев стоит поучиться.
– Но граф Никита Иванович говорит, что это происки Версаля, направленные на ослабление Англии.
– Хотя бы и так. Опять же, для меня украшение и развитие Тавриды стократ важнее выяснения, кому будет принадлежать Новая Франция. К тому же пока еще не окончены дела по обустройству и приведению к российскому образу жизни и правления новоприобретенных провинций прибалтийских. Конечно, немцы Померании и Пруссии по свойственной сей нации тяге к порядку и закону никогда не выступят против властей, но до тех пор, пока они остаются немцами, это будет создавать нам проблемы. Так что, милый друг, нам должно держаться как можно дальше от чужих трудностей, если мы еще не до конца разобрались с собственными.
– Панин говорит, что эти события могут повлиять на европейское равновесие.
– Да и пусть себе влияют, государыня. Что нам та Европа?! Мы живем своим умом, хотя и не забываем брать все, что пригодно и полезно. А дела сложные и запутанные нас не касаемы. Англия и Франция спорят из-за колоний американских и индийских, у нас владений ни там, ни там нет, следственно, нет России никакой выгоды и никакого убытка в тех спорах.
– Гришенька, тебя послушать, так в делах государственных только о выгоде говорить можно.
– Истинно так, – кивнул Потемкин. – Вот сейчас, как я понял, граф Никита Иванович радеет об интересах английского короля Георга. Но, видишь ли, кто-то как раз из умных англичан сказал: у Англии нет постоянных союзников и противников, есть только постоянные интересы. Вот и нужно думать, стоит ли нам что-то делать ради интересов британских, ведь чего доброго завтра они с такой же легкостью обратятся к туркам, которые являются нашими исконными врагами. Если англичане о своей выгоде пекутся, то почему мы должны действовать как-то иначе? Нет, Катеринушка, пока не будет ясно проявлена выгода российская в делах сих, нам следует держаться в стороне. Пусть Версаль с Виндзором промеж себя разбираются.