Взмывают, кренясь, в небосвод.
И чуден, и горько-несносен,
Примешивается без конца
К могучему выдоху сосен
Морозный душок чабреца.
Каток
Кружащийся диск полутьмы,
Озвученный пением стали!
Каток, мы твоими детьми
Остались, остались, остались.
И годы раскручены вспять,
И это – доступное средство:
За мокрую варежку взять
Своё позабытое детство.
Ах, сердце, постой же, не трусь!
И сладкое вдруг ожиданье:
Сейчас я… сейчас я решусь
Впервые назначить свиданье.
«Пустынен берег моря в феврале…»
Пустынен берег моря в феврале,
Ещё в покое ветер южных странствий,
И я живу в озвученном пространстве
На голубой предсолнечной земле.
По мокрой гальке кедами скользя,
Бреду близ белой линии прибоя.
Мечтать о чём наедине с собою? –
О чём с другими помечтать нельзя.
Мне вычерчена белая стезя,
Фантазии счастливой не перечу:
Есть человек, что мне идёт навстречу,
По мокрой гальке кедами скользя…
Когда бедовый отпускной народ
Забредит морем: отдыхай и грейся, –
Тела и души к берегу прибьёт,
И к югу в дополнительные рейсы
Поднимет корабли Аэрофлот,
Тогда – сезон, тогда неумолимо
Связующая оборвётся нить,
И в человеке, проходящем мимо,
Мне самого себя не различить.
«И сыпал тихий снег…»
И сыпал тихий снег
На тихие поля…
Как будто в белом сне,
Была бела земля.
А где-то стороной
Шагал неслышный март;
Что нет тебя со мной,
Он был не виноват.
И повторяя дни,
Когда дружили мы,
Кружили две лыжни
Посереди зимы…
К вопросу о земледелии в России
Первому Президенту
Нынче всякий российский сверчок
Получил свой земельный клочок,
Поменял на лопату смычок –
И молчок.
Не за совесть трудились, за страх.
Потому и не вышло оплошки.
То-то будет картошки, моркошки
В самодельных моих закромах.
Этот мир из подобностей соткан.
И какой есть тому прецедент:
Даже сам господин Президент –
Сам – свою президентскую сотку!
Даже сам господин Президент…
(Представляете царственный профиль:
В самый раз для чеканки монет…)
Знатный, стало быть, выйдет картофель.
Под холодным осенним дождём
Мы ещё помирать подождём.
По морозцу заквасим капустку.
В общем, будет чего на закуску.
А на водку, даст бог, наживём.
«Лето в самом начале…»
Лето в самом начале,
Так земля хороша –
Ни единой печали
Не припомнит душа.
Цвет мать-мачехи ярок –
Солнцепёком в лугу.
Мокрой льдины огарок
На речном берегу.
Удят с берега дети
Голубых пескарят.
– А давно вы на свете?
– А всегда, – говорят.
Смерть ходила по кругу
И – такие дела –
Нынче выпала другу,
А меня обошла.
Все мы – вечные дети,
Видно, есть про запас
За мгновенье до смерти
Чувство вечности в нас.
Рубцов, 1967 год
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать.
На человеке невысоком
(Судьба… поди её спроси!)
Сошлась как будто ненароком,
Как свет, поэзия Руси.
И – заоконный полдень вешний.
И свету этому в ответ
В глазах его стоял нездешний,
Как будто предвечерний свет.
Желая и страшась отсрочки
И без дыхания почти
Свои неловкие листочки
Я протянул ему: – Прочти…
Стихи задумчиво листая,
Теряя разговора нить,
Взглянул в окно: – Жара какая!
Пойдём, здесь рядом, пиво пить.
Его любили лес и поле,
Все веси матушки-земли.
Его в пивной любили: – Коля! –
Окликнули и увели.
Он улыбнулся, не обидел:
– Ещё сойдёмся, не беда.
И больше я его не видел
И не увижу никогда.
Его леса, поля и веси
Заголосят по нём навзрыд –
И если будет он безвестен,
И если будет знаменит.
«Александр Александрович…»
Памяти Коваленкова
Александр Александрович,
Вы не дорассказали…
Прогремел за дверьми
Торопливый звонок.
В Доме Герцена, в маленьком актовом зале
Шёл урок мастерства, –
Не закончился этот урок.
Вы, сутулясь, ушли – так всегда уходили, бывало.
И накрапывал дождь
Вслед усталым, усталым шагам,
Затухала листва на аллеях Тверского бульвара
И доверчиво липла к сияющим башмакам.
Каждой осенью вновь беспощадно стареют поэты.
Говорите растяжно. Поэт – на слова бережлив.
Вот и вы… никогда не воротитесь, этой
Затянувшейся осени
Не пережив.
Просто:
Странница-жизнь покидает привычные лица.
Но гремит за дверьми
Торопливый звонок.
Александр Александрович,
Как минута молчания длится!
Ваш урок.
Никогда не закончится этот урок.
Ясная Поляна
Неутомимо шаркаем по дну
Аллей столетних. Лист роняют клёны,
И солнце через стиснутые кроны
Отвесно проникает в глубину.
Вдруг слушаюсь желанья: пересечь
Посыпанные гравием маршруты.
За шумом осени стихает речь,
И мне навстречу не бегут минуты.
День обморочно-ясен, свеж – владей,
Бери и пробуй – голосом, рукою.
Вон мальчики торопят лошадей
По скошенному лугу за рекою,
Вон грибники… И чудится: вот-вот
Старик бессмертный – здесь его угодья –
Проедет шагом, опустив поводья,
В рубахе белой и белобород.
Здесь мир его, печаль его и суд.
И прочь влечёт душевное томленье –
Туда, где указатели спасут
И верное укажут направленье.
И ветки ударяют по лицу,
И скошенные травы пахнут пряно,
Летит тысячелетие к концу,
Сентябрь за полдень, Ясная Поляна…
Из Ахмеда Адиля
С татарского
Порывистый танец весны!
И грусть уходящего лета.
И сердцу до боли ясны
Родимого края приметы.
Признаний слова позабудь,
Люби и не требуй ответа.
Частицею Родины будь –
Травы, листопада и ветра…
Церковь в Смолино
Вдосталь под куполами горластыми
Поаукалось: «иже еси…»…
Сколько нынче их – птичьими царствами –
По холмам деревенской Руси…
На ступени, от дождиков гладкие,
Поднялась по разломам трава.
Тропки мимо бегут, но с оглядкою:
Бога нету, а память жива.
Жаль, не жаль, но отпели церковники.
Жаль, что кинулись сгоряча
Кирпичи разбирать на коровники.
Только – проку с того кирпича…
Видно, знали строители прежние,
Как в раствор, чтоб держал на века,
Замесить и труда, и прилежности,
И яичного, что ли, желтка.
Над веками прозрений и косности
Столько выбрали высоты,
Чтоб видать – хоть из ближнего космоса,
Хоть с бегущей полями версты.
Стародавнее русское зодчество,
В небеса устремлённая стать.
Есть у каждого имени отчество,
Так не нам же про то забывать.
Похороны Шукшина
Хоронили Шукшина:
Жил, тужил – и вот не стало.
Вкруг московского квартала
Протянулась тишина.
В этот светлый день была
Тишина такой холодной –
Нескончаемой колонной
Прибывала и текла…
– Граждане, по трое в ряд!..
Скорбны милиционеры,
Скорбно принимают меры
И порядочек блюстят –
Только пуговки блестят.
(Все дела такого рода
При стечении народа
Нарушением грозят…)
Увеличенный портрет
В затемнённом вестибюле.
А в почётном карауле
Многих самых знатных – нет.
Нет в газетах некролога, –
Кто подскажет ради Бога:
Помещать, не помещать?
Знать, судили так ребята:
Для актёра – многовато,
Для писателя – как знать…
А покойный был остёр,
Не придерживался правил,
Сам – писал,
И сам же – ставил,