<…> Контракт с ГОРЗы подписан 22 августа 1919 года: в недельный срок должна быть дана спецификация леса для лесов и подмостей, а также и для рабочей мостовой и спецификация инструментов и станков.
30 августа. Железа нет, и проекта башни пока составить нельзя.
1 сентября. Был на Шаболовке: земляные работы для основания башни сделаны уже на четверть, работают три партии. Грунт — глина и внизу песок, местами песок осыпается (проверить проект основания при таком грунте). Видел комиссию в составе десяти человек. С. М. Айзенштейн [представитель ГОРЗы] сказал, что началом работ считает он пятницу 29 августа (окончание 29 марта 1920 года). Кран подвигается медленно, приступили к вырубке мест прикреплений поперечных балочек. Счет за проект и изготовление крана.
Семь рабочих и мастер: средняя плата 100 р. в день.
10 сентября. Железа нет.
1 октября. Железа нет. Кладка фундамента начата 4 октября». <…>
6 октября. Сделана глупость. Упущен расчет прохода через горловину низа. <…> Жаль, что такая хорошая вещь, как сборка без лесов, не понята товарищами. Переделка потребует много времени. Мои упущения: укрепление блоков нижних, плохое укрепление поперечных верхних блоков; стягивание кольцом низа башни для пропуска в горловину и промежуточные кольца; лебедка с одним барабаном вместо двух»{198}.
И так все два года и семь месяцев, кстати, Эйфелеву башню строили два года и два месяца, что было признано рекордом. Но тогда Франция не вела войну, тем более гражданскую. Да и цели у Шухова были куда более прагматичные, чем у Эйфеля, превратившего башню в источник собственных доходов. Так что сам факт строительства башни на Шаболовке в голодное время уже является подвигом и Шухова, и всей его инженерно-строительной команды.
Монтаж первого яруса башни удалось начать только 14 марта 1920 года, а уже 16 апреля начали поднимать вторую секцию. Каждый день ее поднимали на восемь метров, достигнув высоты 25 метров, секцию установили 21 апреля. Шухов не был бы Шуховым, если бы даже в труднейших условиях дефицита всего не применил свои новаторские идеи. Оно выразилось в том, что строительство башни осуществлялось телескопическим способом, без подъемных кранов, которых и взять было негде. Кстати, у Эйфеля в распоряжении было все, в том числе и довольно высокие подъемные краны после того, как башня переросла их, француз применил для подъема деталей специально сконструированные мобильные подъемники, передвигавшиеся по рельсам для будущих лифтов. До лифтов у Шухова руки не дошли — их просто не было в проекте, вот если бы утвердили проект его 350-метровой башни, то тогда быть может…
«В те времена Москва почти ничего не строила, а скорее даже разрушала — в «буржуйках» сгорали остатки заборов. А тут вдруг стройка, да еще такая необычная. Из запасов Военного ведомства строители башни получили десять тысяч пудов железа. Башня росла как своеобразный призрак — высокая, бесплотная, прозрачная и очень таинственная. Эта таинственность была многообещающей — ведь если страна позволила себе роскошь строить, значит, речь идет о деле большой важности. Отсюда и ореол романтики, которым была в моих глазах окружена башня. Про шуховскую башню было тогда много разговоров, казавшихся просто фантастическими»{199}, — свидетельствовал Эрнст Кренкель.
Башня действительно была прозрачной, что Шухов объяснял так: «Башня разделена на пояса. Каждый пояс имеет привычные для глаза пропорции»{200}. Телескопический способ подъема ярусов гиперболоида предусматривал сначала сборку на фундаменте нижней секции, самой большой по диаметру, затем сборку следующей и подъем ее лебедками наверх и закрепление, затем та же операция с третьей секцией и т. д. «Изумительна была красота сборки башни, когда целые секции высотой 25 метров и весом до 3000 пудов или траверсы длиной 10 метров без единого рабочего наверху неожиданно появлялись на фоне неба в облаках и привлекали внимание жителей Москвы. Башня монтировалась без кранов, без лесов. Целые секции поднимались за низ со свободным верхом… Одна эта постройка отняла у меня полжизни, но зато и дала мне тоже полжизни удовлетворения»{201}, — вспоминал участник строительства Александр Петрович Таланкин, проходивший в документах как производитель работ.
Дочь Таланкина вспоминала в 1967 году в письме в газету «Известия»:
«Было это давно, в девятнадцатом году. Отец мой, Александр Таланкин строил вместе с известным инженером В. Г. Шуховым знаменитую радиобашню на Шаболовке. Отец сидел часами над проектом Шухова, разрабатывал чертежи, подбирал рабочих, доставал металл. А тогда не только металла, ткань простую достать очень трудно было. Помню, когда уже секции монтировали, отец для сигналов придумал какую-то систему флажков. А вот материи для флажков нигде достать не мог. Сидели мы с ним вечером, он спрашивает: «Соседка наша в красной кофте ходит?» Я и ответить не успела, а он уже побежал. Возвращается с кофтой. Была она не совсем красная, в какую-то горошинку. Отец ее на свет посмотрел и начал на флажки резать: «А что с горошинками — это ничего. Они совсем незаметны будут». Жили мы за Преображенской заставой, трамваи не ходили, и отец каждое утро отправлялся через всю Москву на велосипеде. Каждый день, зимой и летом, — и так два года подряд. А башня, самое высокое тогда сооружение в стране, росла. Отец приезжал с работы усталый, ужинал и снова садился за свои бумаги. Иногда брал в руки гармошку. Учился играть. Решили они с рабочими устраивать концерты. Кто-то из рабочих сказал, что без гармошки ничего не получится. Отец и купил гармошку. Потом о концертах галанкинской артели много говорили»{202}.
Если у Таланкина стройка на Шаболовке отняла полжизни, то у Шухова она могла отнять жизнь. А все потому, что 29 июня 1921 года во время подъема четвертой секции весом более 21 тонны оборвался трос. Секция рухнула с высоты 75 метров и повредила третью, вторую и первую секции. Авария на стройке сразу привлекла к себе внимание компетентных органов, расценивших произошедшее как вредительство и саботаж, что было ожидаемой реакцией, учитывая сложность, с которой доставали металл для стройки. Но арестовать Шухова, как, например, Станиславского, было нельзя — кто же тогда закончит его проект? Тем не менее нервы ему помотали в ГПУ изрядно. Наказание Шухову было обозначено весьма необычное — условный расстрел. То есть судьбу Шухова решили следующим образом: пока пусть строит, а затем посмотрим, может, и к стенке поставим, а может, и орденом наградим.
Хорошо еще, что специальную комиссию по расследованию причин аварии возглавил Худяков — выводы ее звучали оптимистично для Шухова: во всем виновата усталость металла троса. Усталость металла — результат постоянного напряжения, испытываемого металлом, и как следствие — постепенное накопление повреждений и изъянов, приводящих к изменению его свойств, образованию трещин, их развитию и разрушению материала. Шухов был уверен, что ошибки в его расчетах нет, в доказательство чего при возобновлении монтажа новых секций он вставал непосредственно в центр самой башни, показывая, что находиться там вполне безопасно.
Случались и другие неприятности, грозившие Шухову самыми жуткими последствиями. В частности, 12 августа 1921 года с верхотуры упали двое рабочих, получив травмы, не совместимые с жизнью. Интересно, что журнал «Строительство Москвы» в № 2 за 1927 год называл иное число жертв: «Строительство Шаболовки было исключительным, геройским делом. Технические силы и рабочие жили впроголодь. Материалы удавалось доставать лишь благодаря помощи Владимира Ильича и Л. Б. Красина, лично следивших за ходом работ. Один раз произошло несчастие. Было воздвигнуто уже три звена башни, и когда стали поднимать четвертое, разорвалась цепь лебедки. Под железной фермой было похоронено трое рабочих»{203}.
Все это также можно было трактовать как диверсию, однако Шухова не тронули, ожидая от него скорейшего завершения работы над башней. Примечательно, что и Гюстав Эйфель также попадал в поле зрения криминальных репортеров. В 1893 году он был осужден к двум годам тюрьмы за фиктивные работы для Панамского общества на 19 миллионов франков. Лишь срок давности избавил его от отбывания тюремного наказания.
Авария на Шаболовке нагнала такого страху на всех ее участников, что Шухову приходилось не раз успокаивать их, уверяя, что подъем секций пройдет успешно. В успехе подъема третьей секции, начавшегося 27 октября 1921 года, сомневался Галанкин, боялись мастера и рабочие. 29 октября секцию подняли без сучка и задоринки.
По мере увеличения высотности работ свои требования о повышении оплаты стали выдвигать рабочие и верхолазы, обосновывая это тем, что работающие на Ходынской радиостанции получают 100 тысяч рублей в сутки. 27 октября они в подтверждение серьезности своих намерений устроили итальянскую забастовку, пришлось повысить им зарплату. В итоге в конце декабря верхолазы получали 250 тысяч в сутки, а мастера — 300 тысяч, что значительно превысило запланированные сметой расходы радиоартели.
Много ли получал сам Шухов и можно ли было жить на эти деньги, учитывая инфляцию и цены со многими нулями (в среднем один пуд муки стоил 100 тысяч рублей)? В декабре его жалованье составило 2,5 миллиона рублей, а за проект он получил менее трех миллионов рублей. Так что с голоду Владимир Григорьевич не умер бы. На рынке все можно было купить — сахар 180 тысяч рублей за фунт, масло коровье — 200 тысяч, говядина — 50 тысяч, гречка — 25 тысяч, рыба свежая — 40 тысяч и т. д.
2 декабря была поднята четвертая секция башни, 30 декабря пятая, а последняя, шестая, только 9 февраля, что было вызвано постоянной нехваткой болтов, заклепок и рабочих, которые время от времени опять принимались бастовать — в итоге к концу стройки верхолазы получали 1 миллион рублей в день. Сам же Шухов с трудом получил окончательный расчет 23 миллиона рублей, который выдал ему Григорий Исаевич Аронтрихер, инженер-механик и представитель «Электросвязи», финансировавшей стройку.