Тем не менее вместо логичного решения о капитальной реставрации было принято ошибочное решение о демонтаже ферм Шухова. Крышу разобрали (вместе с фонарями верхнего света), десять ферм демонтировали. Лишь вмешательство общественности приостановило полное уничтожение металлоконструкции, путем возведения временной крыши над сохранившимися конструкциями. Только к 2008 году удалось закончить реставрацию Бахметьевского гаража и восстановить утраченные шуховские фермы. По мнению ряда специалистов, реставрация памятника архитектуры прошла с большими нарушениями, исковеркавшими первоначальный проект Мельникова и Шухова.
А вот еще один гараж Шухова и Мельникова на Новорязанской улице (1926–1929) сохранился даже лучше, чем на улице Образцова. А все потому, что не менял своей функциональности (вот и думай, что на самом деле хорошо для памятника архитектуры!). Этот гараж оригинален еще и по причине своей формы — в виде огромной подковы, что было вызвано крайне неудобным — треугольным — периметром земельного участка, на котором эта подкова уместилась. Но и эта необычная форма породила свою, подковообразную схему парковки грузовиков, отличавшуюся удобством, вместимостью и компактностью. Для гаража на Новорязанской улице Шухов спроектировал столь же оригинальные перекрытия. Будем надеяться, что после бережной реставрации (а ее не избежать) судьба этого уникального здания окажется более счастливой, нежели здания на улице Образцова.
Конструктивистские гаражи Мельникова и Шухова не раз становились объектом интереса другого конструктивиста, фотохудожника Александра Родченко, снимки которого украшали собой страницы многих иностранных журналов той поры. Родченко полюбил и другие произведения Шухова — башню на Шаболовке, дебаркадер Брянского вокзала, Большой Аджигольский маяк, образ которого послужил фотохудожнику для иллюстраций к первому изданию поэмы «Про это» Маяковского.
Еще об одной совместной работе с Шуховым сообщает Мельников в своих мемуарах — речь идет о гараже с «новейшей системой перекрытий в виде деревянного свода», способной увеличиваться в обе стороны «по перпендикуляру к линии заездов». Этот гараж проектировался в 1929–1930 годах в рамках конкурса на так называемый Зеленый город Москвы — не просто огромное место для отдыха, но и своего рода город будущего. Проект Мельникова назвался под стать его сути — Город сонной архитектуры, что подразумевало осуществление идеи рационализации отдыха за счет сна.
Мельников не раз бывал у Шухова в Кривоколенном переулке, в его кабинете, одновременно и домашнем, и рабочем. «Одна дверь кабинета, — вспоминает Федор Владимирович Шухов, — вела в длиннющий коридор квартиры, вторая в конструкторские помещения проектной конторы. Обе двери весь день были отперты и вход был свободный. В послереволюционные годы Владимир Григорьевич жил в том же доме и на том же этаже, где была расположена контора, занимая четыре комнаты и теплую веранду, служившую столовой». В кабинете стоял «большой письменный стол с красочными иностранными техническими журналами, и шкафы с книгами на разных языках в красивых переплетах, и модели башен и барж, и электрофорная машина на шкафу. Интересно было смотреть, как дедушка брал из шкафов книги на разных языках и делал необходимые выписки. Когда в конструкторских помещениях не было проектантов, дедушка открывал дверь в контору и показывал чертежи на досках, расчетные таблицы, графики, как бы приоткрывая для нас, «мальчиков», рабочий процесс проектирования. Удивляло количество весело звеневших арифмометров и вычислительных линеек. Высокий уровень вычислительных работ отличал стиль работы конторы.
Обедать у дедушки было в высшей степени интересно. За большим столом собирались вся семья и гости из друзей, учеников, совместно работающих людей. Здесь бывали академики, профессора МВТУ, Строительного института, практические работники промышленности. Владимир Григорьевич был прекрасным собеседником, умел и рассказывать, и слушать. Эрудиция его во всех областях жизни была огромна. Он прекрасно владел русскими словами и оборотами речи, поговорками, очень точно подбирал слова. В построении его речи совмещалась русская простота и ясность с французским изяществом.
С годами из слышанного в кабинете и за обеденным столом у меня стал возникать обобщенный образ дедушки — крупного инженера и ученого, называемого иногда «главой инженерного корпуса России», участника многих крупных проектов в стране. Работал Владимир Григорьевич много, по 10–12 часов в день, иногда по вечерам прерывал разговор с гостями, чтобы на полчаса-час пройти в конструкторские помещения, чтобы в одиночестве проверить пришедшую ему идею.
Значимость дедушки в глазах внуков еще больше росла от того, что он мог свободно говорить по телефону с М. И. Калининым, с А. И. Рыковым, бывшим в ту пору председателем Совнаркома, с Косиором — заместителем председателя ВСНХ и другими крупными государственными деятелями. Кроме того, мы всегда гордились тем, что башню на Шаболовке дедушка строил по указанию самого В. И. Ленина. И кстати, строил ее малым числом рабочих. Они были члены одной артели, или как бы сегодня сказали — кооператива. Работали на хозрасчете.
Слава Владимира Григорьевича росла, он уже стал членом-корреспондентом Академии наук СССР, дважды Героем Труда. Отмечались его юбилеи, а он оставался таким же простым, доступным. По вечерам много гулял. Телеграфный переулок (так назывался тогда Архангельский переулок. — А. В.), где он жил, выходил на Чистопрудный бульвар, и дедушка проходил иногда почти полное Бульварное кольцо, что составляло около шести километров. В воскресенья выезжал гулять на Ленинские горы, к смотровой площадке, или в Сокольники»{255}.
Тот факт, что Шухов поддерживал прямую связь с главой советского правительства Рыковым, не является исключением. Например, старейший инженер-нефтяник Давид Ландау в 1930-х годах постоянно получал из канцелярии Молотова (новый председатель Совнаркома с 1930 года) пакеты с просьбой сделать тот или иной расчет. А Сталин мог позвонить тому или иному крупному ученому и спросить его мнение по тому или иному вопросу. Звонил ли Сталин Шухову — неизвестно.
Тема «Шухов и конструктивисты» была бы неполной без упоминания имени Владимира Татлина — идеолога конструктивизма, известного своим «Памятником III Коммунистическому интернационалу» 1919 года. Это тоже башня, но иного рода. Башни Шухова и Татлина нередко сравнивают, пытаясь найти общие черты, в частности, материал, из которого они сделаны. И все же отличий больше, ибо Татлин создавал свою башню в одном экземпляре, а Шухов рассчитывал на ее многократное повторение, причем в практических целях. Более того, можно услышать мнение, что башня Татлина есть не что иное, как альтернатива конструкции Шухова. Вот такая фантазия. Так или иначе, но и Татлин, и Шухов похожи в одном — в оригинальности идей.
Перекличку с гиперболоидом Шухова можно уловить и в творчестве другого известного конструктивиста архитектора Ивана Леонидова, если взять хотя бы его конкурсный проект здания Наркомтяжпрома на Красной площади 1934 года.
Сотрудничество Шухова с Мельниковым не получило дальнейшего развития по причине наступления официальной идеологии на относительную свободу творчества. В начале 1930-х годов происходит централизация управления всеми видами искусства в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 года. Отныне конструктивизм был объявлен вредным течением — формализмом. А его лучшие представители, такие как Константин Мельников, подверглись остракизму и порицанию, да еще и в самых оскорбительных выражениях. Жесткие термины, использованные в процессе «творческой дискуссии» о путях развития советской архитектуры, свидетельствовали об опасности упорствования в отстаивании конструктивистами-формалистами своей точки зрения. Так можно было накликать на свою голову и более жестокую кару, чем ежедневное полоскание своего имени на страницах «Правды». Однако время расставило многое по своим местам. И сегодня среди памятников, оставшихся в наследство от советской архитектуры, гаражи архитектора Константина Мельникова с перекрытиями инженера Владимира Шухова привлекают к себе пристальное внимание мирового архитектурного авангарда, чем еще раз подчеркивается необходимость бережного к ним отношения.
«И академик, и герой, и мореплаватель, и плотник» — эти пушкинские строки с полным основанием можно отнести и к Шухову. В период работы над гаражами Владимир Григорьевич Шухов удостоился признания академического сообщества, будучи избранным 2 февраля 1928 года в члены-корреспонденты Академии наук СССР, а 13 марта 1929 года он стал ее почетным членом{256}. Избрание Шухова поддержали академики Алексей Крылов и Петр Лазарев, отметившие, что кандидат в академию «пришел к выработке своеобразного полугеометрического метода исследования, быстро ведущего к окончательным результатам», кроме того, «нет почти области строительного дела и машиностроения, которой не уделил бы своего внимания Шухов и в которую он не внес бы тотчас же усовершенствований или новых изобретений. Он везде ищет наивыгоднейших соотношений между элементами конструкции и наивыгоднейших условий постройки и эксплуатации»{257}.
Тут следует отметить, что в те времена это было совсем иное научное учреждение, имевшее смелость иногда перечить советской власти. Академию наук СССР создали постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июля 1925 года на базе Российской академии наук, размещалась она до 1934 года в Ленинграде. Бывшие царские академики (так их порой обзывали в прессе) всячески сопротивлялись проникновению в свои ряды коммунистов, пытаясь забаллотировать их на выборах. Усиление партийного контроля над академией и репрессии в отношении отдельных ее членов, переезд президиума в Москву,