{266}. К 1934 году относится и консультирование Шуховым проекта установки разогрева масла в цистернах{267}.
Глава двадцать шестая«Я ВСЕ ЕЩЕ МОЛОД И РАДУЮСЬ, КАК РЕБЕНОК,КОГДА КО МНЕ ПРИХОДЯТ»
За четыре года до смерти Шухов переехал в новую квартиру 64 в доме 18/20 на Зубовском бульваре, откуда было рукой подать до Смоленского бульвара, до особняка, где он прожил столько лет, где выросли его дети и родилось столько оригинальных идей и который у него отобрали в 1918 году. И вот судьбе было угодно привести (а точнее, вернуть его) в те места, сделав круг диаметром в два десятка лет. Новый многоквартирный дом принадлежал кооперативу «Научные работники» и был построен в 1934 году по проекту архитектора Александра Корноухова. Серая восьмиэтажная громада, поставленная зигзагом, с незамкнутым двором и большими витражами лестничных клеток, угловыми окнами, выделяется и по сей день на этом отрезке Садового кольца и является памятником эпохе конструктивизма.
Соседей не выбирают — вот и Шухов поселился под одной крышей с теми, кто в иной жизни вряд ли мог оказаться в сфере его интересов или быть просто приятен в общении в гостиной с патефоном или на кожаном диване в личном кабинете. В этом же доме, например, жил тот самый философ-марксист Абрам Деборин, которого завалили на выборах в Академию наук в январе 1929 года. Его «продавили» в академию лишь со второго раза, да и то благодаря выбранным прежде академикам-коммунистам. Или взять партийного историка товарища Панкратову — она лично потребовала исключить из рядов родной большевистской партии своего мужа-троцкиста (расстрелян в 1938 году). Именно по учебнику Панкратовой «История СССР» учились внуки Шухова в московской школе.
Переезд Шуховых на новую квартиру растянулся на три первые недели сентября 1934 года. Судя по записям, главное для Владимира Григорьевича было перевести книги, уместившиеся в шесть ящиков, а потом уже посуду и прочие вещи. Поскольку дом был новым, то в нем почти ничего не работало — ни телефон, ни отопление. Разве что лампочка Ильича горела. Не было и ванны с царапинами, которую обещали почетному академику. «В том доме, — вспоминала внучка, Алла Сергеевна Шухова, — дедушка чувствовал себя неуютно: многочисленные недоделки, некачественный материал стен, слабое отопление, суженное жизненное пространство. Но он любил Зубовский бульвар. Неподалеку, наискосок, на углу 1-го Неопалимовского переулка, некогда стоял его собственный дом — старинный ампирный особняк. Владимир Григорьевич любил прогуливаться по кажущемуся бесконечным бульвару с вековыми раскидистыми деревьями, иногда один, а по большей части с женой, с которой прожил полвека, или с друзьями-соратниками. До тех пор, пока не были вырублены роскошные деревья и бульвар не начали стремительно уничтожать, приводя Садовое кольцо в его нынешнее состояние»{268}.
Тем не менее на творческий процесс временные бытовые трудности не повлияли. Шухов, несмотря на болячки, остается в строю. Он консультирует самые разные проекты — проект локомобиля, труб для канала Москва — Волга, баков для нефтепровода, шарового резервуара, металлургического оборудования, барокамеры, радиомачты высотой 600 метров для Москвы, ветроэнергетической установки в Крыму, а еще занимается котлами, трубопроводами, перекрытиями и т. д., и т. п.
Шухов участвует и в жизни Академии наук, заседает, пытается отбиться от желающих усовершенствовать его изобретения. Тут надо сказать, что в жизни каждого великого изобретателя наступает такой момент, когда возникают доброхоты, оспаривающие у него первенство в том или ином уже давно сделанном изобретении. Они, как правило, чрезмерно настырны в отстаивании своей точки зрения, ходят целыми днями по инстанциям, доказывая, что это именно они «открыли Америку». Как правило, это клинический случай.
Случается и по-другому, когда ниоткуда возникают «усовершенствователи». Так было и с Шуховым, расценившим как «мошенничество» появление на пороге его квартиры Зиновия Львовича Берлина, инженера, предложившего улучшить работу его котлов. Ознакомившись с проектом «нового котла Шухова — Берлина», Владимир Григорьевич обозначил свою реакцию лишь одним, но сильным словом — «ужас». Неизвестно, что на самом деле сказал Шухов Берлину, но новоявленный соавтор передавал рассказ Шухова о том, как родилась идея котла самоварного типа для водонапорных башен: «Жена жаловалась на даче, что самовар долго не закипает. Пришлось сделать ей самовар с кипятильными трубами. Вот он-то и стал прообразом вертикального котла»{269}.
Совместных патентов Шухова — Берлина на новую конструкцию котла при жизни Владимира Григорьевича не было, но уже вскоре, в 1939 году, в Белгороде началось строительство нового котельного завода, где директором и главным инженером стал Берлин. Завод строился для производства «котлов конструкции Шухова — Берлина (модернизированный водотрубный горизонтальный паровой котел системы В. Г. Шухова)». После начала войны Берлин уже на основе эвакуированного из Москвы завода «Парострой» и Белгородского котельного завода развернул производство «горизонтально-водотрубных котлов для сжигания угля типа Шухова — Берлина». Но Шухов об этом уже не узнал.
В эти годы Шухов вновь соприкасается с карательными органами, пытаясь вырвать из их цепких лап своего бывшего сотрудника Леонида Лейбензона, основоположника подземной гидравлики и члена-корреспондента Академии наук СССР с 1933 года. По делу Лейбензона Шухов проходил свидетелем, выступая в суде 5 декабря 1936 года, о чем в дневнике написал: «Отвратительная свидетельница». В результате обвиняемого оправдали и освободили из-под стражи.
Дело Лейбензона, получившее отражение в дневниках Шухова, было нетипично для той эпохи. Впервые ученого и его жену арестовали в июле 1936 года на подмосковной даче в Кратове по подозрению в антисоветских разговорах, в декабре его освободили, а в январе 1937-го опять посадили. Приговорили его по статье 58-2 УК РСФСР к трехлетней ссылке в Казахстан, где он с трудом устроился учителем в школу (там его обвинили в низком научном уровне преподавания). Из Академии наук его исключили в апреле 1938 года. Хлопоты Шухова, С. А. Чаплыгина позволили смягчить участь Лейбензона, по протесту прокурора в мае 1939 года его оправдали решением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР. Вернуться в Москву опальный ученый смог в июне 1939-го, уже после смерти Шухова. В 1943 году его избрали академиком и дали Сталинскую премию, а умер он в 1951-м. Последние семь лет ученый был прикован к постели — сказались пребывание в Таганской тюрьме и ссылка. Так что непонятно, о какой «славе» говорит Е. М. Шухова, намекая на некую небезупречность в отношениях Шухова и его ученика, разве что о славе человека, чудом уцелевшего после двух арестов — таких людей в то время действительно было наперечет.
Последние годы Шухова связаны с личными потерями. 16 сентября 1935 года уходит из жизни единственный друг, единомышленник и искренний пропагандист шуховских изобретений Петр Худяков. Владимир Григорьевич с трудом находит в себе силы прийти на прощание с ним. А 16 августа 1937 года умирает супруга изобретателя Анна Николаевна. Вместе они прожили почти полвека. Потрясение от кончины любимой жены таково, что Шухов на две недели прекращает всякую работу. Отныне самым близким ему человеком станет старшая дочь Ксения, которая будет во всем помогать отцу в квартире на Зубовском бульваре (не считая домработницы Дуси).
В эти годы тяжелого одиночества утешением для Шухова становятся приходящие в гости внуки Алла, Лея, Федор, которых он угощает шоколадными конфетами из красивой большой коробки, стоящей в шкафу, подолгу и ласково беседует, показывает коллекцию фотоснимков. Внучка Алла Сергеевна Шухова, радовавшая дедушку игрой на концертном рояле в его квартире, отмечала, что он был похож на Чехова и Чайковского, с которыми его объединяли одухотворенность и благородство души, озаряющие внешний облик.
Более развернуты воспоминания Федора Владимировича Шухова: «Владимир Григорьевич Шухов, как мы его называли дома — «дедушка Шухов», это серо-голубые умные, добрые, чуть лукавые глаза, иногда веселые, а иногда очень усталые, с мешками на нижних веках. Он был не обычным дедушкой, а очень уважаемый глава большой семьи. Он не ласкал своих внуков, не дарил дорогих подарков и денег, считая, что все это балует. Но умел говорить с нами обо всем важном для нашего возраста и, главное, разрешал сидеть на большом кожаном диване в его кабинете и наблюдать за его работой. Так он, вечно не имеющий свободного времени, общался с нами и приобщал к своей работе. В то время он был очень значительный человек, решающий важные вопросы, пользующийся уважением и даже почтением собеседников. Говорил он всегда не повышая голоса, и только интонации определяли отношение к собеседнику и прослушанному. Интонации от мягких и доброжелательных иногда переходили к жестким, почти приказывающим. Он умел требовать и отстаивать свою точку зрения. О Владимире Григорьевиче возникало двойственное впечатление: добрый дедушка и строгий руководитель…
В тридцатые годы дедушка переехал на новую квартиру в дом на Зубовском бульваре. Новый кабинет, очень светлый, солнечный, и в нем — тот же стол, те же шкафы, тот же диван, те же модели, но нет прямой двери в проектную контору. На работу, а их теперь стало две: Стальпроект и Гипронефть — нужно ездить, а сил стало меньше, и поток людей устремился в кабинет на Зубовском бульваре. Сколько ученых и инженеров перевидали стены кабинета! Дедушка однажды спросил меня:
— Кем ты хочешь быть, какая профессия тебе по душе?
Для меня вопрос был давно решен. Я ответил:
— Хочу быть инженером, как дед и отец.