ный день из другой жизни.
Орлов посмотрел на фото, потом на восковое лицо гения-монстра. На секунду в его глазах промелькнуло что-то живое. Он аккуратно сложил фотографию и сунул бумажник обратно в карман Кросса.
Лебедев этого не заметил. Он смотрел в экран смартфона. Красная свеча на графике акций «Aethelred» сменилась робким зелёным ростком. Его короткая позиция принесла прибыль. Небольшую, но приятную.
— Нашли майора, — доложили по рации. — Дельта-четыре. Без сознания. ЧМТ. Живой.
Лебедев убрал телефон. Подошёл к гермозатвору, за которым нашли Воронова. Посмотрел на обездвиженное тело своего командира. Не жалость. Не уважение. Холодный анализ.
— Эвакуировать, — бросил он медикам. — Старый медведь слишком долго был вне берлоги. Пора на покой.
Он отвернулся. В голове уже складывались строчки отчёта для Москвы. О героических усилиях его группы. И о том, как устаревшие методы и недальновидность майора привели к потере ключевого актива.
Тишина.
Идеальная. Абсолютная. В мобильном командном центре не было слышно даже гула систем охлаждения.
Хелен Рихтер сидела в кресле, спина прямая, неподвижная. Смотрела на главный экран. Тактическая карта «Редюи» была почти пуста. Несколько синих иконок её оперативников двигались к точке эвакуации. Красные иконки противника застыли на месте.
Провал.
Слово было холодным и твёрдым, без вкуса и запаха.
Подошёл аналитик. Положил перед ней планшет, не решаясь встретиться с ней взглядом.
— Цель-один, Кросс, предположительно нейтрализован группой Воронова. Цель-два, Люсия Рейес, и «Дикая Карта» покинули объект. Наши потери: двое убитых, трое раненых. Периметр свёрнут.
Она не смотрела на него.
— Принято.
Он помялся и бесшумно исчез.
Она осталась одна. В голове снова и снова проигрывался один и тот же момент. Кадр с камеры снайпера. Две фигуры у выхода из гаража. Идеальная линия огня. Голос в наушнике: «Цели на мушке. Жду приказа».
Её приказ, который так и не сорвался с губ.
Она попыталась, как всегда, облечь это в формулу. «Задержка в принятии решения, вызванная нерелевантным эмоциональным фактором, привела к потере контроля над ситуацией…»
Ложь.
Это была не формула. Это был крик из прошлого. Лагос. Её наставник, умирающий у неё на руках. И на экране — брат, спасающий сестру. Образ, который она считала своей прививкой от человечности, своим источником силы, сработал наоборот. Он парализовал её.
Её величайшая травма. Её главный секрет. Фундамент её личности. Всё это предало её.
Она проявила слабость. Она проявила человечность.
Она протянула руку и медленно, одну за другой, отключила все системы. Мониторы погасли. Командный центр погрузился в полумрак, освещаемый лишь тусклыми светодиодами на панелях.
В наступившей тишине она бессознательно подняла левую руку. Начала медленно, методично поглаживать безымянный палец. Там, где когда-то должно было быть кольцо, но не было даже следа.
Ни злости. Ни сожаления. Ни вины.
Только ледяная, вязкая пустота провала. Она стала тем, чего всегда боялась. Неэффективным активом. Статьёй расходов, превысившей норму.
И скоро кто-то, сидящий в таком же стерильном кабинете, отдаст приказ о её собственной утилизации.
И этот приказ будет выполнен. Без колебаний.
Глава 14. Незавершённые дела
В доме пахло сосной и холодным камнем. Воздух, просачиваясь сквозь щели в старых рамах, приносил с собой оглушительную тишину альпийских склонов. Хавьер сидел за грубым столом, глядя в никуда. Пейзаж за окном — идеальный, открыточный, фальшивый — не имел к нему никакого отношения. Вся его реальность сжалась до пространства между ним и сестрой.
Люсия сидела напротив.
Её глаза, когда-то полные огня, насмешки и жизни, превратились в два тусклых объектива. Они отражали свет лампы и смотрели. Сквозь него. Сквозь стену. Сквозь горы.
В никуда.
На столе между ними лежали выцветшие фотографии. Потёртые, с закруглёнными от сотен прикосновений углами. Хавьер взял одну. Двое детей на пляже, щурятся от солнца. Он — худой, серьёзный, с ободранными коленками. Она — хохочет, размахивая пластиковым ведёрком.
Он медленно подвинул снимок к ней. Голос, давно не использованный, прозвучал хрипло.
— Смотри, Люси. Это… мы. Помнишь? Ты тогда наелась песка. Сказала, солёный, как чипсы.
Он ждал.
Вдох. Выдох.
Ничего. Взгляд не сфокусировался. Лицо — гладкая, безмятежная маска.
Он взял другую карточку. Неловкий семейный праздник. Он в дурацком свитере, она закатывает глаза.
— А это? Помнишь, с велика упала? Коленку в хлам, ревела на всю улицу… Я тебя на спине тащил. А ты меня колотила и кричала, что это я виноват.
Уголки его губ дёрнулись в подобии сухой усмешки.
— Я… я тебя неуклюжей назвал. Дурак был. Ты всегда была смелее меня. Слишком смелой… Люси?
Он осекся.
— Скажи что-нибудь. Сука, просто… выругай меня. Как тогда. Назови тупым солдафоном. Ну же…
Слова застряли в горле. Он, который мог заставить говорить камни, не мог вытянуть ни звука из собственной сестры.
Его убивала не тишина. Тишина была бы милосердием.
Его убивал звук.
Ровный, механический ритм её дыхания. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Звук идеально работающего организма, из которого выкачали душу. Этот метроном отбивал секунды его личного, бесконечного ада. Это и был «Шум». Самый громкий, самый невыносимый. Непрекращающееся доказательство того, что он спас только оболочку.
Он уже хотел сдаться, убрать фотографии, когда заметил движение.
Её правая рука. Она лежала на колене, и подушечка большого пальца медленно, ритмично постукивала по суставу указательного.
Раз. Два. Три. Пауза.
Раз. Два. Три. Пауза.
Надежда — глупая, иррациональная тварь — на миг кольнула в груди.
Проблеск? Возвращение?
Он вгляделся. Движение было слишком точным. Слишком выверенным. Нечеловеческим в своей безупречности. Это был не её жест. Он никогда не видел, чтобы она так делала. Это был не нервный тик.
Это был протокол.
Команда, зацикленная в глубине её нейронов. Призрак программы «Шум» смотрел на Хавьера её глазами и отбивал ритм на её пальцах.
Надежду не просто убили. Её вскрыли на его глазах, показав уродливый, тикающий механизм внутри.
Он, разрушитель, которого заставили стать хранителем. Хранителем пустоты.
Хавьер сдался. Медленно, словно двигаясь под водой, он собрал фотографии и убрал их в старую обувную коробку. Закрыл крышку. Прошлое было заархивировано.
Его взгляд упал на полку. Там лежал её старый «Зенит». Он привёз его с собой, сам не зная зачем. Трещина на стекле объектива пересекала линзу, как шрам.
Он встал, подошёл к сестре и опустился на стул рядом. Вместе они смотрели в окно на равнодушную красоту заката. Он не знал, сможет ли когда-нибудь починить этот фотоаппарат. Не знал, вернётся ли к нему Люсия.
Но он будет здесь.
Будет следить, чтобы она дышала. И ждать.
Это была его ответственность.
Квартира в Лондоне была безупречна. Воздух — отфильтрован. Температура — выверена до десятой доли градуса. На идеально пустом столе стояла чайная чаша династии Сун. Её разбитое тело скрепляли тонкие золотые швы. Шрамы, превращённые в искусство.
Хелен Рихтер смотрела на экран.
Три лица. Дэвис, её бывший начальник, избегал смотреть в камеру. Его слабость была почти осязаемой. Два других — безликие члены совета директоров, мужчины в костюмах, стоивших больше её годовой зарплаты.
— Хелен, — начал Дэвис. Его голос был пропитан сочувствием, которое не доходило до глаз. — Мы проанализировали отчёт по операции «Редюи». Потери… превысили допустимые лимиты.
— Цели были почти достигнуты, — её собственный голос был ровным, без единой интонационной трещины. — Кросс нейтрализован. Его исследования…
— Исследования скомпрометированы и захвачены третьей стороной, — перебил её один из костюмов. Не повышая голоса, он вставил реплику в паузу с точностью хирурга. — Ключевой актив утерян. Сопутствующий ущерб в виде огласки неприемлем. Вы стали… эмоциональны, Хелен.
Эмоциональны.
Слово повисло в отфильтрованном воздухе. Весь мир сузился до него.
— Мои действия были продиктованы тактической необходимостью, — отчеканила она.
— Ваши действия привели к провалу, — подхватил Дэвис, обретя силу чужого решения. — Совет директоров постановил: вы отстранены от всех операций. Ваша роль в компании будет… пересмотрена. Мы ценим вашу службу, но дальнейшие амортизационные издержки, связанные с вашим участием, слишком высоки.
Амортизационные издержки. Вот чем она стала.
Она молчала. Идеальная маска корпоративного солдата. Но внутри, под этой маской, кристаллизовалось чистое, холодное презрение. К этим трусливым, самодовольным мужчинам. К себе — за то, что служила им.
Всю жизнь она выжигала из себя человечность, считая её системной ошибкой. И теперь эта система списывала её за единственное проявление этой самой ошибки. За одну секунду колебания.
Дисциплина требовала молча принять приговор. Но какая-то тёмная часть души хотела дотянуться сквозь экран и сломать им шеи.
— Это всё? — спросила она. Голос не дрогнул.
— На данный момент, да. Отдел кадров свяжется с вами.
Экран погас, превратившись в чёрное зеркало.
Хелен долго смотрела на своё отражение. Она видела не себя. Она видела списанный актив.
Медленно, почти бессознательно, она начала поглаживать безымянный палец левой руки. Там, где был фантомный след от кольца. Она проиграла не русским. Не Хавьеру.
Она проиграла призраку из Лагоса. Себе.
В своём кабинете Дэвис закрыл ноутбук. Повернулся к молодому ассистенту.
— Закажите столик в «Savoy» на восемь.
Он поправил галстук.
— И подготовьте приказ о переводе Рихтер в архивный отдел. Сектор «Незавершённые проекты». Пусть разбирает старые бумаги.