– Какие, например?
– У вас есть время? – спросила Майя. – Хотите прочесть кое-что, что вроде бы не имеет отношения к моему отцу, а на самом деле имеет, еще какое?
Она достала из коробки журнал «Кромос», обложка была мне незнакома: название белыми буквами в красной рамке и цветная фотография женщины в купальном костюме. Руки она осторожно положила на скипетр, на пышной прическе покоилась корона. Королева красоты. Это был журнал 1968-го года, а женщину, как я не замедлил узнать, звали Маргарита Мария Рейес Завадски. В том году она победила в конкурсе «Мисс Колумбия». На обложке красовалось несколько заголовков, желтые буквы на синеве Карибского моря, но я не успел прочесть их, потому что пальцы Майи Фриттс уже открывали журнал на странице, отмеченной желтым стикером. «С ним надо поосторожнее, – сказала Майя. – В этой влажности бумага долго не живет, ума не приложу, как этот журнал протянул столько лет. Вот, смотрите».
«ТРАГЕДИЯ В САНТА-АНЕ» – гласил внушительных размеров заголовок. И короткий подзаголовок: «Тридцать лет спустя после авиакатастрофы, прогремевшей на всю Колумбию, „Кромос” представляет эксклюзивное интервью с выжившим». Статья соседствовала с рекламой «Клуб-дель-Клан»[41], что меня позабавило: я множество раз слышал, как мои родители обсуждают эту программу. Над заголовком «Televisión Limitada» нарисованная девушка играла на гитаре. «Диалог с колумбийской молодежью, – гласило объявление, – невозможен без упоминания „Клуб-дель-Клан”».
Я хотел было спросить, что имеется в виду, но тут мне на глаза попалась фамилия Лаверде, рассыпанная по странице, словно грязные собачьи следы.
– Кто такой этот Хулио?
– Мой дед, – сказала Майя. – Который тогда еще не был моим дедом. Он тогда еще вообще никем не был, ему было пятнадцать.
– Тысяча девятьсот тридцать восьмой год, – сказал я.
– Да.
– Рикардо в этой статье не упоминается.
– Нет.
– Он тогда еще не родился.
– Родится только через несколько лет.
– Но тогда…
– Вот я и спрашиваю: у вас есть время? Потому что если вы спешите, я пойму. Но если вы хотите узнать, кто такой был Рикардо Лаверде, вам стоит начать отсюда.
– Кто написал это?
– Неважно. Не знаю. Неважно.
– Как это неважно?
– Редакция, – нетерпеливо сказала Майя. – Редакция, какой-нибудь там журналист или репортер, не знаю. Безымянный тип, который однажды заявился к моим бабушке с дедушкой и принялся задавать вопросы. А потом продал эту статью и стал писать другие. Какая разница, Антонио? Какая разница, кто ее написал?
– Но я просто не понимаю, – сказал я. – Не понимаю, что это такое.
Майя вздохнула. Вздох был карикатурный, словно у плохого актера, но у нее он получился естественным, таким же естественным, как ее нетерпение.
– Это рассказ об одном дне. Как мой прадед повел моего деда на выставку самолетов. Капитан Лаверде ведет своего сына Хулио посмотреть на самолеты. Хулио пятнадцать лет. Потом он вырастет, женится, у него родится сын, которого он назовет Рикардо. Рикардо тоже вырастет, и у него родится дочь, это буду я. Не вижу, что здесь непонятного. Это был первый подарок, который мой отец сделал моей матери, задолго до того, как они поженились. Я сейчас читаю и прекрасно понимаю.
– Что?
– Почему он ей это подарил. В ее глазах это выглядело хвастовством, заносчивостью: смотри, что пишут о моей семье, про мою семью пишут в газетах, ну и все такое. Но потом она поняла. Она была просто гринга, которую занесло в Боготу, встречалась с колумбийцем, не понимая ничего ни о стране, ни о нем самом. Когда приезжаешь в незнакомый город, первым делом нужно найти путеводитель, правда же? Так вот, эта статья тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года – путеводитель, который мой отец вручил моей матери. Ну да, путеводитель, почему бы и нет. Путеводитель по Рикардо Лаверде и по его чувствам, все маршруты хорошо размечены, все как полагается.
Она помолчала и добавила.
– Ну ладно, смотрите сами. Хотите пива?
Я сказал, да, хочу, большое спасибо. И начал читать. «В Боготе был праздник», – так начинался текст. А дальше:
В то воскресенье 1938-го года отмечалось четыреста лет со дня ее основания, и весь город был увешан флагами. Сама годовщина была не в воскресенье, а несколькими днями позже, но город уже украсили, потому что боготинцы той эпохи предпочитали делать все загодя. Пройдет много лет, и, вспоминая тот роковой день, Хулио Лаверде станет говорить именно об этих флагах. Он припомнит, как отец вел его пешком от семейного особняка до Марсова поля, в районе Санта-Ана, который в те времена был скорее пустырем, чем районом, и находился в отдалении от города. Но с капитаном Лаверде у вас не было ни малейшего шанса поехать на автобусе или согласиться, чтобы вас подвезли знакомые: ходить пешком он полагал занятием почетным и благородным, а передвигаться на колесах – уделом плебеев и нуворишей. Согласно воспоминаниям Хулио, капитан Лаверде всю дорогу распространялся о флагах, повторяя, что настоящему боготинцу полагается знать историю своего флага, и подвергая знания сына постоянным испытаниям.
– Вас что, этому не учат в школе? – говорил он. – Какой стыд. Куда же катится этот город – в руках таких-то граждан?
Он заставил Хулио повторять, что красный символизирует свободу, человеколюбие и здоровье, а желтый – справедливость, добродетель и милосердие. Хулио послушно повторял:
– Справедливость, добродетель и милосердие. Свобода, здоровье и человеколюбие.
Капитан Лаверде был удостоен наград как герой войны с Перу. Он летал бок о бок с Гомесом Ниньо, Гербертом Боем и другими легендарными пилотами, и командование особо отметило его действия во время операции в Тарапаке и при взятии Гуэпи. Гомес, Бой и Лаверде – эти три имени повторялись всегда, когда речь заходила о вкладе военно-воздушных сил Колумбии в победу. Три воздушных мушкетера: один за всех, и все за одного. Речь могла идти о разных мушкетерах, в зависимости от того, кто рассказывал эту историю, иногда упоминались Бой, Лаверде и Андрес Диас, иногда – Лаверде, Хиль и фон Эртцен. Но имя капитана Лаверде звучало всегда.
Так вот, тем воскресным утром на Марсовом поле был запланирован парад военной авиации в честь юбилея Боготы, пышное торжество в духе римских императоров. Капитан Лаверде условился встретиться там с тремя ветеранами, друзьями, которых он не видел с окончания войны, так как ни один из них не жил в Боготе. Но у Лаверде были и другие причины присутствовать на параде. Во-первых, его пригласил на президентскую трибуну сам президент Лопес Пумарехо. Ну или почти что он сам: генерал Альфредо де Леон, который был очень близок к президенту, сказал капитану, что президент будет весьма рад, если Лаверде почтит его своим присутствием.
– Подумайте только, – говорил генерал, – такой человек, как вы, который защищал в битвах честь нашей страны. Человек, которому наша родина обязана свободой и целостностью границ.
Это почетное приглашение было одной из причин. Но была и еще одна, менее почетная, но более важная. Среди пилотов, участвующих в параде, должен был быть капитан Абадиа.
Сесару Абадиа еще не исполнилось и тридцати, но капитан Лаверде уже предрек этому пареньку из провинции, худому, улыбчивому и успевшему налетать, несмотря на юный возраст, две тысячи пятьсот часов, славу величайшего пилота летательных аппаратов в истории Колумбии. Он видел, как летает Абадиа, во время войны с Перу, когда сам Лаверде был еще не капитаном, а лейтенантом. Мальчишка из Тунхи преподносил уроки отваги и ловкости самым опытным из немецких пилотов. Лаверде симпатизировал ему и даже восхищался им с высоты собственного опыта. Симпатизировал как человек, привыкший к всеобщему восхищению, понимая, что жизненного опыта юноше пока недостает. Но Лаверде направлялся на парад не для того, чтобы собственными глазами увидеть знаменитые воздушные чудеса капитана Абадиа; он жаждал показать их сыну. Ради этого он вел Хулио на Марсово поле. Ради этого заставил его прошагать пешком через весь наводненный флагами город. Ради этого объяснил ему, что они увидят три разновидности самолетов, «Юнкерс», «Фалькон» из разведывательной эскадрильи и «Хаук» из штурмовой. Капитан Абадиа должен был пилотировать «Хаук-812», одну из самых быстрых и маневренных машин, когда-либо изобретенных человеком для суровых и жестоких военных надобностей.
– «Хаук» – по-английски «ястреб», – сказал капитан юному Хулио, взъерошив его короткие волосы. – Ты ведь знаешь, что это такое?
Хулио ответил, что да, он прекрасно знает, большое спасибо за разъяснение. Говорил он без энтузиазма. Он шагал, глядя себе под ноги, а может, разглядывая обувь окружавшей его толпы, пятидесяти тысяч людей, с которыми они сталкивались и смешивались. Пальто соприкасались, деревянные трости и сложенные зонты бились и цеплялись друг за друга, руаны испускали запах необработанной шерсти, парадная форма военных блистала медалями на груди, полицейские при исполнении неторопливо прохаживались среди публики или наблюдали за толпой сверху, с высоты своих недокормленных лошадей, оставлявших где попало след зловонных экскрементов… Никогда раньше Хулио не видел такого скопления народу. Никогда еще в Боготе не собиралось столько людей в одном месте с одной целью.
И может, от шума, производимого толпой, от сердечных приветствий и громких бесед, а может, от смеси запахов, испускаемых едой и одеждой, Хулио вдруг показалось, что он мчится на карусели, которая чересчур разогналась, цвета вокруг отзывались во рту горечью, а рот его словно наполнился травой.
– Мне плохо, – сказал он капитану Лаверде.
Но тот не обратил на него внимания. Точнее, обратил, но не чтобы прислушаться к его жалобе, а чтобы представить его подошедшему мужчине, высокому, в военной форме и с усами в стиле Родольфо Валентино.
– Генерал Де Леон, позвольте представить вам моего сына, – сказал капитан и добавил, обращаясь к Хулио: – Генерал Де Леон – генерал-префект безопасности.