Надежда Ивановна с измученным лицом сидела в кресле перед столом Людмилы Васильевны и вытирала слезы.
— Извините, пожалуйста, я сейчас успокоюсь. Покажите мне Юрочку. Он живой?
Григорий Романович молчал.
Людмила Васильевна мягко сказала:
— С Юрой все в порядке, Надежда Ивановна. Так, кажется, вас зовут?
— Спасибо вам за телеграмму. Я чуть с ума не сошла. Оказывается, он уехал искать отца, а того не знает, что у меня точный адрес имеется. Нашли? — спросила она.
— Нашли, — сказала Людмила Васильевна.
— Что же он думает? Возьмет Юру? — спросила Надежда Ивановна.
— Обещал завтра дать окончательный ответ.
— Может, и не надо настаивать? — сказала Надежда Ивановна. — Юрочка знает, что нашли отца?
— Нет, — сказала Людмила Васильевна. — Не знает.
— Скажите, что не нашли, и пусть возвращается к нам.
— Юра уже большой и, пока не узнает всю правду, не сможет жить так, как жил раньше.
Надежда Ивановна согласно закивала головой.
— Я обманула его, не сказала всей правды. Простит ли он? Разрешите хоть повидаться с ним?
— Мальчику будет тяжело с вами говорить, — сказала Людмила Васильевна. — Свидание причинит Юре лишнее волнение.
— Если сейчас нельзя, я потерплю.
Надежда Ивановна бессильно опустила руки на стол.
— Чем же все это кончится?
— С течением времени все разъяснится, — неопределенно утешил ее Григорий Романович. — Вы нам доверьтесь, ваш случай не первый, уверяю вас, потерпите.
В конце летнего дня Людмила Васильевна шла по тихой зеленой улочке в Филях, где еще доживали свей век за кривыми заборами кособокие деревянные домишки.
Не торопясь, она приблизилась к дому Семерихина, зашагала вдоль забора, где росли высокие и густые кусты рябины.
Сквозь дырявый забор просвечивал двор. На дворе стояла красивая женщина средних лет, вешала белье на веревку. Голос у женщины был резкий и громкий, я Людмила Васильевна отчетливо слышала, как она ругала кого-то:
— Житья от тебя нет, окаянный. Целый день без дела шляешься, а воды из колонки принести не можешь, боишься, руки отсохнут. Твои же штаны да рубахи стираю, больше всех в грязюке возишься.
В кустах за забором прятался мальчик лет пятнадцати, он не заметил Людмилу Васильевну. Мальчик смотрел во двор через щель забора, и когда женщина развесила белье и ушла в дом, сгреб две горсти земли, со злостью обсыпал чистое женское белье.
— Что ты делаешь? — крикнула ему Людмила Васильевна.
Он мигом убежал в кусты.
Людмила Васильевна завернула за угол, открыла калитку. К этому времени женщина снова вышли во двор с тазом выстиранного белья. Подошла к веревке, взглянула на забрызганные грязью сорочки, вскрикнула:
— Ах ты, хулиган! Я тебе руки-ноги поломаю, мучитель ты этакий!
Она кинулась назад от веревки, схватила палку, хотела гнаться за кем-то и увидала незнакомую женщину у калитки.
— Здравствуйте, — сказала вошедшая.
Хозяйка молча кивнула ей.
— Вы Семерихина Тамара Николаевна?
— А что?
— Мне нужно поговорить с вами. Я из управления милиции.
— Господи! Вам-то что от меня нужно?
Она устало опустилась на скамеечку и провела ладонью по измученному лицу.
Людмила Васильевна села рядом.
— Я по важному делу. Ваш муж говорил с вами о младшем сыне Юре?
Тамара Николаевна вздохнула, посмотрела на Людмилу Васильевну, поняла, что разговор будет не праздный. Серьезно и спокойно сказала:
— Говорил, как же, и не один раз. Вчера выпивший с работы пришел и опять с этим вопросом. Не знаю, правду сказал или нет, будто этот Юра сбежал от приемных родителей, ищет родного отца. А как я его приму, посудите сами? Один сынок бандитом растет, да еще второй заявится. Его же сразу видно, какой он, если из дома убегает. Замучают они меня, боюсь я, скажу вам откровенно. А у меня две девочки растут, такие красавицы, зачем им грубость и всякое хулиганство в доме? Видите, вон что делает старший? Я стираю, а он пылью обсыпает. А отец не может снять ремень или палку взять в руки да проучить как следует. Скажу ему, что сын хулиган, он молча насупится, как бык, а то еще возьмет да напьется.
— А где ваши девочки?
— К тетке с утра отвела. Днем за ними смотреть некому, я на фабрике с восьми до четырех. А придешь домой, не знаешь, за что браться. И сготовить надо, и в магазин сбегать, и постирать. Да вы сами женщина, знаете, как нам живется. А к тому еще недостатки. Раньше муж хорошо получал, перспективным инженером был, а потом покатился вниз, на производство идти не хочет, сидит в конторе на дурацкой должности. А он хороший специалист по горному делу. Знающие люди говорят, выдающийся проект задумал, да так и забросил, все чертежи свернул в трубочку, пятый год за шкафом пылятся.
— С чего же он так?
— А кто его знает? К дому совсем никакого интересу не имеет.
— А вы пробовали создать интерес?
— Что я ему, нянька? У меня вон сколько дел, не до него тут с его сыночком разлюбезным.
— Как вы думаете, ваш муж любит детей?
— Которых? Моих?
— И ваших.
— Кто его разберет? В девчонках души не чает. И за Кольку всегда горой. А что я сделаю, если Колька лишний у меня с самого начала. А там своих родила двойню, так третьего, да еще чужого, и замечать перестала.
— Почему чужого? Вы должны заменить ему мать. Вы же знали, когда сходились с Семерихиным, что у него был сын и жена ждала второго ребенка?
Тамара Николаевна откровенно ответила на вопрос:
— Надеялась, что он обоих детей своей жене оставит и будет платить алименты.
— Вы разбили семью, стали женой Семерихина, обязаны стать и матерью его детей.
Тамара Николаевна вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
— Я никому не хотела зла. Я ж полюбила этого человека.
— И что же теперь? Устали от жизни?
— Не знаю, — устало сказала женщина и поднялась с места. — Судите сами как хотите.
Людмила Васильевна тоже встала. Спокойно и с сочувствием сказала Тамаре Николаевне:
— Я вас очень прошу, поверьте мне, я редко ошибаюсь в детях. Уверяю вас, Юра прекрасный мальчик. Его приход в вашу семью будет радостью. Подумайте об этом и поговорите с мужем еще раз.
Людмила Васильевна улыбнулась ей на прощанье. Но Тамара Николаевна не ответила улыбкой, молча смотрела на уходящую женщину смятенным, страдающим взглядом.
А Людмила Васильевна пошла по тропинке мимо сараев и самодельных гаражей, опустилась к реке.
На перевернутой старой лодке сидели подростки, курили, играли в карты. Среди них был и Коля Семерихин. Увидев незнакомую женщину, ребята притихли, кое-кто спрятал папиросу.
Людмила Васильевна остановилась на бугорке, позвала Колю.
— Семерихин! Коля Семерихин! Подойди, пожалуйста!
Коля раздавил ногой дымящуюся сигарету, нерешительно пошел к незнакомой женщине.
— Иди поближе, мне с тобой надо поговорить.
— Насчет прогулов, что ли? — спросил Колька и остановился.
— Совсем о другом. Иди сюда.
Коля подошел ближе. Теперь их никто не слышал.
— Я была у вас дома и видала, как ты обсыпал пылью чистое белье. Зачем ты это сделал?
— А так, чтобы позлить ее. Чего она меня все время ругает, житья не дает?
— Кто это она?
— Ну, мать. Не родная она мне, мачеха.
— Другой матери у тебя нет, считай ее родной.
— А вы кто такая, что я должен вам все рассказывать?
— Я педагог. Хочу тебе кое-что посоветовать. Ты в каком классе учишься?
— В седьмом. На второй год оставили.
— Почему на второй год? Трудно тебе или неинтересно?
— А чего интересного? Дома все время ругают, учителя тоже без конца пилят. Что я им?
— А отец?
— Ему самому не сладко живется.
— А ты помоги отцу.
— Что я могу сделать?
— Например, брось курить, тебе еще рано. Не играй в карты, помогай матери, не ссорься с ней. За сестренками присматривай. Ты любишь их?
— Они не вредные.
— Чем ты увлекаешься?
— Ничем особенным. Автомашины люблю.
— Хочешь, я помогу тебе устроиться учеником в авторемонтную мастерскую? И не нужно будет ходить второй год в седьмой класс, где тебе скучно, пойдешь в вечернюю школу.
— А когда устроите?
— Когда решишь, тогда и устрою. Поговори с отцом. Скажи, Людмила Васильевна советовала. Если он согласится, пусть позвонит мне, я все устрою.
Они шли по берегу, удаляясь от лодки, где сидели ребята. Кто-то из мальчишек крикнул:
— Колька! Иди сюда!
Коля остановился.
— Ну, я пойду.
— Не ходи к ним, Коля. Лучше иди домой, помоги маме, ей трудно. До свидания.
Коля остановился на бугре.
Надежда Ивановна разыскала учреждение, где работал Семерихин, и ждала его у подъезда. Был конец занятий. Она увидала, как Семерихин вышел на улицу, пошла за ним по тротуару, и когда он свернул за угол, тихо позвала:
— Герман! Герман Агапович!
Он обернулся, посмотрел на нее и, когда понял, кто перед ним, испугался.
— Зачем ты явилась? Я все сказал тебе по телефону.
Она примирительно осмотрела его и, скорее с сожалением, чем с осуждением, покачала головой.
— Как ты постарел, Гера. Трудно тебе живется?
— Видала Юру? — спросил он.
— Не разрешают мне, ждут твоего ответа.
— Я же им сказал: не могу взять сына, — волновался Семерихин. Ему было тяжело говорить об этом.
— Пройдемся, — мирно сказала Надежда Ивановна. — Поговорим спокойно.
Семерихин зашагал в сторону сквера. Они медленно шли, молчали.
Потом он спросил:
— Как ты узнала мой телефон?
— В детском приемнике, Григорий Романович сказал. Ты не сердись. Надо, чтобы Юре было хорошо. У него впереди целая жизнь.
Он тяжело опустился на скамейку, закурил.
— У меня ему будет плохо, — сказал Семерихин. — Пусть возвращается к вам. Скажите, что не нашли меня. Что нет у него отца. А я приму еще один удар судьбы, тяжелую плату за ошибки прошлого.
— Прошу тебя, скажи это начальнице детского приемника. И не беспокойся за Юру, пока мы с Кириллом живы.