— Вот, полюбуйся. Что ты скажешь?
Телеграмма была лаконична: «Приеду воскресенье подготовь родителей Виктор».
— Кто это? Какой Виктор? — спросил он в недоумении.
— Олечкин жених, — сказала жена с дрожью в голосе. — Едет из Мурманска, делать предложение.
Николай Андреевич с растерянным видом опустился на диван.
— Где дочь?
— В институте, на занятиях. К обеду придет.
— А этот, Виктор? Когда пожалует?
— Оля звонила, что они уже встретились. Он заявился прямо в институт. Оба придут к обеду. Что будем делать, Коленька? — сказала жена тихим отчаянным голосом, повиснув на плече у мужа.
— Ну, что ты, дурочка, плачешь? Это же радость. Настал час нашей Оленьки, дочка выходит замуж. Только бы этот, Виктор, оказался настоящим, нынче всякие Викторы бывают. Видал я одного, не приведи господь!
Николай Андреевич вспомнил своего попутчика, усмехнулся. Тут же стал переодеваться, оживился, весело рассказывая жене, как праздновали их друзья в Ленинграде серебряную свадьбу.
— Жаль, что ты не смогла поехать. Как твоя ангина?
— Проходит. Уже не хриплю.
Они оба по-праздничному приоделись, дружно принялись готовить угощение к столу…
Около полудня раздался настойчивый звонок в дверь. Это, конечно, Оленька, она всегда так звонит, особенно когда у нее какая-нибудь радость.
Николай Андреевич остановился перед зеркалом, поправил галстук, надел пиджак, застегнулся на все пуговицы и с торжественным видом пошел открывать.
Когда распахнул дверь, лицо его невольно перекосилось, он застыл на месте и лишился речи. Перед ним стояла сияющая от восторга, красивая, юная дочь его Оленька… и рядом с ней высокий, краснощекий, расфранченный блондин… тот самый Виктор, с которым Николай Андреевич несколько часов тому назад ехал в одном купе из Ленинграда в Москву.
— Принимай дорогого гостя, папочка! — весело крикнула Оля и повела Виктора через порог. — Знакомьтесь: мой жених!
Николай Андреевич попятился назад, растерянно затряс головой, прижимаясь к стене, будто старался спастись от падающего на его голову потолка, рухнувшего под внезапным ударом грома…
ДыняРассказ
Экономист Евгений Сергеевич Бурков в этот день задержался на работе позже обычного времени. Его жена Вера Михайловна, успевшая приготовить ужин, уже более часа нетерпеливо выглядывала в окно на третьем этаже, несколько раз выходила на балкон и наконец увидала, как муж подъехал к дому, оставил на стоянке машину и с озабоченным видом направился к парадному входу. Когда она открыла дверь на звонок Буркова, он молча прошел мимо жены, будто ее и не было в прихожей, швырнул на тумбочку портфель и шляпу, снял пиджак, скрылся в ванной, принялся мыть руки.
— Что так поздно? — спросила Вера Михайловна из прихожей, прислушиваясь к шуму воды.
Открыв дверь, вытирая пестрым полотенцем розовые пальцы, Евгений Сергеевич сказал усталым тоном:
— Задержался на заседании фабкома. Сто двадцать два вопроса в повестке дня. Ты же знаешь, у нас любят поговорить.
— Это точно. Сама на педсовете просидела с трех до пяти. И все проблемы, проблемы. Садись к столу, ужин стынет.
Потянувшись за хлебом через стол, он нечаянно задел локтем стакан, который упал на пол и разбился. Евгений Сергеевич в досаде толкнул ботинком осколки.
Вера Михайловна молча вышла на кухню, принесла веник и совок, убрала осколки.
— У тебя какие-нибудь неприятности? — спросила она мужа.
— Большая радость! Сюрприз! От кого бы ты думала?
Она не стала гадать, вздернула плечами.
— Представь — от Гришки Акулова. Показал пример принципиальности и неподкупности, так сказать, бескорыстной преданности гражданскому долгу.
Он говорил раздраженным тоном, сопровождая слова шаржированными жестами рук.
— Чем же отличился твой Акулов? Ты всегда говорил, что он честный скромняга, порядочный человек.
— Вот именно: великий гражданин! Ловчила!
— Как говорит наш завуч: «Объясните толком, товарищ», — перебила мужа Вера Михайловна, стараясь умерить его сердитый тон.
— Понимаешь, Вера, оказывается можно обмануться даже в самом близком человеке. Ты ему веришь как самому себе, а он однажды обернется такой стороной, что противно на него смотреть. Я как-то рассказывал тебе, какие у нас творятся безобразия с пионерским лагерем и домом отдыха, деньги угробили, а все осталось в полном развале. Общественность, понятно, давно возмущается. Наконец придумали что делать: поручили Акулову провести ревизию и выступить на фабкоме с принципиальной критикой. Так вот сегодня и произошло это историческое событие. Наш председатель фабкома хитрец Новожилов, видно, прослышал, что на него готовится атака и, как говорится, сделал упредительный маневр. В самом начале заседания, будто между прочим, предложил утвердить список на получение автомашин в первую очередь. Все, конечно, согласились.
И когда зачитали список первоочередников, Новожилов перебил своего зама и спрашивает:
— А почему в списке нет Акулова?
— Он же во вторую очередь записан, — говорят ему.
А председатель настаивает на своем.
— Акулов хороший работник, записать его в первую очередь.
— И записали? — спросила Вера Михайловна.
— Конечно, раз сам председатель настаивает. Без звука утвердили.
— И шут с ним, что тут такого? — сказала Вера Михайловна.
Евгений Сергеевич саркастически посмотрел на жену.
— Эх ты, простота. А то получилось, что этим самым предзавкома купил Акулова. Он, разумеется, рассчитал, что Акулов после такого подарка не посмеет его критиковать. Я сразу раскусил этот ход.
— А как же Акулов? Поймался на удочку?
— Еще бы! Крутился, вертелся, да так и промолчал до конца заседания. Я ему и так сигналю и этак, записку даже прислал: «Выступай», а он как в рот воды набрал. Правда, бросил какую-то невнятную реплику, вроде того, что не мешало бы культсектору устранить кое-какие непорядки. Ясно, заткнули ему рот подачкой. Хотел я ему выдать за это при всех, да не успел перехватить его после заседания, пока добрался до выхода, Акулова уже и след простыл. Сподличал неподкупный наш активист.
— А ты сам что же не выступил? Видишь, такое дело, взял бы слово и сказал.
— Не мог я, Верочка. Голословное было бы выступление, все факты у Акулова записаны, он же проверял, вникал в дело конкретно, а я так, в общих чертах знаю. На одних эмоциях не обоснуешь критику.
— Это наша беда, — вздохнула Вера Михайловна. — Обещания, посулы житейских благ да подарочки нашего брата педагога развращают. То коробкой конфет, то цветами или еще какими-нибудь невинными дарами заставляют кривить душой, идти против своей совести.
Евгений Сергеевич, подогретый негодованием, встал из-за стола и пошел к телефону.
— Сейчас позвоню этому хлюсту Акулову, выдам все начистоту. Такие выходки нельзя прощать, надо в корне пресекать.
— Не горячись, Женя. Стоит расстраиваться из-за такой чепухи? И не телефонный это разговор, лучше сказать прямо в лицо.
Но Евгений Сергеевич уже набирал номер.
— Нет, я скажу сегодня. Сейчас же! Пускай глотает.
В телефон ответила старушка, мать жены Акулова, сказала, что Григорий уехал на дачу и вернется в понедельник утром.
Евгений Сергеевич в досаде бросил трубку, сердито глядя на телефон, стал закатывать рукава, будто собирался драться.
— Каков хлюст, а? Жаль, что на даче у него нет телефона, я бы и там достал хитрюгу. Все рассчитал, знает, что до понедельника весь пыл пройдет. Нарочно удрал, скрылся с глаз. Нет, друг любезный, так не пойдет. Я сам к тебе завтра приеду, явлюсь как гром с ясного неба.
Жена с нежной улыбкой смотрела на негодующего мужа, готова была рассмеяться, но сдержалась.
— Как же завтра, Женя? Мы же собирались в театр на дневной спектакль?
— Пойдем в другой раз, — твердо сказал муж. — Или звони своей сестре, она любит театры, а я поеду к Акулову. Как же иначе? Один жизненный урок важнее десятка нравоучительных примеров в театре или в книгах. Нас с самого рождения учат и учат высокой морали, так пора же нам на деле утверждать высокие принципы. Не только на словах, а в каждом поступке, в большом или малом.
— Дался тебе этот Акулов. Подумаешь, какое историческое событие!
Вера Михайловна перестала улыбаться и с некоторой тревогой смотрела на мужа, не зная, как его остановить.
— Компромиссы губят нас, Верочка, — громко и горячо говорил муж, шагая по комнате, бросая сердитые взгляды на телефон. — Обязательно поеду и все выскажу Гришке в лицо. Точка!
Она пыталась возразить ему, но он не дал ей сказать и полслова, решительно крикнул:
— Все, Верочка! Все! Я сделаю так, как сказал!
Утром Евгений Сергеевич сел в машину и отправился на дачу к Акулову.
Погода стояла теплая, сухая, на сером асфальте кое-где лежали еще не примятые желтые листья, большей частью кленовые и липовые. Легкий ветерок веял осенней прохладой, в тени на траве поблескивала роса, начинался листопад.
По случаю субботы на загородном шоссе было мало грузовых машин, да и легковые попадались не часто. Приятно было ехать в такое время и смотреть сквозь стекло, как проносится слева и справа освещенная солнцем, поникшая желтеющая зелень лугов, прохладная синева прудов, пестрая нарядность леса. Все радовало глаз, вселяло в душу умиротворение и покой, чего так не хватало Евгению Сергеевичу именно теперь, когда он кипел негодованием, думая о предстоящем разговоре с приятелем. Он упрямо сопротивлялся усыпляюще-благотворному чувству, которое пробуждало в нем это тихое осеннее утро, настраивало на лирический лад и чуть было не заставило Евгения Сергеевича отвлечься от сурового драматического накала, охватившего его со вчерашнего вечера. Евгений Сергеевич старался поменьше смотреть по сторонам, и чтобы заглушить распиравший душу восторг перед красотой природы окружающего мира, он старался не спускать глаз с дороги, пристально уставился на ровную гладь шоссе. Сухой асфальт шуршал под колесами, километр за километром оставался позади. Уже приближался поворот направо, где Евгений Сергеевич должен был съехать на проселочную дорогу, ведущую к даче Акулова. Преодолев подъем и спускаясь вниз, он увидел стоящую на обочине машину, хотел проскочить мимо, как вдруг от машины отделилась фигура и выбежала на проезжую часть, поднимая руки.