Надя и Игорь с первого взгляда не понравились друг другу. С десятого тоже. А на одиннадцатый день знакомства, не успев съесть даже шестнадцати граммов соли, отправились бракосочетаться. Но в загсе ведь браки только регистрируются, заключаются они, как известно, на небесах. На сей раз в роли бога Гименея выступил лично тов. Г. Н. Коршунов. И рек божественный дядя Жора: "Стерпится-слюбится! Плодитесь, размножайтесь!" И все уверовали, что будет так. И Надя поверила, и ее мама, и Игорь. И сам Коршунов верил, что делает доброе, взаимовыгодное дело.
Надо сказать, что по части извлечения выгод Коршунов — большой мастак. Он гроссмейстер игры в живые шахматы. Думаешь, ты его друг, а на самом деле ты его пешка. А хочешь выбраться в ферзи — плати. Изюминка разработанной Коршуновым многоходовки состояла в том, что в благодарность за московскую прописку и загранкомандировку Игорь Мышкин из своих валютных доходов оплатит первый взнос на двухкомнатную кооперативную квартиру для Георгия Николаевича и Зинаиды Трифоновны, а нынешняя трехкомнатная квартира Коршуновых останется их дочке Лиде с ее мужем Левой. Блистательно, не правда ли?
Игорь Мышкин подсчитал расходы и доходы и согласился на такой брачный контракт.
Даже супруге своей, Зинаиде Трифоновне, Коршунов выкроил из этой сделки скромный сувенирчик — не за свой, естественно, счет, иначе какой бы он был гроссмейстер по живым, человеческим шахматам!
— Ну, как, Тонечка, — спросил Коршунов Надину маму перед свадьбой Нади и Игоря, — хорошего мы тебе зятька спроворили, а?
— Спасибо вам, Георгий Николаевич!
— Спасибо, Тоня, на ухо не навесишь. А подруга твоя Зина как раз, между прочим, присмотрела себе скромненькие, за двести пятьдесят пять рублей, сережки[2].
Антонина Гавриловна испугалась, как бы дочкино счастье не расстроилось, и отвезла Коршуновым 255 рублей. Взяли, не поморщились.
Свадьбу сыграли. Было все, что положено: сладкие поцелуи под "горько!", шампанское рекой, подарки. Правда, жених малость смурной сидел, все ему кемеровская Нина под фатой рядом чудилась, но он гнал видения прочь — ведь сказал же сам Георгий Николаевич, что стерпится-слюбится, значит, так тому и быть. "Жираф большой, ему видней" — бард знал, что пел.
Молодые отбыли в Африку. И здесь в желтой, жаркой Африке, в центральной ее части, действительно случилось несчастье. Надежда поняла, что не слюбится и даже не стерпится. Грустные весточки полетели в Москву: "Дорогая мамочка! Тетя Зина нас обманула. Она говорила, что Игорь — добрый, душевный, мягкохарактерный, а он оказался жестоким, хмурым, бездушным, говорит о разводе, критикует мою внешность".
Надежда выросла в твердой уверенности, что муж — это нечто среднее между любовником и мамой. Привыкшая жить за маминой спиной, она была нерешительна и непрактична, куксилась и хныкала. Она свысока относилась к товарищам мужа — ей, столичной музыкантше, его друзья — геологи и экскаваторщики казались неотесанными мужланами. Муж еще пуще невзлюбил ее за капризы, она его — за неуважение к ним. К тому же вкус губ кемеровской Нины, ее голос, объятия преследовали Игоря как наваждение. Он думал, что там у нее сейчас происходит с Костей в Кемерове, и от этого сосватанная ему делягой Коршуновым жена казалась еще более постылой.
Через несколько месяцев они вернулись на родину. Он съездил в Кемерово на пепелище старой любви. Нина действительно вышла замуж за Костю. Она сказала Мышкину по телефону лишь одно, но весьма выразительное слово: "Подлец" — и бросила трубку. Он вернулся в Москву и отправился с Надеждой в Сочи, — а вдруг под рокот своей черноморской, а не заграничной атлантической волны все-таки стерпится-слюбится? Нет, сердцу не прикажешь…
Возвратились из Сочи совсем чужими людьми. Он подал на развод, и суд развел их. Игорь Григорьевич Мышкин получил право на одну из двух комнат в квартире в старинном московском Стремянном переулке.
— Брачный аферист! — вскричала Надежда, и это обвинение, как боевой клич, уже который месяц подряд звенит в судебных залах, парткомах, редакционных кабинетах.
Сначала порог переступает статная, фигуристая Надежда. Черты ее гладкого, правильного лица искажены скорбью, перемежаемой вспышками ярости. За ней, как буксирчик, двигающий баржу методом толкания, следует сухонькая мама — Надин верный адвокат, утешитель, консультант.
— Брак был с его стороны фиктивный! Недействительный! — гремит Надежда, и глаза ее сверкают. — Жилплощадь ему не отдадим. Пусть катится в свое Кемерово! У него не было намерения создать семью! Не было!
Но городской суд поддержал решение районного о расторжении этого, увы, вполне фактического брака и, следовательно, подтвердил право Игоря Мышкина на часть жилья. И Верховный суд РСФСР поддержал решение городского.
Наде все ясно как божий день!
— Районного судью Мышкин и Коршунов купили. Городской не вник, а Верховный блюдет честь мундира.
Надя убежденно считает себя жертвой преступной коммерческой сделки.
— Коварные Коршуновы продали меня Мышкину за кооператив. Они так задумали с самого начала. Продали! Продали!
Надежда путает: с самого начала она была не жертвой, а заинтересованной участницей брачной сделки. Жертвой она стала потом, когда убедилась, что не любима, не желанна, не нужна… Брак был действительным, реальным, с общей постелью и кастрюлями, но он был несчастливым, потому что с самого начала был безнравственным. Коварства не было, все искренне желали друг другу импортного барахла и квадратных метров. Но и любви не было в помине. А брак без любви не только аморален, но и непрочен, как несвязанный сноп. Вместо встречного влечения двух сердец были взаимные мещанские расчеты. Все хороши в этой истории, все персонажи друг друга стоят. И Надежда, и ее мама, и Игорь Мышкин поначалу жили не своим умом и чувствами, а доверились хитромудрому Коршунову.
Но и великий брачный" комбинатор Георгий Николаевич тоже грубо просчитался. Его многоходовка оказалась некорректной, а эндшпиль — проигранным. В итоге все потерпели поражение. Самого Коршунова попросили уйти из министерства, когда обнаружилось, с какими намерениями порадел он И. Мышкину. Игорев взнос на кооперативную квартиру для Коршуновых не понадобился по трагической причине: брат Игоря, Лев Мышкин, погиб в автомобильной катастрофе, и его вдова Лида осталась жить вместе с Коршуновыми на старой их квартире. Игорь Мышкин ютится по чужим углам — Надин брат, дюжий таксист Максим, держит оборону в Стремянном переулке и методично спускает с лестницы малогабаритного Мышкина, приговаривая при этом любимую сестрину присказку: "У-у, брачный аферист! Мотай в свое Кемерово!" Надежда с мамой не знают ни сна ни отдыха — жажда мести испепеляет их мозги и души.
Два года назад Надя не могла дождаться часа, когда вместе с Игорем отправится в загранкомандировку. Теперь она ждет не дождется минуты, когда Игорь в одиночку отбудет в Кемерово. Игорь же требует лишь соблюдения законного принципа квартирного дележа: Тихановым — тиханово, Мышкину — мышкиново. А что ему еще остается делать? Куда податься? Из Кемерова он давно выписался, бывшая его комнатенка в кемеровском общежитии гостиничного типа, естественно, занята…
А от столичной жизни он, право же, особой радости не получает. Ездит на работу с тремя пересадками — полтора часа в одну сторону и тем же манером обратно. В министры не выбился, трудится инженером в райжилуправлении. Аллу Пугачеву видит по-прежнему только на телеэкране — в гости она его почему-то не приглашает.
Однажды месткомовский культорг дал Мышкину билет на спектакль "Три сестры". После реплики Ольги: "Скорее в Москву" засмеялись не только Тузенбах и Чебутыкин. В третьем ряду амфитеатра грустно улыбнулся Игорь Григорьевич Мышкин…
Все свое несу с собой
Я пришел в больницу навестить друга.
В гардеробе снял шапку.
— Шапочки не принимаем. С собой.
Я снял перчатки.
— Перчаточки тоже с собой. Не берем.
Я размотал шарф.
— Шарфики не принимаем. С собой.
Я снял пальто.
— Пальтушечки с собой. Не берем.
Спорить — себе дороже. Прижал все барахло к пузу и пошел. Вслед слышу:
— Гражданин, номерок возьмите.
— Какой номерок? За что же номерок?
— Чтоб мы знали, сколько народу обслужили. Для отчету. Мы ведь на сдельщине работаем.
Такой трудный, но хороший день
Зрелый я человек, мудрый. Осмотрительный. Выхожу на работу собранный, глаза сузив. Жизнь прожить — минное поле перейти. Бдительность прежде всего.
Итак, переступаю порог любимой конторы. Внимание!
Встречаю в коридоре Орлика. Седой хищник, хитрюга и анонимщик. В последней подлянке и меня обдал грязью — за компанию. Его авторство вычислено однозначно. Не здороваться? Плюнуть в физиономию? Незрело. Непрактичное донкихотство. Еще одну катанет и уж обмажет не краем, а плеснет навозной жижей целенаправленно, в лоб. Улыбаюсь, протягиваю руку. Рукопожатие. Мудро. Очко набрано. Очко домашнего спокойствия. Очко сладкого сна.
Навстречу — Митя Тихацкий. Вчера назначен заведующим отделом нетканой пряжи. Митя знает, что мы знаем, что он ничего не знает о пряже, любой — тканой, нетканой. И он сам знает, что ничего не знает. Он пришел к нам из рок-группы. Он там щипал электрогитару. В музыке Митя разбирается тоже, как таракан в гидравлике. Группу разогнали по причине профнепригодности и идейной опустошенности. И тогда Митина теща пошла к одному хорошему большому человеку, который в юности дружил с тещиным папой, и большой хороший позвонил в нашу контору, и плохого электрогитариста Митю сделали никудышным заведующим отделом нетканой пряжи.
И вот этот самый Митя идет мне навстречу. Он смотрит виновато. Ему уже сытно, но еще стыдно. Отвернуться и пройти мимо? Презрительной гримасой осудить кумовство и синекуру? Но вдруг Митя скажет теще, что Зайчиков (это я) казнит его, Митю, презрением? А теща возьмет да и пойдет к большому хорошему другу юности ее папы. И тогда может быть пиф-паф ой-ой-ой, вылетает Зайчиков мой. Внимание! Включаем мудрость и осмотрительность. Ласково кланяюсь Мите Тихацкому. И даже дружески-ободрительно ему киваю: "Ничего, мол, Митя! Не тушуйся. Войдешь в курс, притрешься к коллективу, нащупаешь рычаги".