Я остановился в пяти метрах от “девятки”, вышел из машины. Орлы снялись с насеста, потащились ко мне. Хоть бы прихватили с собой для устрашения двухметрового качка, что ли… А то на вид такие бойцы, что аж бить жалко. Худые, немытые, помятые, глазищи краснющие, аж жуть. А уж личики у бойцов… “Морда просит кирпича”, одно слово.
В метре от меня троица остановилась. Самый длинный заговорил голосом того крутого пастуха, что приглашал меня на стрелку.
– Ты забрал у Ковылякина товар. Надо вернуть.
– И из-за этого я пёрся через весь город?
– Будет надо, попрёшься и дальше.
– Что, пацаны, придавило? Ковылякин вам сказал, что из-за меня придётся посидеть на голодном пайке?
– Остришь?
– Ага. Ковылякин пообещал расплатиться тем, что заберёте у меня?
– Смотри, какой умный. Как ты угадал? Ну, хватит трендеть. Пора дать тебе по рылу, чтобы ты понял, что пора хлебальник захлопнуть.
– Сколько можно чесать языком, травокур ты недоношенный?
Крутой пастух сжал кулаки, налил морду кровью, шагнул ко мне.
– Что ты сказал, урод?
– Ну-ка, повтори. У тебя получается так грозно, аж…
Пастух выбросил кулак вперёд. Кулак так и завис в воздухе, потому как я чуть присел и двинул пастуха под дых. Пастух зашёлся в одном длинном ике. Даже не знаю, как по научному обозвать то состояние, в котором застыл пастух. Икотой не назовёшь, потому как слово “икота” подразумевает звук не один, а несколько. Пастух же зашёлся в одном протяжном ике.
Кореша пастуха посмотрели на пострадавшего, шагнули назад. Протяжный ик пастуха перешёл, наконец, в нормальную икоту. Через несколько секунд пастуха отпустило. Всё это время кореша пастуха смотрели на меня с ненавистью, ужасом, и желанием поскорее смыться.
Пастух очнулся, обернулся, кивком призвал соратников к оружию. Троица обнажила клинки.
Вот времена пошли, а? Уже недоношенные курцы конопли, и те мнят себя серьёзными пацанами, которые знают толк в поножовщине! Ну куда это годится?
Ножички бойцам продали дерьмовенькие, но я не очень-то хотел, чтобы те три дерьмовенькие железки почесали мне печень. И ещё я понимал, что, когда орлы начнут разлетаться по сторонам, ненароком могут поцарапать мой клёвый джипчик своими погаными булавками из низкопробного железа. Потому я отбежал в сторону от джипчика метров на десять.
Пастух и его команда моё перемещение на местности восприняли как проявление трусости, погнались за мной.
Пока ждал орлов, краем глаза заметил красную машинку, что проезжала по трассе мимо пляжа, где я резвился с травокурами. За рулём сидела молоденькая блондинка. Вместо того чтобы смотреть на дорогу, девчонка пялилась на меня и троицу травокуров. Глазищи у девчонки выглядели такими огромными, что только глазищи я и запомнил. И ещё я запомнил, что девчонка говорила по мобильнику.
Я напал первым. Крутого пастуха я двинул пяткой в ногу, чуть выше колена. Пока пастух осознавал, насколько это больно, я той же ногой, которой двинул пастуха, треснул под дых того орла, что подлетел справа. Левому повезло меньше: у него я выбил нож, и при этом вывихнул бедняге большой палец руки, которая даже нож держать, и тот толком не умеет.
Через семь секунд после начала драки спарринг-партнёров у меня не осталось.
Орёл с вывихнутым пальцем стоял на коленях, дёргал вывихнутый палец, кусал губы. Пастух сидел на заднице, скулил и растирал бедро. Тот, что бился солнечным сплетением о мою пятку, хрипел и пытался восстановить дыхание. И ни один из травокуров продолжить разговор не пытался.
Пока травокуры очухивались, я подумал, что Ковылякин попал по полной программе. Это ж надо было додуматься подсылать ко мне орлов с ножичками! Я решил, что уж после стрелки на пляже “Стрелка” руки у меня развязаны, и я могу крутить Ковылякина на правду об алиби Вадика на всю катушку. Я даже позволил себе подумать о рукоприкладстве в интересах следствия. Всё по-честному. Ковылякин хотел, чтобы отрихтовали меня. Значит, я могу хотеть рихтовки Ковылякина.
Вдалеке завыла сирена. Не успел я подумать, что хорошо бы сдать троицу с ножичками стражам ненаводимого порядка, как из-за поворота трассы вынырнул милицейский “бобик”. Возле съезда к пляжу “бобик” с визгом притормозил, затем покатился ко мне и побитым орлам.
До меня вдруг дошло, что если орлов повяжут, то те не долго думая Ковылякина сдадут, и при этом даже не икнут. Орлы ведь крутые только на улице, с ножичками да против безоружных. В кабинете следователя орлы смахивают на мокрых куриц.
Конечно, в камере орлам самое место, но если орлов повяжут, и те сдадут Ковылякина, то поговорить с Ковылякиным про алиби Вадика я не смогу.
Я отыскал взглядом ножички орлов. Два нашёл, один, видимо, в ходе потасовки утонул в песке. Те орудия преступления, что отыскал, я ногой вдавил в песок, да для надёжности ещё и нагрёб кучку песка сверху.
“Бобик” остановился рядом с моим джипчиком. Из боевой машины милиции без излишней спешки выбрались четверо в форме. Трое направились к орлам, один подошёл ко мне, улыбнулся, кивнул в сторону побитых орлов.
– Нарушают?
– Не успели.
– А нам сообщили, что три урода с ножиками напали на одного безоружного. Одна проезжала тут мимо, да увидела.
Я вспомнил блондинку в красной машинке, послал девчонке мысленную благодарность за гражданскую сознательность. Другая бы проехала мимо. Разве что сняла бы драку на мобильник, чтобы повесить на свой блог и хвастать перед друзьями.
Мой собеседник потянулся к дубинке.
– Очень правильно, что вы нашли время для воспитательной работы. Помочь?
– Управлюсь.
– Выходит, мы зря палили казённый бензин?
Трое стражей схватили побитых орлов за шкирки, поволокли к “бобику”. Я посмотрел на собеседника просящим взглядом.
– Что, если вы этих бойцов отпустите?
– Как я объясню шефу холостой выезд?
– Когда вы приехали, то никого не застали.
– Зачем вам эти уроды?
– Если вы их посадите, то после отсидки они станут уродами в квадрате.
– Если мы их не посадим, они нападут на кого-нибудь ещё. А если им подвернётся не такой как вы, а старушка-пенсионерка?
– Вы думаете, что после отсидки старушка им не подвернётся? Тюрьма их не исправит.
– А что исправит? Дом отдыха с психологами?
– Я с ними ещё не договорил.
– Вот это другой разговор. Только если перестараетесь, и мы тут найдём три трупа, то я вас запомнил.
– Договорились.
– Значит, заяву на них писать не будете?
– Нет.
– Тогда удачи в воспитательном процессе.
Мой собеседник пожал мне руку, дал сослуживцам команду: битых орлов в “бобик” не запихивать, а того, которого запихнуть успели, выкинуть.
Когда “бобик” укатил, орлы так и остались сидеть на песке, смотреть на поворот, за которым скрылся “бобик”, при этом выглядели офонаревшими до онемения.
Я – злой и жестокий садюга – несчастных травокуров добил: сказал, что тот пакет, что обронил Ковылякин, я сжёг. Если не верят, то пусть смотаются на дачу Ковылякина, разгребут кучку пепла в камине, да понюхают, чем пахнет сгоревший дотла пакет конопли.
Травокуров мой жестокий рассказ убил. Я думал, что с горя начнут рвать на себе волосы.
Я записал номер “девятки”, на капоте которой восседали орлы, когда я прибыл на стрелку. Сказал, что если ещё хоть про одну-единственную пакость травокуров прознаю, то по номеру машины найду и прибью всех троих.
Два ножика я из песка выковырял, зашвырнул в реку. Третий клинок я так и не нашёл.
Пока я возился с ножиками, травокуры уселись в “девятку”. Я махнул орлам на прощание, крикнул, чтобы больше мне на глаза не попадались, потопал к джипчику. При этом я повернулся к орлам спиной. Я ж не знал, что травокуры окажутся неблагодарными до такой степени, что за всё то хорошее, что я для них сделал, попытаются наехать на меня своей зашарпанной “девяткой”.
Таки попытались. Когда проезжали мимо, вильнули в мою сторону. Если бы я вовремя не отскочил, то колёса “девятки” вдавили бы меня в пляж “Стрелка” за милую душу. Как бы я ни отскакивал, а стукнуть меня крылом по ноге таки успели, сволота. Да так хорошо стукнули, что я аж свалился.
Травокуры назад не сдали, меня не додавили. Когда я поднялся и отряхнулся, “девятка” травокуров уже неслась по трассе к городу.
Я махнул на идиотов рукой, растёр ушибленную ногу, отряхнулся, влез в джипчик, направил оглобли в сторону дачного кооператива “Ракитная роща”. По пути заехал на заправку.
После того как накормил моего коня, заправщик уделил внимание и мне. Сказал, чтобы я на досуге посмотрел на себя в зеркало.
Я зашёл в призаправочное кафе, что отпугивало дикими ценами, прошёл в туалет. Когда я осмотрел себя в зеркале, то пришёл к выводу, что мне не помешало бы как минимум переодеться. Мои белые шмотки после моего падения на пляже “Стрелка” стали грязно-серыми, притом мятыми, словно я упал не всего-то один раз, а будто меня волочили по пляжу с километр.
Как мне ни хотелось поскорее встретиться с Ковылякиным, я поехал домой привести себя в порядок. Частный сыщик, выряженный в грязное мятое тряпьё, вместо уважения и охоты сообщать ценные сведения внушает желание послать немытого подальше.
*
*
Дома я принял душ, пообедал, на пяток минут прилёг отдохнуть. Затем я надел всё белое, – всё-таки на дворе лето, – глянул на себя в зеркало.
Выглядел я на сто баллов: весь в белом, как приличный гангстер двадцатых, только без белой шляпы и белых гетр, в общем, красавец ещё тот.
Я покинул квартиру, запер дверь, сбежал по ступенькам к подъездной двери, весь такой белый и элегантный.
Секунду спустя я уткнулся носом в подъездную грязь.
Тот, кто саданул по моему затылку чем-то твёрдым, поджидал меня за шахтой лифта. За мгновение до удара я успел краем глаза заметить движение в тёмном углу, подал голову вперёд. Этим я удар ослабил.
В момент удара показалось, что череп раскололся. Время потекло раз в сто медленнее. Я по нотам услышал, как скрипят кости черепа. Так скрипит кусок пенопласта, когда им проводишь по стеклу.