В момент, когда я взялся за ручку двери, гениальная мысль прошибла мои мозги похлеще, чем капля лукового сока прошибает заложенный нос. Я подумал, что если “Антинакипь” применяется для смягчения воды, и если каждый из нас на три четверти состоит из той же воды, то почему бы не попробовать “Антинакипью” смягчить нрав несговорчивого директора городской свалки, хотя бы на три четверти. Логика у меня на высоте, каюсь.
Я вернулся к стулу, сел. Директор аккурат доел творог, отставил пустую миску, поднял взгляд на меня. Я кивнул на миску с крошками творога.
– Творожком спасаем шевелюру?
– Угадал. Лысина у девок не в моде.
– Доктор прописал кушать побольше кальция?
– Угу. Только не магазинного. Там химия.
Я указал взглядом на банки со скисавшим молоком, что на подоконнике нежились в лучах утреннего солнца.
– Потому творожок делаем сами, а заодно банками хлещем простоквашу?
– Тебе, я думаю, пора идти. Спасибо, что напомнил про лысину. А то я уже начал забывать.
– Всегда пожалуйста.
– Чтоб я тебя больше не видел.
Я улыбнулся.
– Пока я не ушёл, разрешите вас спросить. Ту марлю, через которую вы оттягиваете творог, ваша жена стирает, или каждый раз использует новую?
– Думаю, что стирает. Ведь не напасёшься.
– Стирает руками или в машинке?
– Какая разница?
Я сказал, что если жена директора, чтобы сохранить нагреватель стиралки от накипи, пользуется “Антинакипью”, и всыпает этой заразы в машинку по полведра, то эта химия не выполаскивается, остаётся в белье. Если жена директора в машинке стирает и марлю, через которую затем отжимает скисшее молоко, чтобы получить творог, то в марле остаётся “Антинакипь”. А что делает “Антинакипь”? Смягчает воду, то есть борется с кальцием. Когда жена оттягивает творог через марлю, пропитанную “Антинакипью”, то получает творог с веществом, которое наверняка вымывает из организма кальций. Сначала выпадают волосы. Затем размягчаются кости.
Когда закончил речь, я подумал, что врать я мастак. Но чего не сделаешь ради следствия. Как пел один великий, следствие должно продолжаться.
Директор думал с минуту. Под конец раздумий почесал лысый затылок, глянул на мою визитку.
– Как вас… Ян? То, что вы сказали, это точно, Ян?
– Нет. Но проверить не мешает.
– Ну, я ей задам! Она со своей “Антинакипью” уже достала! Из-за неё ещё больше лысею! Ну, я ей…
– Она ж хотела как лучше.
– Вы это… Вы поезжайте на свалку, Ян. Спросите там Никифоровича, бульдозериста. Я ему позвоню. Он вам покажет, где свалили ваш мусор.
– По какому случаю такая щедрость?
– Думаю, что насчёт той клятой марли с “Антинакипью” вы правы. Если лысина уйдёт, я вам эту свалку перекопаю до дна, только скажите. Вы ко мне как к человеку, и я к вам тоже.
Я пожелал директору косы до пояса, вышел вон. По пути вон я думал, что вот так и рождаются слухи, и что я бы не удивился, если бы через недельку от очередного лысого услышал, что он теперь “Антинакипь” в машинку не сыплет, ибо от “Антинакипи” выпадают волосы.
Пока директор не передумал, я прыгнул в джипчик, покатил к знакомому кинологу.
Через полчаса я, кинолог и спаниель приехали на городскую свалку. Джипчик я оставил от дороги подальше, потому как огромные мусоровозы по той дороге носились как угорелые, не ровен час переехали бы мой маленький джипчик, и не заметили бы.
Перед тем, как на территорию свалки войти, мы с кинологом натянули комбезы, которые я прихватил на всякий пожарный. На лапы спаниеля кинолог натянул нечто вроде пинеток, чтобы псина не порезалась битым стеклом. Всё же свалка есть свалка.
Кроме битого стекла свалка встретила нас криками чаек, карканьем ворон, стайками бродячих псов, рёвом бульдозеров, горами мусора до неба и диким смрадом до выворачивания кишок наизнанку. Я даже засомневался, сможет ли наш четвероногий искатель что-либо унюхать кроме вонищи.
Бульдозериста Никифоровича я нашёл в третьем от начала поисков бульдозере.
Никифорович прокатил нас на бульдозере к куче мусора, что отличалась от других куч как две капли воды отличаются друг от друга. Я так и не понял, как Никифорович определил нужную нам кучу.
Никифорович сказал, что в той куче, перед которой мы стояли, свален мусор, который я искал. Никифорович пожелал мне удачи, сказал, что когда с верхним слоем мусора мы управимся, и до тех пор искомого не найдём, то надо свистнуть Никифоровича, и он бульдозером верхний слой снимет, чтобы мы могли поиски продолжить. Перед уходом Никифорович добавил: тот мусор, что под верхним слоем, свезён на кучу за неделю до того срока, который я указал, потому искать под верхним слоем – лишняя потеря времени.
Рылись мы почти час. Извозились как черти. Хорошо, что я прихватил с собой комбезы, и мы вовремя переоделись.
Я искал и давал обнюхать спаниелю содержимое голубых пакетов. Зачем терять время, рыться в чёрных да коричневых, когда Вадик выбрасывал мусор в голубых?
На сотом пакете я со счёта сбился. Примерно на середине второй сотни я разорвал пакет, в котором нашёл грязные газеты, пропахшие рыбой, в числе объедков два рыбьих скелета, да тряпки с пятнами, похожими на кровь.
Спаниель нюхнул содержимое пакета, гавкнул, сел рядом, завилял хвостом. Так псина показывала, что искомое найдено.
Я в пакете порылся, развернул пропахшие рыбой газеты, развернул тряпки. Перчатками для мытья посуды в пакете не пахло.
В том, что мы нашли пакет из квартиры Самуилыча, и именно тот пакет, что Вадик выбросил после смерти деда и уборки в квартире, я не сомневался. За несколько часов до смерти Самуилыч вернулся с рыбалки и разделывал рыбу, оттуда в пакете и грязные газеты, пропахшие рыбой. После смерти Самуилыча Вадик вымыл от дедовой крови пол в коридоре, оттуда в пакете и тряпки с пятнами, похожими на кровь.
Кроме того, не верить нюху спаниеля я не мог. Нюх той псины проверялся не одну сотню раз, и не дал ни одной осечки.
По дороге от свалки к дому кинолога я думал думу: “Куда же Вадик дел перчатки?”. Ведь когда сказал, что выбросил перчатки в процессе уборки квартиры, Вадик соврал, ясное дело. Мог сказать, что, мол, где перчатки, не знает. Но не сказал. Соврал. Почему?
А что Вадику оставалось делать? Ведь я Вадику дал понять, что перчатки были, и что я их ищу. Вадику врать пришлось. Ведь если перчатки были, то куда делись? Если перчатки выбросил Самуилыч, то почему не купил новые? Потому Вадик и ляпнул первое, что пришло в голову. Мол, выбросил после уборки в квартире. Наверняка понадеялся на то, что раз мусор из контейнера уже вывезли, то и следов перчаток на свалке не сыщешь.
В сухом остатке выходило, что перчаток не наблюдалось ни в квартире Самуилыча, ни на свалке. Что же тогда оставило отпечатки на ружье Самуилыча? Перчатки Афони? Зачем Афоне перчатки, когда на ружье остались афонины пальчики?
Я решил принять за безоговорочную истину то, что Вадик перчатки таки использовал, и использовал для убийства, и потому скрыл, куда перчатки подевал.
Осталось всего ничего: найти пропавшие перчатки. Задачка поначалу показалась невыполнимой. Я утешил себя тем, что на свалке перчаток не нашёл, отчего круг поисков сузился. Правда, сузился всего-то до нескольких сотен мусорных баков, разбросанных по городу, или, другими словами, нескольких гектаров на городской свалке, которые надо обойти со спаниелем. Ну а если Вадик перчатки сжёг, то искать перчатки я мог до скончания века.
С такими невесёлыми мыслями я подкатил к дому кинолога. Через пять минут, когда кинолога со спаниелем выгрузил, за услугу расплатился, да отбил обоим земной поклон за то, что не отказались мараться на свалке, я вспомнил, что с утра забегался и напрочь позабыл о Нине.
Я набрал номер Нины. Хотел спросить, как ведут себя вкладыши: не заклинивают ли, не пришлось ли Нине вызывать спасателей, чтобы те вызволяли хозяйку из квартиры, надёжно запертой новыми, моей лёгкой рукой вставленными вкладышами. Заодно я хотел спросить, не нужна ли помощь с похоронами.
Нина на мой звонок не ответила.
Номер Нины я набирал трижды. Вместо голоса Нины я слушал длинные гудки.
Мне показалось неглупой идея Нину проведать. Я подумал, что если Нине стало плохо, и вызвать “скорую” некому, а на счету каждая секунда, то я не буду выглядеть идиотом, если утоплю педальку газа в пол, и пулей понесусь к Нине. Так я и сделал.
По пути я набирал номер Нины раз десять. В ответ я слушал длинные гудки.
*
*
Когда подъехал к дому Нины, я бегом метнулся в подъезд. На бегу я набрал номер Нины в последний раз, на всякий пожарный: вдруг у человека всё в порядке, просто не мог взять трубку, а я успел развести панику.
На лестничной площадке я услышал, как в квартире Нины трезвонит телефон. Я вызов отменил. Телефон в квартире Нины замолчал. Я подумал: если у Нины всё в порядке, то почему не снимает трубку? Думал я секунды две. Затем я решил наведаться к Нине в гости. Ключи от квартиры Нины, которые Нина дала мне накануне, лежали у меня в кармане, потому ломать голову, как напроситься к Нине в гости, мне не пришлось.
Дверь оказалась запертой только на один замок, и то лишь на автоматическую защёлку. Когда накануне я уходил от Нины, та заперла оба замка на три оборота ключа.
Нину искать по квартире не пришлось. Нина лежала посреди коридора. Рядом лежало кресло-каталка. Создавалось впечатление, что Нина потянулась за чем-то, что было сбоку, потеряла равновесие, опрокинулась вместе с креслом, а когда упала, то ударилась головой об кафельный пол. Не знаю, почему, но я подумал, что устели Нина коридор линолеумом, и могла бы выжить.
Затем я подумал: с какой стати Нина упала? Двадцать лет не падала, и вдруг упала? И как можно упасть вместе с креслом-каталкой?
Я засёк время, когда обнаружил труп, занёс в память мобильника: “Труп Нины. 11.00”.
Я позвонил Юсупу, сказал, что нашёл Нину мёртвой, что в трагическую случайность не верю, и что из двух замков был заперт только один, и тот лишь на защёлку. Юсуп пообещал приехать через десять минут.