о рома. Не запятнанный штемпелем лик королевы Елизаветы в картуше действовал на мальчишек ошеломляюще. Здесь сказывались и ее природная красота, и стихийный монархизм русского народа. Чуя разлагающий эффект королевы, милиция временами выгоняла из парка отсталый элемент, но, по большому счету, справиться с царистскими иллюзиями не могла. Забившись под одеяло, Король повторял как заклинание: “Божьей милостью Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии и других подвластных ей земель и территорий королева, глава Содружества наций, защитница веры…” Чуя филателистическую угрозу, Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза выдвинул контраргумент — марку с изображением Валентины Терешковой. Ее сильной стороной был скафандр: помимо того, что она и сама на ракете летала, упомянутый комитет сосватал ее тоже за космонавта. Однако пара вышла нескладной, детей по каким-то высшим космическим причинам у них не народилось. Может, дело было в неудобных скафандрах, а может, в мужском роде избранной профессии. Все-таки женщина-космонавт… А ткачиха — она и есть ткачиха: в ее крови отсутствовала необходимая голубизна; веретено, даже помещенное в невесомость, не могло заменить самую обычную корону. В указанных обстоятельствах это веретено все равно напоминало о ракете, которая, согласимся, в своих фаллических формах тоже обделена женственностью.
Цветные квадратики — окно в цветной мир, до которого в то время можно было добраться только на танке… Если, конечно, повезет. Впрочем, тогда это соображение Королю в голову не приходило.
Ах, как давно это было! Три четверти жизни назад. Да какой жизни! С круглым репродуктором над вытертым диваном — из черной тарелки неслись будто бы простуженные голоса. “Внимание! Внимание! Начинаем репортаж со стадиона “Динамо”!” — конферансье Синявский и его страна заходились от невиданного футбольного восторга. “Внимание! Внимание! Говорит Германия! Немцы-карапузики съели все арбузики!” — передразнивала эпоху детвора.
…Еще какой жизни, спросите вы? Жизни с безногими инвалидами-утюгами на выметенной Степаном мостовой. Они никогда не останавливались, отталкивались от тротуара обутыми в дощечки намозоленными ладонями, катили… Куда? Туда-сюда, туда-сюда… Просто пытались поставить себя на вид и доказать, что живы. Опрятные постовые еще не научились прилюдно лузгать семечки, заставляли подбирать брошенный окурок, за экскламативное старорусское слово “блядь” волокли на допрос:
— Где про такое существительное вызнал?
Что тут ответишь?..
— В словаре Даля издания 1912 года прочел.
— А словарь, блядь, откуда взял?
— Пионерскую макулатуру по квартирам собирал — бабка дореволюционная оделила.
Не верили постовые в легенду — и были правы. Потому что до их рождения не было на свете никакого времени. Так, пустая перетасовка арабских цифр. Постовые смотрели на мир чистым взором, глазное дно не устилал культурный слой.
Ах, макулатура, макулатура!.. Счастливые времена, полезная субстанция, приучавшая к общению с чужими людьми. Звонок в обшарпанную дверь, еще один… “Вам кого?” — “Это мы, пионеры, опять пришли партии-правительству помогать!” И тут из десятисвечового коммунального пространства вываливаются книги-газеты-журналы, предусмотрительно перевязанные бечевой. “Сколько выписали — столько и отдаем! Нам партии с правительством прочитанного не жалко!” Ах, как хочется журналов поиллюстрированнее, потяжелее! Типа “Огонька” или хотя бы “Работницы”... Выявляя передовиков, контуженый директор школы принимал безменом бумагу на вес. Кто там у нас победителем? У кого вписанный в звездочку крошка Ульянов курчавится больше? У 2 “В” или 3 “Г”? У кого на шее галстук алее? У 4 “А” или 5 “В”? У кого комсомольский значок на груди ярче пылает? У 8 “Б” или у 9 “А”? Что там у тебя, девочка? Сказки про животных певца английского империализма Киплинга? Не горюй! Мы поверх них “Молодую гвардию” накатаем. А у тебя, мальчик, что? Медицинский атлас 1901 года издания? Брокгауз и Ефрон? Ого! Какие здесь красивые внутренности изображены! Какие легкие! Какие вены! Каков лобок! Ого! Шесть кило натянул! А знаешь, мальчик, что мы из этого атласа сделаем? Газетку “Пионерская правда” тебе напечатаем! За три раза в неделю все тебе разъясним: и про антипартийную группировочку, и про отвратительный блок НАТО, и про твоих веселых раскосых друзей-китайчат. Высится, светится бумажный пик коммунизма — не дойти до вершины в туристских ботинках, не вскарабкаться с альпенштоком, только самолетом можно долететь. Надо мечтать! Ой, что это? По сторонам разъехалась горка. Это что, дождь, будь он неладен, пролился? А почему грузовичок трехтонный вовремя не подкатил? Это ж нехорошо, макулатура-то теперь не в кондиции, мокрая! Ничего, тяжелее будет, на серую бумагу сгодится, колбаску культурно заворачивать. Или из нее же той же колбаски наделаем. Без колбаски-то плохо. Кто виноват? Бюрократчики? Враги? Волокитчики? Космополиты безродные? Кибернетики? Не знаем, не знаем… Выявим, расстреляем всех без разбора. Что-что?.. Теперь уже не расстреливают? Теперь, говорите, оттепель? Ладно, всяко бывает, дело поправимое. А вы, партия и правительство, будьте уверены: мы свое дело сделали, будет надо — еще нанесем! Все равно хорошо! Все равно передовикам — грамота, все равно им по стойке “смирно” стоять в почетном карауле возле знамени дружины. Встань-ка, детка, поосанистей, взором знамя подсвети, сделай, детка, ручкой “салют” дедушке Ленину!..
Хорошо, когда жизнь в охотку, когда макулатура в радость. А что уж там говорить про сбор металлолома…
А продавщицы газированной воды с разноцветными сифонами, откуда выливалось шипящее чудо — то на копейку, то сразу на четыре… А точильщики ножей с их переносными станочками, от которых отскакивали дребезжащие искорки… А заунывное “ста-рье-е бе-ре-ем!” в колодце двора… А дворовые спевки поддатой молодежи:
Один американец
Засунул в жопу палец.
И думает, что он
Заводит граммофон!
Весело ведь жили! Разнообразно! И даже в рифму. Эти стихи про милиционера никогда не забудутся:
Он шагает по району
От двора и до двора,
И опять на нем погоны,
С пистолетом кобура.
Он с кокардой на фуражке,
Он в шинели под ремнем,
Герб страны блестит на пряжке —
Отразилось солнце в нем!
Это солнышко на ремне для государственной порки дорогого стоит… Впрочем, и сам Король, и его школьные товарищи тоже щеголяли в униформе с ременной пряжкой, которую полагалось чистить зубным порошком. А попробуй не вычисти — той же пряжкой по заднице и получишь. Больно.
И люди тогда были, несомненно, сообразительнее нынешних, ибо самостоятельно знали, что им кушать — без всякого напоминания со стороны отсутствовавшей уличной рекламы. Исключением можно считать внезапно появившиеся вялые неоновые призывы “Рыбные палочки из трески и полезны, и вкусны”, а также “Пейте томатный сок”. Опытные потребители делали однозначный вывод, что на сей раз в дефиците мясо. К своему счастью, они еще не знали, что и рыба тоже клюет все хуже и хуже, в невод косяком не идет. Рыба-то эта тоже, наверное, врагам за сребреники продалась.
Гадкие продавщицы разливали томатный сок по граненым стаканам из перевернутого стеклянного конуса с краником, на прилавке всегда стояла пол-литровая банка с солью с небрежно брошенной в нее алюминиевой чайной ложкой. Следовало зачерпнуть соли, размешать ее и выполнить неоновое повеление. По умолчанию предполагалось, что вы размешаете соль до того, как отхлебнете из стакана. Открою правду: нетерпение бывало столь велико, что получалось далеко не у каждого. В любом случае от этой процедуры соль намокала, комкалась и приобретала неопрятный помидорный налет. Ложки не пользовались популярностью у населения, но опорожненные стаканы ловкачи беззастенчиво тащили на вынос, где и наливали в них что-нибудь более задушевное, по преимуществу водку.
Следует заметить, что люди тогда были и намного предусмотрительнее: не имели дурного обыкновения шваркать опустошенный стакан, ласково именуемый “аршином”, о серый асфальт — вешали его на ветки хилых московских деревьев, ибо знали: не они первые, не они и последние, а томатный отдел неминуемо закроется за четверть часа до закрытия винного. Зеленые насаждения были хилыми, но отличались обилием. Под тусклым городским фонарем, под подмигивающим ему звездным небом скверы лоснились жирным стеклотарным блеском.
Редкие гастрономические призывы напрочь терялись среди кумачовых здравиц и тостов, типа “Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!”, “Слава советскому народу — строителю коммунизма!”, “Куба — да, янки — нет!”, “Позор американскому империализму!”, “Семилетку — в четыре года!”. Первое благопожелание ловкачи переиначивали в “Чтоб все они сдохли!”, а последнее — в “Малолетки! Вперед!”. Следует ли считать это знаком того, что в гастрономическом разнообразии граждане ориентировались намного лучше, чем в сложной политической обстановке? Трудно ответить. Судя по черно-белым квадратным мордам в голубом экране телевизора, все тостуемые без исключения чувствовали себя прекрасно. Следует также добавить, что никто из плакатных героев не мог жить друг без друга. Коммунизм не мог жить без империализма, политбюро — без народа, испитой дядя Сэм в потрепанном цилиндре — без бодрого бородатого Фиделя в беретке и со здоровенной сигарой в крепких зубах. Вот такой был симбиоз, от которого по телу гражданина постоянно пробегали мурашки и судороги.
В общем, несмотря на очередь в коммунальную уборную и в общую ванную комнату, жизнь, как мне теперь представляется, отличалась большей гигиеничностью, а уж про порядок на улицах и говорить нечего. Даже велосипеды были тогда для строгости оборудованы трехзначными металлическими номерками. Все под контролем! Невелик велосипед, а все-таки транспортное средство передвижения! Неулыбчивые мужчины важно катили на них, прихватив широкие отвороты брюк бельевыми прищепками, предохраняющими штанину от попадания в цепь. За катание в нетрезвом виде можно было легко схлопотать неприятности по милицейской линии. Женский велосипед “Ласточка” без передней рамы попадался крайне редко — тогдашний прекрасный пол отчетливо понимал, что его сила заключена вовсе не в колесах, а в обтянутых капроном резных ножках на тоненьких каблучках, которыми тетеньки, тетки и девушки привередливо обстукивали необъятный город в поисках продуктов и приключений.