— Серьезно? — сказал я.
— Серьезно, — смущенно улыбнулась Имоджин. — Мне всегда казалось, что он… волокита.
Тут я тоже не удержался и улыбнулся.
Имоджин, должно быть, последняя женщина во всей Америке, которая ещё использует этот термин. В её устах он звучит очень мило.
— И я ничуть не удивилась, узнав, что он из тех, кто бегает за каждой юбкой.
Я слушал и кивал. Нет, не стану раскрывать ей истинные мотивы внезапной страсти Рэнди.
— Наверное, он ухлестывал за всеми, на кого взгляд падал.
— Думаю, он предпочитал самых красивых, — сказал я. И был вознагражден улыбкой Имоджин.
Мы ели в дружественном молчании, потом Имоджин опять наклонилась через стол и шепнула:
— По правде говоря, единственное, что мне нравилось в ухаживаниях Рэнди — это смотреть, как ты ревнуешь.
Я собрался было возразить, что ничего подобного, я не ревновал ни секунды, но вовремя передумал.
— А я и вправду ревновал как бешеный, — шепнул я в ответ.
— Я знаю, — сказала Имоджин и вложила свою ладошку в мою.
Мы ещё немного поели молча, а потом Имоджин ужасно меня удивила.
— Знаешь, Хаскелл, — сказала она. — А мне так жалко эту Мейдин.
— Мейдин? — и чуть было не добавил: Женщину, которая изменяла мужу, и из-за которой его убили? — И почему же тебе её так уж сильно жалко?
Имоджин пожала плечами и поддела вилкой зеленый горошек.
— Да потому что она ведь влюбилась в Рэнди — ну, понимаешь, по-настоящему влюбилась, — а он бы и двух центов за неё не дал.
Двух центов. Надо же, подумал я, насколько точное выражение. Именно двух центов не дал бы.
— Рэнди интересовали только её деньги, — говорила Имоджин. — И больше ничегошеньки. — Она грустно вздохнула. — Неужели бывают такие мелкие люди.
Я в этот момент сидел с полным ртом горошка и жевал, но на последних словах чуть не подавился. А ведь я и сам думал, что Имоджин может меня бросить из-за того, что я мало зарабатываю.
Меня захлестнуло такое чувство вины, что я не мог поднять на неё глаза. Господи! Да как же я посмел подумать про неё такое, как у меня только мозги в эту сторону повернулись! С трудом проглотив горох, я отвел взгляд и долго пил Кока-колу.
А когда взглянул на неё вновь, сказал:
— Знаешь, если хочешь заплатить за ужин, то я не возражаю.
Имоджин подняла каштановую головку и с минуту смотрела на меня, а потом, как будто солнце вырвалось из плена облаков, — на лице её засияла широченная улыбка.
Ну что ты будешь делать? Я тоже улыбнулся.
И пока мы сидели и глупо улыбались друг другу, я пытался вспомнить, когда в последний раз видел, чтобы женщина тратила деньги с таким искренним удовольствием. Давно. Очень давно. Когда я был ещё женат на Клодзилле.
Но она-то как раз тратила мои деньги, а не свои.
А вдруг мир действительно меняется к лучшему?