К праздничному ужину все было готово. Оставалось только приодеться и зажечь свечи. За стол собрались сесть ровно в восемнадцать тридцать, когда по первой программе начнется «Голубой огонек», любимая передача, в которой и Робочка тоже часто участвовал. Садились так рано к столу вовсе не ради телевизора, конечно, просто если празднично ужинали прямо перед боем курантов, то желудочные последствия на следующий день были довольно тяжелыми, приводящими иногда к печеночным приступам у Алены и гастритным — у Роберта, Лидка же просто отделывалась бессонницей. Ну и решили пару лет назад перед одним из Новых годов поужинать как люди, красиво, празднично и, главное, в нормальное время, часов в семь, посмотреть потом новогодние передачи, фильм какой-нибудь или концерт, убрать со стола, а то и пойти прогуляться. Ну и потом, в двенадцать, вместе со всей страной выпить за Новый год «Советского шампанского». И наутро никаких гастрономических проблем, все прекрасно. Понравилось, так и решили делать впредь.
Позвали Севу, он был просто счастлив, что не кукует, как обычно, в такой большой праздник на пару с телевизором, а сидит по-настоящему, большой семьей. Долго все собирались со всего дома — пока Лиску на горшок высаживали, пока Лидка глаза тушью намасливала, а Павочка спохватилась, что взяла не те туфли, и умчалась в сторожку за правильными. Наконец, когда до поздравления советскому народу осталось времени с гулькин нос, все устроились за шикарным праздничным столом: Робочка во главе, Алена-красавица по одну руку от него, Лида по другую, Катя с Лиской на руках и гордая Павочка с Севой. А вокруг мерцающие свечи, большие ажурные снежинки из бумаги — подальше от огня, конечно, — лапник с шарами и мандаринами на подоконниках, гирлянды и флажки через всю гостиную. Большая люстра потушена, только свечение от печки и массивный старинный подсвечник на середине стола — величественно и сказочно. Да и телевизор включен. «Кабачок» только что закончился, и вот уже Спасская башня во всей красе.
— Внимание! Говорит и показывает Москва! Говорит и показывает Москва! — торжественно заговорила башня голосом Игоря Кириллова. В голосе чувствовалась праздничная улыбка, ее, казалось, было даже видно. — Советское телевидение и радио передают новогоднее обращение советскому народу Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева.
Павочка немного заерзала на стуле, видимо, чтобы устроиться еще удобнее, чем она сидела, незаметно подтянула на лоб свой налаченный парик и чуть повыше других подняла фужер с шампанским. Вот теперь к обращению она была готова.
— Дорогие товарищи, друзья! — На экране появился Леонид Ильич, решительный, важный и красивый. Паве Брежнев нравился. Он чем-то напоминал Модеста, может, прической, может, внимательно-въедливыми глазами, может, манерой говорить рублеными фразами, не голосом, конечно, упаси боже, а именно манерой речи. — Центральный Комитет партии и Советское правительство уверены, что и в новом, 1973 году, — сказал Брежнев, смачно причмокнув, — когда нам предстоит решать не менее сложные и ответственные задачи в развитии страны, советские люди, беззаветно преданные своей любимой Родине, вновь покажут пример коммунистического отношения к труду…
Он говорил еще пару минут, причмокивая снова и снова, будто вместе с поздравлениями посылал советскому народу горячие воздушные поцелуи. Павочке это понравилось. Она встала раньше боя курантов и подняла бокал под самый потолок. Как только пробил двенадцатый удар Кремлевских курантов, все встали, задвигав стульями, и раздалось всеобщее «УРА-А-А-А-А-А-А-А!». Она закричала громче всех, вложив в это «ура» всю свою мощь, умение и чувства, словно шла в атаку на фрицев и поднимала за собой отряд, даже роту, да что там роту — целую армию, и хотела, чтобы ее услышал каждый солдат. УРА-А-А-А-А-А-А-А!!!
И еще раз протяжнее, третий, как положено: УРА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!
Завыл и Бонька, непривычный к тому, чтобы в порядочной семье так кричали.
Долго оставаться после Нового года Павочка не могла, надо было кормить кота, хотя так хотелось расслабиться, подышать дачным воздухом, погулять по лесу, у печки посидеть, поиграть в картишки. Но хоть три полноценных дня на это было. Соседка обещала заходить проверять и кормить Масю. Но не вышло. Пава позвонила ей вечером первого января, что-то такое засвербило вдруг у нее, а та все не отвечала и не отвечала. Могла уехать куда-то, дети на дачу увезли, мало ли что, подумала Пава. Только странно, что не предупредила. Перезвонила попозже, уже стемнело. Ответа не было.
— Лидок, я поеду. Зачем мне лишние нервы? Спать не буду, буду думать, как там мой Мася. Может, она его и вчера не покормила, может, он ходит по квартире и орет от голода. Не надо мне было, дуре старой, ни на кого рассчитывать, чего с собой его не взяла… Ничего, приглядела бы тут пару дней за ним, у Севы бы сидел на печке, грелся… — Павочка выглядела очень расстроенной и обеспокоенной. Она пошла в прихожую и стала влезать в свои высокие сапоги, чтобы пойти в сторожку собрать вещи. Застегнуть молнию на них было непросто, и эта часть одевания всегда отнимала много времени.
— Пава, я все понимаю, но уже ночь на дворе! Завтра встанешь пораньше и поедешь, куда ты сейчас? — Лида вообще не понимала эту болезненную озабоченность котом, ну да, кот, ну да, любимый, все понятно, но так подстраивать свою жизнь под него? В общем, вся жизнь коту под хвост — это в прямом смысле про ее дорогую подругу.
Пава все тыркала и тыркала молнию, сжимая объемную икру ноги, чтобы застегнуть наконец несчастный сапог.
— Лидок, я решила. Мне так спокойнее. Сейчас пройдусь не спеша до станции, подышу, еще не так поздно, а там от вокзала вообще рукой подать, не о чем говорить.
— Аллусь, образумь хоть ты ее! — Лида обратилась к последней инстанции — Пава Аллусю слушалась.
Из кухни, вытирая руки о фартук, на зов пришла Алла.
— Что за шум, а драки нет? Павочка, куда это ты намылилась?
Пава все кряхтела и кряхтела над молнией.
— Нужно, девочка моя, у меня непреодолимые обстоятельства!
— Это какие такие? Что-то случилось? — Алла щелкнула зажигалкой.
— Соседка на дачу уехала, а обещала Масю покормить. Вот он у меня и голодает. Поеду задам животине корма.
— А если ты его завтра утром покормишь, что от этого изменится? С его жирами точно несколько часов погоды не сделают. Не дури, мать. Вот, миру не быть или тебе чаю не пить!
— Нет, решила уже, поеду, — Павочка была непреклонна. В сапоги она уже втиснулась и теперь наматывала на шею оренбургский платок, который весь состоял из дырочек, но грел неимоверно. На голову, а точнее, на парик, не надела ничего, парик был и так жаркий. Потом сняла с вешалки тяжеленную каракулевую шубу и вделась в нее, словно напялила на себя шкаф. — Фух, ну все, девочки, спасибо вам, любимые мои, пошла. С Новым годом, дорогие! Чтоб только в плюс, а не в минус! И морально, и материально!
— Расстраиваешь меня. Хотя бы такси вызови, что за глупость такая — ночами ходить! Давай я позвоню в парк! — Алена совсем не понимала эту блажь.
— Ладно вам, девки, не хотела бы пройтись, вызвала бы такси, хотя оно хрен сюда доедет. Прогуляюсь до станции, протрясусь немного, первый раз в новом году — красота! А то накормили как на убой, вон, еле оделась! — и Пава хохотнула.
— Тогда подожди, попрошу Севу тебя проводить! — Аллуся пошла к валенкам, которые стоя стоять не умели, а вечно куда-то прислонялись.
— Так! Прекрати суетиться! Он рано ложится, спит уже давно! Ты еще Робочку попроси! Все, хватит! Чего вы на меня насели? Как приеду — позвоню!
— Дай хотя бы еды соберу, чтоб дома ничего не готовила! Столько осталось! Надо доедать! И без возражений! — Лидка тоже умела охолонуть, когда хотела. Она быстро, пока Пава ходила за вещами, сложила в маленькие мисочки салат оливье, два серьезных ломтя фаршированной рыбы в желе, селедку под шубой, штук пять вареных картофелин и огромный кусок торта, прямо чуть ли не половину. Сумка получилась объемной, но Пава решила больше не пререкаться. Она облобызала Лиду с Аленой и шагнула за порог. Лидка накинула платок и шубу и пошла проводить до калитки.
Вот и всё
Вечер был тихий и какой-то праздничный, во всяком случае, именно так Пава чувствовала. Дорога слегка скользила, песком ее посыпать еще не успели, и Пава старалась идти по самой обочине, где наледи было меньше, тем более с сумками не очень-то поскользишь, а сразу рухнешь, если что. Снег падал и падал, добавляя сказки. Дорога шла в горку, потом резко сворачивала вправо, к железной дороге. Дач здесь почти не было, вернее, были, но только боковыми заборами, без ворот и калиток, сплошные скучные доски в ряд. Где-то перелаивались далекие собаки, загрохотав, в конце длинного темного переулка проехал поезд. На мгновение стало очень громко и даже чуть страшно, Пава почувствовала, что земля затряслась у нее под ногами. Но состав промчался мимо, и снова навалилась тишина. Только слышался скрип шагов по свежему снежку. Павочка на минуту остановилась, чтобы переложить сумку с мисками в другую руку: Лида напихала от души, на неделю хватит. Встала, посмотрела на падающий у дальнего фонаря снег и поставила сумку. Что-то ее смутило. Прислушалась к себе. И просто прислушалась. Она все равно слышала шаги. Сначала даже не поняла, как это так — она слышит шаги, хотя стоит на месте. Но потом обернулась и увидела невдалеке черную фигуру — даже, скорее, догадалась, что кто-то идет следом, потому что разглядеть что-то в такой темноте было невозможно.
«Ну идет и идет, — решила Пава, — может, тоже на электричку». Подняла сумки и тяжело пошла дальше…
В положенное время Пава не отзвонилась. Лида накинула еще час на то, что прогулка до станции заняла не полчаса, а сорок минут — медленней уж некуда, еще полчаса на ожидание электрички, хотя ходили они намного чаще, а в Москве и накидывать было нечего — метро прямо на Киевском, вышел из поезда — вошел в метро. Да и потом тоже всего ничего, пять минут — и дома. Тем более вечер поздний, все закрыто, заходить никуда она вроде не планировала, да и сумки в обеих руках. Лида несколько раз звонила ей домой. Гудки были долгими и сиротливыми, она прямо