Работать с Райкиным было, конечно, почетно. Но ни один, даже самый талантливый артист не мог выйти из его тени. Однажды Карцев с Ильченко взмолились: пожалуйста, Аркадий Исаакович, оставьте эту миниатюру нам, когда мы ее читали, зал так смеялся... Райкин вкрадчиво улыбнулся: "Вы думаете, у меня смеяться не будут?" Мэтр устраивал одесситам скандалы, если узнавал, что они выступают где-то на стороне. И в конце концов уволил Жванецкого.
Рома с Витей уволились тоже. Это был по-настоящему мушкетерский поступок. Их не хотели отпускать. Ильченко "напечатал заявление на машинке, чем привёл шефа в ярость. В 1970-м мы стартовали. Второй раз за жизнь. Вернулись в Одессу, где тоже не были нам рады, но здорово помогла холера. Такую свободу и изобилие я видел только в день смерти Леонида Ильича, когда была оцеплена Москва и продавцы зазывали в магазины. И в районе радиации. Жизнь показывала, что есть несчастья бОльшие, чем плановое хозяйство, и мы повеселились! ... Я был персонально приглашён к директору Укрконцерта. - Товарищ Жиманецкий! Такое бывает раз в жизни. Пётр Ефимович Шелест лично вычеркнули из правительственного концерта Тимошенко и Березина и лично вписали вас. Я вижу, вы плохо представляете, что это значит... Это значит: мы берём карту города Киева. Вы, писатель Жиманецкий, и ваши подопечные Карченко и Ильцев, ткнете мне пальцем в любое место карты и там будет у вас квартира..." (М.Жванецкий, "Действительно").
Но ни в какой Киев трое молодцов, конечно, не поехали. А поехали мыкать свое еврейско-хохляцкое счастье в Москву.
Но это уже другая история.
Гений места
Гениальный шут, Риголетто, пропитанный желчью, он свободнее многих, потому что ему известны границы ловушки: земной шар. Время узаконило народную любовь к нему, любовь истинную, при которой неважно все то, что известно о нем. Лишь то, что известно ему, становится по-настоящему важным. И уж как-нибудь ему хватит проницательности и дальнозоркости, нашему пожилому корольку, чтобы разглядеть размытые контуры другой ловушки, у которой мы в плену всегда, а сейчас особенно: времени.
И я вновь прощаю Михал Михалычу плавный переход из дразнителей гусей в истеблишмент, в компанию гусей, которые когда-то приглашали его посмешить в барвихинские бани, а теперь сами спешат по его приглашению и смотрят, впрочем, как и прежде, ему в рот. Прощаю королю неподходящую компанию за его блистательный королевский ответ на вопрос: «А что, вы собственно, имеете против коммунистов? – Собственно, все, что имею, я имею против них».
Это правда. Михаил Жванецкий может выставить большевикам немалый счет. Кое-что ему компенсировали. В Москве, в 80-х, у него появился свой театр, свой журнал, его феноменальная слава совершенно легитимна. Он вхож, дружен, влияет и все такое.
Но есть кое-что и невосполнимое.
Кем был бы Жванецкий без того потрясающего города, парящего на двух упругих ветрах – с моря и из степи? Без роскошного одесского языка и буйной, благоуханной, как акация, южнорусской литературной школы? Без своего папы – одесского врача и своей знаменитой мамы с Молдаванки? Без своих школьных друзей – одесских босяков, которые и сейчас на всех приемах, клубящихся вокруг дорогого земляка в Одессе, сидят рядом с ним как одесную, так и ошую…
Кому, почему так остро потребовалось преобразовать Одессу в двадцать шестой украинский город по количеству областей? Этот вексель никогда не будет оплачен.
...Эти раки стоили пятьсот рублей штука. Поэтому я не обиделась, когда Михал Михалыч закричал, едва я переступила порог:
- Разговоры отменяются! Я не могу! Ты понимаешь, что такое раки? Они требуют полной самоотдачи. Напейся уже наконец и отстань от меня!
В то утро Жванецкий в доме его друзей Инги и Валерия Пашковых провожал нас из Одессы, с юморины, которая окончательно из праздника города свернулась в праздник для своих, но зато какой! И потом надо же помнить, что такое «свои» вокруг Жванецкого, когда он вступает в город де Рибаса и Бабеля. В 93-м Михал Михалыч Жванецкий въезжал сюда практически на белом коне. Роль белого коня исполнял синий «мерседес», встречавший его у поезда в знак любви и благодарности спонсорских кругов как полномочных представителей свободной экономической зоны. Ура. Справедливость торжествует. Синий «мерседес» увозит нас на тот же вокзал, и Миша Жванецкий устраивает на проезжей части небольшой парад-алле. Незнакомые люди вылезают из своих автомобилей, чтобы обнять любимого писателя, который кажется таким счастливым со стаканом пива в руке, в обществе земляков, кордебалета обворожительных подруг и милых сердцу товарищей по борьбе, глядящих на него влюблённо, на прекрасном таком веселе в первый солнечный из этих апрельских дней в трехстах метрах от моря в Аркадии, счастливой, райской, пасторальной стране, где нравы как бы вновь изначально дружелюбны и просты, что в высшей степени свойственно мягкому курортному климату.
Веселый король, гармоничный благоразумный правитель, отдающий только те приказы, которые не составляет труда к общему удовольствию выполнить.
Таким было место, где родился, жил, да и сейчас подолгу живет его гений.
Двусмысленный бой с мельницами продолжался не один десяток лет.
Из одних помпезных кабинетов номенклатурный народец, сровнявший одесскую неповторимость, отравивший море, сгноивший одесское капитанство, – перешел в другие. От его правофланговых по-прежнему многое зависит. Но время взялось перешутить Жванецкого и переосмыслить расстановку сил.
Раньше он всласть издевался над начальством, надрывал животики здравомыслящей публике и увертывался, как Арлекин, от тумаков. Теперь начальство полюбило его (настолько, что разобиженный мэр Одессы Гурвиц глупейшим образом пытался лишить Мишу почетного гражданства за отказ от участия в избирательной кампании).
- Когда вы поняли, что «все мы в ловушке под названием земной шар»?
- Когда увидел, что мои друзья в Израиле несчастнее тех, кто здесь. Мои близкие, немолодые друзья, которые не смогли и никогда не смогут там приспособиться. «Я работаю в больнице», - говорит мне главный конструктор Одесского завода. Он помощник санитара... Тяжёлая тема.
- А для себя вы этот вопрос ставили?
- Каждый нормальный человек ставит для себя этот вопрос.
- Вы же сами справедливо пишете: «Миша, у тебя такой жанр»...
- Да, с моим жанром никуда не денешься. Но в нашей стране никогда - Вы несёте еврейство как крест?
- Еврейство всегда крест.
- Но вы лично это ощущаете?
- Может быть, благодаря Одессе — не так остро. Русские приобрели здесь этот заразительный язык, этот - я не люблю слово «ментальность» — способ мышления... И эта взрывчатая смесь разных кровей, степи, моря — она всех уравнивала. Поэтому я так люблю возвращаться в Одессу. Нигде, кроме этого города, ни в одной точке земного шара я не буду таким, как все. Да ещё с моим жанром.
После этого разговора прошло двадцать лет. Наступило 2 мая 2014 года. И в Украине, да и в самой Одессе сказали, что Жванецкий ее предал.
Состав одесской крови изменился настолько, что в городе за одним столом можно было бы усадить тех, кто понял, какое личное горе обрушилось на этого "гения места". Траур был всенародным, да. Но мало кто плакал над гробом Одессы.
- Теперь только в душах останется прежняя Одесса, великий солнечный город, давший каждой земле по скрипачу, по ученому, по писателю, и на прощание раздавший всему миру свой юмор. А юмор - это единственное, что гасит ненависть. Но оказалось, что ненависть можно привезти, а юмор - вывезти. До свиданья, мирный город. Траур можно было и не объявлять... Тяжелее этих дней в Одессе с войны не было.
Эти слова Жванецкого патриоты всех мастей умудрились вывернуть на такую изнанку, что не отмоешься. Юмора ему жалко! Траура он не хочет! За дачу или где там переживает!
Я, конечно, знала, что политика и война делают что-то с душами и мозгами людей, что-то страшное и неизлечимое. Но у меня темнело в глазах, когда я читала эти комментарии. Многие слышали байку Михал Михалыча о том, как американский импресарио пытался понять текст о раках. "А что смешного в том, что маленькие омары стоят дешевле больших? И что, он действительно у вас популярен?" Невозможно объяснить, почему смешно. Но оказалось, что невозможно объяснить, и почему больно. Юмор вывезли. На его место высадили ненависть. Которая отлично прижилась, как и повсюду - ненависть святая мертвородящая на крови.
Я давно не видела Жванецкого нигде, кроме телевизора. И могу только догадываться, что происходит с гением места, когда оно приходит в упадок, когда гений понимает, что он свое место пережил.
Другого глобуса у нас нет.
Нет у Жванецкого другой Одессы. Другого Ильченко и другого Карцева. И если бы мама Миши Раиса Яковлевна спросила его с небес: что же ты гуляешь, мой сыночек, одинокий, одинокий? - ему бы не пришлось ей врать (чего она так не любила, а папа мог даже выпороть). Что ты, мама, ответил бы Миша, это я дежурю, я дежурный... по стране.
Ну да ладно. Люди мы немолодые, и если бы печаль нас время от времени не одолевала, это означало бы, что мы старые дураки.
Лучше я расскажу вам, как весело было в Одессе лет 25 назад. Сдвинутые столы в ресторанчике Дома актера, до нашего конца долетает весть: едем в Аркадию, к Мише на дачу!
Подъезжали партиями. Счастье первых было безоблачно. Кто не сидел в теплой компании за столом у Жванецкого, когда он в хорошем настроении, – тот пусть мне не рассказывает, как он отлично погудел на очередной халяве. Михал Михалыч чертом, как из-за кулис, выскакивал из-за занавески, отделяющей кухню от террасы, с миской огурцов или синеньких в руках, делал пируэт, играл глазами, комментировал, наливал, хохотал и обласкивал каждого. Стол, полный солений и отменного вина, гудел вокруг него, как эпикурейская школа, как море вокруг небольшой скалы; смех доносился из сада, из погреба, с крыши.
А потом приехал некто в тройке, с крупной блондинкой в золоте. Префект. В его районе то да се. И он может тому да сему помочь. Если захочет.