— Струсил! Струсил! Струсил! — орал Кристиан, пока брат бежал с ним по тропинке в поля, и ему вторил затихающий рев барона.
— Он струсил! — повторил Кристиан, когда Оливье опустил его в траву далеко от ворот замка.
Кристиан весь дрожал от радостного возбуждения, переживая свою первую в жизни победу: он дрался с отцом и остался жив! Он дрался, а не его били! И как дрался, а! Еще немного — и он бы ему показал!!!
Но скоро победный пыл оставил бойца, и он сжал зубы, чтобы не заплакать от боли. Теплая кровь текла по его спине и животу, он подумал, что ранен смертельно и сейчас умрет.
— Да, досталось тебе, — промычал Оливье, разрывая зубами свою рубашку.
Для него это было высшей мерой сочувствия, и Кристиан решил, что скорее сдохнет, чем опозорит себя слезами. Он только тихонько рычал, пока Оливье прикладывал к его ранам разжеванный лист подорожника и приматывал целебную кашицу тряпкой… А когда снова смог заговорить, заявил:
— Еще немного — и я бы его доконал! Клянусь задницей папы!
— Твои колющие удары никуда не годятся, — сказал Оливье. — Я скоро уезжаю, Крис.
— Куда? — спросил Кристиан.
Он с восторгом разглядывал повязки на своих первых боевых ранах.
— В Шек, в дружину короля.
Кристиан поднял голову и заморгал.
— Зачем?!
— Король собирается воевать с Лимией. Я отправлюсь в этот поход, чтобы получить домен или стать потом странствующим рыцарем. Сюда я больше не вернусь.
Оливье сунул в рот травинку и замолчал. Он был немногословен, как и все сыновья барона, и с трудом произносил слова, не относящиеся к охоте или божбе.
Кристиан еще похлопал глазами, забыл про счастье победы и про боль — и завыл, шлепнувшись ничком в холодную траву.
Горе душило его за горло, словно петлей, но в конце концов он все же выговорил:
— А как же я, Оливье?!
— Я думаю взять тебя с собой, — сказал Оливье, жуя травинку. — Если ты сможешь…
Кристиан рывком сел и уставился на брата сквозь недостойные будущего рыцаря слезы:
— Я? Я! Я смогу! Ты видел, как я дерусь?!
Оливье посмотрел на него, улыбнулся и встал.
— Да, если тебя здесь оставить… — пробормотал он. — Я грех на душу не возьму! Либо ты убьешь отца, либо он прикончит тебя.
— Я его! — заявил Кристиан.
Тоже вскочил, но, охнув от пронзительной боли, пошатнулся и вцепился в пояс Оливье. Тот нахмурился и нагнулся, чтобы взять брата на руки, но Кристиан помотал головой.
— Нет, я сам, — сказал он. — Это все ерунда!
Оливье пожал плечами, и они медленно пошли по заросшей тропинке к замку.
Пекло полуденное солнце, над пыльной дорогой вилась мошкара, кузнечики наперебой орали в высокой траве.
Кристиан по дороге домой успел убить шесть драконов, двадцать разбойников и победить на королевском рыцарском турнире — и лишь у самых ворот замка остановился, потянул брата за руку и спросил:
— Оливье, а как же мама?
14
— …Поднимается ветер, — сказал Рэндери и рывком затянул подпругу коня. — Будет гроза!
Шут вздрогнул, огляделся — и увидел, что вокруг стало темно и торжественно, как в церкви.
Из-за стены, от полей барона Невилля, валила низкая густо-черная туча, ее крылья обнимали половину небосвода. Ветер налетал короткими душными порывами, в распахнутые ворота было видно, как на поля медленно наползает исполинская тень, приближаясь к замку Роберта Льва.
Даже спящие рыцари почувствовали приближение грозы: многие из них проснулись и теперь ошалело бродили по двору. Мающиеся похмельем собаки путались у всех под ногами, куры в панике лезли прятаться под навес.
Бежать!
Шут сделал над собой огромное усилие и кое-как встал.
Нужно было бежать, пока Роберт Лев не увидел, что его шут все еще жив — лучше уж сдохнуть от голода в лесу, чем умереть той смертью, которую изобретет для своего слуги разгневанный Рыцарь Огня!
Бежать, пока не позд…
Рэндери опоясался мечом и с еще одним порывом ветра взлетел в седло.
Он по-прежнему был без шлема, грозовой ветер трепал его спутанные космы.
— Я не верю ни единому твоему слову, шут! — громыхнул он с высоты седла. — Но я хочу удостовериться, что ты солгал! И если дама скажет мне, что ты оклеветал своего господина — лучше бы тебе не родиться на свет!
— Что?.. — пролепетал шут, и, конечно, трубадур его не услышал.
— Прощайте, добрые рыцари! — проорал он, направляя коня в открытые ворота, навстречу неистовству грозы.
Рыцари завопили кто во что горазд: кто звал Рэндери остаться, кто желал ему счастливого пути…
Но гнусавый надрывный вой заглушил и крики, и далекие раскаты грома — это дозорный на сторожевой башне замка заиграл сигнал тревоги.
При первых же звуках трубы странствующий рыцарь рванул узду коня и галопом влетел обратно во двор.
Труба выла с башни, будя спящих — едва вскочив, рыцари начинали метаться по двору в поисках своих доспехов, из замка выскакивали сонные оруженосцы со щитами и копьями, свинья проснулась и с истошным визгом бросилась наутек, собаки безумствовали на свой лад и не давали остыть безумству перепуганных женщин и слуг. В одно мгновение двор превратился в кипящий котел, и в этой неразберихе шут стал пробираться к открытым воротам, за которыми его ждали жизнь и свобода…
Но толпа слуг сбила его с ног, бросившись закрывать ворота; кто-то крикнул, что к замку идет дружина Саймона Бейли; кто-то заорал, что часовой просто напился — но внезапно раздавшийся вопль: «Шапарцы!» мгновенно протрезвил тех, кто еще не выбрался из мутного омута похмелья.
Граф Роберт Лев верхом на кое-как оседланном коне врезался в бурлящую толпу; его волосы, усы и борода были всклокочены, как грива настоящего льва, его голос напоминал львиное рычание.
— Язычники на моей земле! — проревел он. — Эти чертовы шапарцы жгут мои поля и грабят мои замки! Рыцари! На коней! Я вколочу головы мерзавцев в их желудки!
Оруженосцы уже швыряли седла на спины лошадей, гости Льва лихорадочно надевали на головы первые попавшиеся шлемы и хватали чужие копья и мечи, слуги вновь распахнули ворота.
— Факелы! — проорал граф, крутясь на беснующемся коне посреди двора. — Слуги, факелы! Я отправлю желтомордых сук в Преисподнюю или обратно к их ста богам!
Слуги поспешно зажигали факелы и тоже вскакивали на коней.
Наспех вооруженные рыцари с жуткими богохульствами и угрозами один за другим уже вылетали в ворота, не оглядываясь на замешкавшихся товарищей.
Кристиан Рэндери на ходу перегнулся с седла, схватил в охапку шута и швырнул его на круп коня у себя за спиной, рявкнув:
— Слабым бывает только трус! Ну, малыш, поглядим, есть ли в тебе хоть капля нерабской крови!
Труба на сторожевой башне заиграла сигнал «враг близко».
15
В душном предгрозовом урагане, рвущем траву полей, мчался отряд в полторы сотни рыцарей в сопровождении слуг с зажженными факелами в руках.
Роберт Лев очертя голову гнал коня к лесу, и вскоре всадники нырнули в ревущий полумрак. Шум ветра в вершинах деревьев поглотил топот конских копыт, с неба то и дело обрушивались громовые удары, темное небо в просветах листвы освещалось дрожащими вспышками. Потом чаща стала редеть, и наконец кони, путаясь копытами в траве, облегченно вырвались из леса.
На вершине холма Роберт Лев резко осадил вороного и предостерегающе поднял руку.
Часовой не солгал: враг был совсем близко.
Внизу, под холмом, на котором остановился отряд, виднелись развалины замка, вдали среди темных полей полыхал огонь с жидкой гривой черного дыма, а на полпути между огнем и замком растянулась длинная цепочка всадников. В поле словно извивалась гигантская змея со злобно горящими глазами: двумя факелами у скачущих впереди. Змея стремительно скользила от бывшей деревни к бывшему замку, а за ней так же стремительно катила гроза…
— Да, это шапарцы! — сказал трубадуру барон Ильм. — Да поможет нам дева Мария!
Дикие шапарские племена, племена степных скуластых варваров, поклоняющихся ста богам, порой по горным тропам пересекали перевалы и появлялись на западе Торнихоза, где горы были не так высоки. Свирепые желтокожие язычники жгли, грабили и убивали всех подряд — и бедных крестьян, и знатных феодалов — и жители боялись их не меньше, чем черной смерти, потому что шапарцы приносили не меньше опустошений, чем оспа, и были так же безжалостны, как она…
— Чего вы ждете, граф? — приподнявшись на стременах, крикнул Рэндери Роберту Льву. — Они уже близко!
Рыцари торопливо опускали забрала шлемов — многие из них знали, что такое драка с шапарцами, которые забрасывают врагов издалека тучей метко пущенных стрел.
— Терпение, рыцарь! — проворчал Роберт Лев, кусая усы.
Теперь, глядя на приближающегося врага, он стал поразительно сдержанным и хладнокровным. Еще не настал тот миг, когда он должен был обезуметь от запаха крови и начать рубить всё и всех подряд в неистовой рукопашной свалке — за что его называли еще и Робертом Безрассудным. Лев спокойно смотрел на три сотни язычников и прикидывал, как будет лучше расправиться с этой сворой, чтобы уцелеть самому…
— Мы не можем броситься на них сейчас, — задумчиво проговорил Роберт Лев. — Они перебьют половину из нас, прежде чем мы дотянемся до них копьями и мечами. Вы, кажется, северянин, рыцарь, и не знаете, что значит драться с этой желтокожей сволочью!
Рэндери засмеялся и рывком водворил на место шута, который попытался сползти с седла за его спиной.
— Немного знаю, граф! Будь замок пуст, я сказал бы, что лучшей ловушки для них не найти…
Лев повернулся в седле и уставился на трубадура черными прорезями шлема.
— Черт возьми, а ведь вы правы, рыцарь! — глухо вскричал он. — Назад! Оттянись назад, к лесу!
Слуги с факелами первыми послушались приказа; а потом и рыцари заставили своих коней отступить к частоколу деревьев.
— Мы нападем на них, когда они будут в замке — в узких коридорах, в темноте они не смогут перестрелять нас из луков, а мы… Дьявол, нас ждет неплохая охота!