— …Водяной, дай подняться мне с вязкого дна,
Не качай головою седой!
На веселой земле я была рождена
И не жить мне под черной водой!
— Чем оплатишь ты запах полуденных трав?
Чем оплатишь ты солнечный свет?
Чем оплатишь ты шелест зеленых дубрав?
У тебя драгоценностей нет!
— Да, лишь длинные косы остались со мной,
Но смотри, как их пряди горят!
И за день на земле я тебе, водяной,
Их отдам, возвратившись назад!
И она окунулась в сплетение трав,
И увидела птиц и цветы,
И прошла по тропинкам зеленых дубрав,
Опьянев от земной красоты.
Но едва только небо раскрасил закат,
Затрезвонили колокола,
Как русалка к реке возвратилась назад
И со стоном под воду ушла.
— Водяной, задыхаюсь я в давящей мгле,
Я лишь солнце и воздух люблю!
Подари мне лишь день, только день на земле —
Я тебя на коленях молю!
— Я задаром тебя не могу отпустить! —
Водяной ей промолвил в ответ. —
День свободы не сможешь ты больше купить —
У тебя драгоценностей нет!
— Драгоценные камни остались со мной —
Голубые, как небо, глаза,
И за день на земле я тебе, водяной,
Их отдам, возвратившись назад!
И опять перед ней расступилась вода,
И она, посмотрев на цветы,
Позабыла, что больше уже никогда
Не увидит такой красоты.
Любовалась она трепетаньем листвы,
Блеском солнца на крыльях стрекоз,
Танцем бабочек, морем зеленой травы
И росинками в чашечках роз.
Но на небе закат загорелся опять,
Ей напомнив о близкой беде,
Зарыдала она и пустилась бежать
К ненавистной холодной воде.
И, смеясь, ее встретил на дне водяной:
— Что ж, доволен товаром купец?
Ты, русалка, теперь будешь вечно со мной —
Ты растратила все наконец!
— Кровь, согретая солнцем, осталась со мной,
Веселящая, словно вино,
И за день на земле я ее, водяной,
Всю отдам, возвратившись на дно!
— Кровь глупцов мне для зелий, пожалуй, нужна, —
Водяной ей сурово сказал. —
Что ж, иди! Но со мной расплатиться должна
Ты сполна, возвратившись назад.
…Дождь хлестал по полям, ветер бурей грозил,
Мир забыл про тепло и покой,
А слепая русалка лежала в грязи,
Тихо гладя травинки рукой.
Жадно слушала шелест и шум камышей,
Скрип стволов над своей головой,
И пищанье забившихся в норки мышей,
И волчицы отчаянный вой…
И, промокнув сильней, чем в глубинах реки,
Пряный воздух вдыхала земной,
И на ощупь искала в траве васильки…
— О, спасибо тебе, водяной!
Расплачусь я с тобой своей кровью сполна,
Жизнью я расплачусь молодой -
На веселой земле я была рождена,
И не жить мне под черной водой!..
Голос Рэндери оборвался, но продолжал звучать в ушах Кристины и шута, постепенно затихая, и пол под ними качался все медленней, пока не замер совсем…
Шут опомнился, вскочил и бросился спасать погибающий на конце факела огонек. Он подоспел как раз вовремя, чтобы вдохнуть в пламя новую жизнь, и старательно дул на просмоленное тряпье, когда за его спиной раздались тихие шаги.
Кристина подошла и опустилась на колени напротив трубадура.
— Рыцарь! — позвала она.
— Да, госпожа? — глухо отозвался Рэндери.
— Убейте Роберта Льва! Пожалуйста… — попросила Кристина.
Шут чуть не выронил факел.
Наступило долгое молчание, нарушаемое только клокочущим дыханием рыцаря.
— Почему вы просите его убить? — наконец спросил он.
— Потому что он негодяй! — исчерпывающе ответила Кристина.
Опять наступила тишина, во время которой Рэндери, казалось, собирался с силами для новой фразы. Когда он снова заговорил, в его голосе прозвучал мрачный укор:
— Роберт Лев любит вас, госпожа. Не стоит строго судить рыцаря, потерявшего голову от любви, если он порой нарушает правила куртуазности. Даже если граф лучше владеет мечом, чем стихом, и не может воспеть вас так, как вам бы этого хотелось…
— Как мне бы хотелось?! — перебила Кристина, и голос ее задрожал, как туго натянутая тетива. — Чего мне бы хотелось — так это увидеть, как волки рвут его горло, а потом — как его поганый труп расклевывает воронье! Мне бы хотелось знать, что его душа корчится в самом жарком котле ада! А еще мне бы хотелось стать могучим рыцарем — и убить его, а вы все боитесь его, хоть и называете себя рыцарями, все вы трусы, да, трусы, или такие же убийцы и негодяи, как и он!..
Выпалив все это на одном дыхании, Кристина на миг замолчала… Но Юджин знал, что миг будет недолгим — если уж его сестру подхватила такая волна, она не остановится, пока не выскажет все до конца, даже если потом горько пожалеет об этом!
Так и случилось — Кристина вскочила и, сжав кулаки, обрушила на Рэндери свою ненависть, так долго не находившую выхода.
Если правда, что человек, о котором заглазно говорят дурные вещи, начинает икать, Роберт Лев в тот момент наверняка удивил всех шапарцев неслыханно громким иканьем, ведь еще никто и никогда не желал ему таких адских нескончаемых мук, каких желала ему Кристина, склонившись в темноте над рыцарем Фата-Морганы.
Пронзительным голосом, иногда переходящим в почти шапарский визг, она кричала, как Роберт Лев напал на их замок — подло, без предупреждения, во время «Божьего перемирия», и с бандой своих прихвостней без труда взломал ворота. Она кричала, как его люди резали всех подряд и грабили, словно обыкновенные разбойники и бандиты. Как Роберт Лев ввалился в ее комнату с мечом в одной руке и с факелом в другой и крикнул рвущимся следом рыцарям: «Назад! Моя добыча!»
Как на следующий день, едва умолкли вопли пьяных рыцарей, разграбивших винные погреба, она вышла из комнаты и, ступая по скользким от крови ступеням, пошла искать тела отца и брата. Всех уцелевших слуг Лев угнал к себе в замок, а как принял смерть отец, она так и не узнала, и даже тела его не нашла…
Дальше рассказ Кристины стал почти бессвязным, ее слова натыкались друг на друга, бились о стены и потолок и падали на пол бессмысленной грудой. Она кричала о старухе, которую Роберт Лев приставил к своей «жестокой донне» и которую она ненавидела почти так же сильно, как самого Льва; о привидениях, стонущих ночами в развалинах и требующих отмщения убийце; о том, как Лев время от времени появлялся в замке — иногда один, иногда с шайкой собутыльников, но никогда — трезвым… Хотя и никогда пьяным настолько, чтобы его можно было прирезать. Он вел длинные «куртуазные» речи, состоящие из одних ругательств и божбы, описывал перед хохочущими рыцарями прелести «владычицы своих грез» и требовал от нее ласк и поцелуев, а порой заставлял ее брата петь скабрезные песни — а она смотрела и смеялась, потому что если бы Лев узнал, что Юджин ее брат, то придумал бы что-нибудь поинтереснее, чем обрядить в лохмотья слугу, имевшего наглость быть чем-то не похожим на всю прочую дворню…
Ведь он вспорол живот незаконному сыну рыцаря Невилля, предал еще более лютой смерти самого рыцаря Невилля, затравил собаками барона Дитласа, чей замок лежит к югу отсюда!..
Тут Кристина взвыла и понесла такую околесицу, что шуту подумалось: она теряет рассудок.
Она вопила, что Роберт Лев продал дьяволу душу, что ему нужно вогнать в сердце осиновый кол и похоронить на распутье, как поступают с оборотнями и вурдалаками; повторяла, что графу была предсказана смерть в Торнихозе… А потом вдруг снова накинулась на рыцарство и всех рыцарей на свете и начала выкрикивать про них слова, ясно напомнившие шуту конюха Банга: когда тот пьяный падал в лужу, послушать его собирались все слуги, а иногда подходил и сам барон.
— Вы трусы, трусы, трусы! — выкрикивала Кристина, и тетива ее голоса натягивалась все туже. — Сучьи выкидыши, грязные свиньи, клянусь кишками папы, крысиные хвосты!
— Кристина! — не выдержал шут и шагнул между ней и Рэндери…
…Который все молчал, как мертвый, и Юджин даже боялся представить, чем все это может кончиться.
— Что — Кристина?! — взвыла она, повернувшись к брату.
Ее голос взлетел на небывалую высоту и сорвался.
Тетива лопнула.
Кристина шагнула к стене, опустилась на пол, обхватила голову руками и замерла.
«Что же теперь будет?..» — подумал шут, но не додумал свою смятенную мысль, потому что наконец-то заговорил Кристиан Рэндери.
— Я не могу убить Роберта Льва, госпожа, — ровным голосом произнес он. — Что бы вы про него ни рассказали. Я ел его хлеб, провел ночь под его кровом, и, пока я в его владениях, его жизнь священна для меня так же, как моя для него. Рыцарь, нарушивший законы гостеприимства, будет проклят и на том, и на этом свете…
Кристина вскинула голову.
— …Но у него нет на вас никаких прав, — продолжал Рэндери, — и вы не хотите дольше оставаться в этом замке?
— Нет! — ответила Кристина и задохнулась.
— Может, у вас есть какие-нибудь родственники, госпожа, которые могли бы вас приютить?
— Нет…
— Тогда я отвезу вас в аббатство Святой Женевьевы в Лио, к югу от Сэтерленда. Там вы сможете жить… И неплохо жить, если там прежняя настоятельница. Та, которая была там три года назад, когда я… А, неважно! Я отвезу вас туда, госпожа. А потом будет время решить, что делать дальше.
— А… Роберт Лев? — прошептала Кристина.
— Я отвезу вас туда, — спокойно повторил Рэндери. — И если вы не хотите проститься с Робертом Львом, можете больше о нем не думать.
19
Зайцы, которых Рэндери вынимал из силков, всегда замирали перед тем, как пуститься наутек, не в силах поверить в неожиданно свалившуюся на них свободу.
Кристина, когда ей пообещали свободу, защиту и избавление от бесконечного ужаса, тоже не шевельнулась и не сказала ни слова, только сердце ее застучало так громко, что стук этот услышали и Юджин, и Рэндери.