няли мрак, а лишь сгущали его, и когда в пробоину в потолке вдруг ворвалась летучая мышь, все дружно вздрогнули — и господа, и слуги. В следующий миг волосы у многих встали дыбом, приподняв шлемы: в черной глубине, на полпути между потолком и полом, возник маленький огонек. Кристиан Рэндери, стоявший впереди рядом с графом, мокрой от пота рукой нашарил рукоять меча, готовясь дать бесполезный отпор нечистой силе, прежде чем та все-таки одолеет. За его спиной кто-то громко начал читать молитву — и сбился на первой же строчке.
Но Роберт Лев заорал нечистой силе таким повелительным тоном, как будто был князем тьмы и хозяином всей Преисподней:
— Эй, старая карга, долго мне еще ждать?! Шевелись, или, клянусь копытами сатаны, будешь плясать перед моими гостями, пока не околеешь!
— Иду, хозяин! — дрожащим голосом отозвалась нечистая сила. — Спешу-у!
Огонек стал спускаться быстрее и вскоре осветил длинную, худую, оборванную старуху, держащую в руке свечу. Присмотревшись получше, рыцари разглядели полуразрушенную лестницу, по которой спустилась старуха, и выразили свое удивление в заковыристых ругательствах и божбе.
Старуха, приседая перед Робертом Львом, бормотала извинения, но тот прервал их гневным рявком:
— Где госпожа?!
Старуха мяукнула, крепче зажала в руке свечу и унеслась вверх с удивительной для ее возраста прытью.
— Зажечь факелы! — заорал слугам Роберт Лев. — Что вы пялитесь на меня, дармоеды, висельники, ублюдки? Думаете встречать госпожу в темноте, мерзавцы?!!
Слуги бросились кто куда, зажигая торчащие в железных держателях факелы, и скоро в зале стало почти так же светло, как в берлоге Роберта Льва.
Только пол здесь был каменный, потолок высокий, и любой звук птицей возносился к пробитому своду, а ударившись о него, возвращался обратно с многократной силой. Когда человек говорил нормально, казалось, что он кричит, а когда кричал — это походило уже на глас Божий.
— Спойте этой даме свои лучшие канцоны! — гулко воззвал Лев к Кристиану Рэндери. — Такие, чтобы ее приподняло над полом, тряхануло и уронило!
— Насколько я успел ее разглядеть, это будет нетрудно, — невнятно отвечал Рэндери, припав к горлу фляжки, которую вдруг обнаружил у себя за поясом. — Какого дьявола вы меня сюда притащили?
Но Роберт Лев захохотал, как безумный, и многие рыцари подхватили его смех. От хохота затряслись остатки потолка, и тут наверху появился уже знакомый огонек — это возвращалась старуха. Увидев, что в зале светло, она бросила ненужную свечку и заспешила что было сил, таща за руку какое-то спотыкающееся существо.
— Привела, господин! — доложила старуха, присела и отошла в сторону.
Кристиан Рэндери чуть не выронил флягу.
Перед ним стояла девушка — нет, девочка в дорогом, хотя и измятом парчовом платье, с неприбранными светлыми волосами, падающими на глаза. Уронив руки, она смотрела на живописную компанию Роберта Льва, в ее глазах светился черный мерцающий ужас.
Трубадур вдруг решил, что в замке все-таки водятся привидения. У живого человека не может быть такого белого лица с такими темными неподвижными глазами! Ему захотелось обойти девочку, чтобы посмотреть, не торчит ли из ее спины рукоять окровавленного кинжала…
— Приветствую тебя, госпожа! — Роберт Лев отобрал у Рэндери флягу, хлебнул из нее, гулко икнул и слегка поклонился.
Остальные рыцари тоже согнулись в поклонах, но выпрямиться удалось не всем — двое или трое с шумом рухнули на пол, и один из упавших на четвереньках пополз к стене и уткнулся в нее головой, рыча и давясь.
Госпожа неслышно шевельнула губами, не отрывая глаз от сатанинской физиономии Роберта Льва, которому была едва по грудь.
— Сейчас этот рыцарь споет вам свои канцоны! — без изящных предисловий объявил Роберт Лев и слегка качнулся. — Это знаменитый трубадур, рыцарь Фата-Морганы… Только что он пропорол брюхо одному субъекту, как жаркое ножом! — Лев захохотал и подтолкнул к госпоже столь лестно отрекомендованного рыцаря.
Девочка шатнулась назад, когда к ней шагнуло кудлатое чудовище в доспехах, черных от засохшей крови, со сверкающими глазами на багровом лице, и протянуло вперед измазанную кровью руку.
Но Рэндери уже ничего не видел сквозь красный туман, и не слышал ничего, кроме своего голоса, грохочущего под сводами зала.
Трубадур пел о фее Фата-Моргане, о ее призрачном замке среди кучевых облаков, о чудесах ее заоблачных садов, о ее характере, переменчивом, как сами облака…
Он пел о том, как фея покидает свой небесный дворец, чтобы взять за руку странствующего рыцаря и указать ему дорогу среди множества опасностей и чудес, поджидающих на пути…
Он пел о ее глазах, глубоких, как морская пучина, и загадочных, как священное писание…
Он пел о сотнях пройденных им дорог и о сотнях встреченных в разных краях дам — многие из них были прекрасны, но ни одна из них не могла сравниться с дивной феей Фата-Морганой!
Он пел о том, что живет на земле, а дама его сердца — на небе, но это так близко, если мерить путь мечтою любви…
Красный туман опускался все ниже, прижимая Рэндери к каменным плитам пола, но трубадур все пел — если этот хриплый рык еще можно было назвать пением, — пел, сжимая рукоять меча, подавшись вперед и уже не понимая, где он и для кого поет… А потом вдруг распрямился в последний миг, не упал и так же ясно увидел всю залу, как тогда, когда на него был направлен сверкающий меч рыцаря Глории Кетской.
Девочка-привидение по-прежнему стояла напротив него, глядя мимо его плеча и так крепко сжимая кулаки, что на ее тонких руках выступили трепещущие голубые жилки.
Роберт Лев смотрел на свою «донну» бешеными от бессонных ночей глазами и, похоже, спал стоя, сохраняя на лице все то же победоносное выражение. Рыцари с обалделыми лицами сгрудились за спиной графа, оглохнув от непобедимого рыка рыцаря Фата-Морганы; старушенция приседала за спиной девочки, втягивая голову в плечи и зажимая уши ладонями — ее пение Кристиана Рэндери, кажется, доконало и даже слегка расплющило…
А та, которую так хотел «пронять» этим пением граф Эйлинбургский, глядела через весь зал, мимо плеча трубадура, мимо Роберта Льва, мимо всех рыцарей и оруженосцев туда, где в дверном проеме стоял, привалившись боком к косяку, новый шут Роберта Льва — и смотрел на нее таким же неотрывным пристальным взглядом. И Рэндери вдруг увидел, что они очень похожи друг на друга — шут и госпожа — похожи огромными глазами, и наклоном головы, и выражением лиц, какое могло бы быть у детей, разбуженных внезапным кошмаром… Похожи даже взглядами, которые трубадур уже где-то видел, но никак не мог вспомнить, где именно… Этими взглядами они тянутся друг к другу через необъятный сумрачный зал и соприкасаются ими, как руками, в печальном ободряющем пожатии.
Все это Рэндери увидел в один короткий миг — и тут же понял, что он уже спит, потому что ничего этого нет и быть не может! Конечно, он спит — но многолетний опыт странствующего рыцаря говорил, что лучше заснуть в чистом поле, чем в развалинах, где водятся привидения.
Рэндери тряхнул головой и молча бросился к двери, в которой торчал шут.
Роберт Лев тоже, вроде бы, очнулся, рявкнул что-то неразборчивое, от чего копошащийся у стены рыцарь вскочил, как пришпоренный — и опередил Кристиана Рэндери на три шага.
Снова закачались стены галерей и ступени лестниц, снова ночь распахнула объятия смельчакам, вырвавшимся живыми из замка с привидениями, снова седла приняли их измученные тела — и кони с визгом вынесли их в пролом стены, оставив позади еще один маленький эпизод из длящегося больше недели сумасшествия.
7
На этот раз все скакали молча — может быть, спали на скаку.
Ночная нечисть тоже присмирела и лишь изредка шевелилась в высокой траве, сквозь которую мчались усталые кони. Да один раз, когда сбоку под луной сверкнула река, все увидели одинокую русалку на заросшем быльем берегу, томно обмахивающуюся листом лопуха. Русалка мгновенно прыгнула в воду (только круги пошли), но никто из рыцарей даже не перекрестился.
Замок графа встретил отряд глухим молчанием, которое нарушал только храп рыцарей, спящих вповалку по всему двору. Более приглушенный храп доносился из распахнутой двери пиршественного зала, где погасли все факелы и было темно, как в бочке: многодневное веселье пришло наконец-то к концу.
Заспанные молчаливые слуги помогли вновь прибывшим спешиться и повели лошадей на конюшню. Едва очутившись на твердой земле, рыцари брели в темноте, отыскивая
местечко поудобнее, на ходу сбрасывали шлемы, расстегивали пряжки перевязей и засыпали там, где валились с ног.
Роберт Лев оглядел двор, похожий на поле боя, заваленное телами павших бойцов, и презрительно пожал плечами.
— И всего каких-то десять дней! — буркнул он. — Или двадцать? Эх, разве так мы пировали после взятия Палангута!
Кристиан Рэндери, соскочив с коня, хотел спросить у графа, чье привидение обитает в развалинах замка, но забыл обо всем, когда его обхватили сзади сильные руки и страстный голос позвал:
— Ну, вот и ты наконец, господин! Пойдем скорей, я уже заждалась!
Да, неутомимая красотка оказалась выносливее всех рыцарей, оруженосцев, коней и слуг, вместе взятых, и граф, одобрительно захохотав, сказал, что вот у кого стоило бы поучиться этим обленившимся неженкам! Лев опять начал было рассказывать о пирушке после взятия Палангута, но вскоре заметил, что рядом с ним никого нет: Кристиан Рэндери вместе со стойкой красоткой бесследно исчез в темноте двора, и одному лишь богу известно, в каком уголке замка или конюшни нашел той ночью приют и ласку рыцарь Фата-Морганы.
Граф снова захохотал и, пошатываясь, вошел в замок, двери которого никогда не запирались, как никогда не запирались ворота замковой стены и не поднимался перекинутый через ров подъемный мост.
Шаги Роберта Льва умолкли в темной пещере замка, и очень долго на дворе не было слышно ничего, кроме многоголосого храпа. Потом за одной из уцелевших бочек что-то зашевелилось, оттуда послышались сдавленные звуки: если верить епископу Шекскому, такие звуки издает дьявол, когда очередной обратившийся в истинную веру еретик ускользает из его когтистых лап.