— Да Игорь и сам в это не верит. Просто ему не хочется завтра разговаривать аж с тремя овдовевшими дамами, — ехидно предположила Вика. И, что интересно, была совершенно права.
День 3. Суббота
Назавтра Игорь Витальевич, верный себе, решил наиболее вероятную кандидатку в преступницы оставить на десерт. Разумеется, то была Анна Николаевна. Хотя врожденная добросовестность заставляла следователя, по выражению Марины, «отсекать остальные варианты», он изначально склонялся к тому, что преступление совершила жена. Во-первых, такова статистика — чаще всего, как ни странно, убивают членов собственной семьи. Во-вторых, у нее имелся наиболее очевидный мотив. Скорее всего, она знала, что муж (который даже не был ей официальным мужем) собирается ее бросить. Знала наверняка! На этом настаивает Гуревич, и его слова подтверждаются рассказом Петренко о ссоре Анны Николаевны с Кристиной. Итак, отец ее детей хочет уйти к другой. Правда, судя по отношениям с Татьяной Ивановной, он продолжал бы помогать материально, однако ей этого казалось недостаточно. Она явно цеплялась за Бекетова всеми возможными средствами — вот и применила средство наиболее радикальное. На дне рождения Анна Николаевна окончательно убедилась в том, что альтернативы нет, к тому же глупый тост навел ее на мысль о более-менее безопасном для нее способе убийства. Действительно, почему возникла необходимость замаскировывать убийство под самоубийство? Потому, что преступник понимал — в случае чего именно он станет первым подозреваемым, значит, следует хорошенько замести следы. Если бы, например, Некипелов задумал под шумок избавиться от своего гениального коллеги, ему не было бы нужды в камуфляже. Милиция, обнаружив преступление, сразу вышла бы на Анну Николаевну, а он остался бы в стороне. Правда, есть одно исключение — Панин. Тот не захотел бы бросать тень на любимую женщину, поэтому тоже был заинтересован в том, чтобы выдать смерть Бекетова за добровольную. Вот он, кандидат номер два.
Однако вернемся к Анне Николаевне. У нее железное алиби — в среду днем она с детьми была у матери. Интересно, много ли на свете матерей, не пожелающих подтвердить слова единственной дочки — вне зависимости от их правдивости? Разумеется, поговорить с мамашей придется, но принимать ее уверения всерьез не стоит. Вот если имеются свидетели из посторонних, тогда другое дело. Вообще-то, при иных обстоятельствах с поисков свидетелей стоило бы начать. Если кто-нибудь из соседей Бекетова видел, как в день убийства туда приходил один из подозреваемых, ситуация сразу упростилась бы. Однако подобный опрос требовал массу времени и был прерогативой оперативников. Типичное задание для мальчишки-практиканта. Но поскольку расследование было неофициальным, привлекать посторонних пока не хотелось. Оставим эту меру на крайний случай. Возможно, дело разрешится чисто логическим путем. Если все будет указывать на Анну Николаевну и ни на кого другого, ее наверняка нетрудно будет вынудить признаться.
Короче, Талызин предпочел начать сегодняшний опрос с Татьяны Ивановны или Лидии Петровны. Лучше с первой — она живет на окраине. Съездить туда, отмучиться — и вернуться в центр.
Дому было лет пятнадцать. Кодовый замок не работал, лифт тоже. Надписи на стенах интриговали. Впрочем, жизненный опыт подсказывал, что наиболее непонятные термины являются названиями современных рок-групп. Хотя рок, кажется, отжил свое? Надо будет уточнить у Лешки. Дверь открыли, даже не поинтересовавшись, кто звонит. На пороге стояла худая и изможденная пожилая женщина. Хотя нет, она же ровесница Вики, ей всего сорок! Да, Татьяна Ивановна Брыль выглядит не лучшим образом. Разумеется, немалую роль в этом играет наряд, чем-то похожий на монашеский — длинная черная юбка, черная кофта, а на голове черный платок. Лицо опухшее, заплаканное, без грамма косметики. Талызин обрадовался, что ему не придется быть дурным вестником — вестник в эту квартиру явно уже прилетал.
— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Меня зовут Игорь Витальевич, я расследую обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.
— Проходите, пожалуйста, садитесь. Хотите чаю?
— Неплохо бы.
За чаем женщина будет чувствовать себя менее скованной, да и вообще эта процедура сближает.
— Выражаю вам свои соболезнования, Татьяна Ивановна. Давно вы узнали печальную новость?
— Позавчера. Мне позвонил Сереженька. Сережа Некипелов, очень славный мальчик, Володин ученик. И сегодня звонил, сказал про похороны. Они будут завтра.
— Вы, наверное, были ошеломлены? Или после дня рождения ожидали чего-то подобного?
Татьяна Ивановна вскинула глаза — ввалившиеся, темные, лихорадочно блестевшие.
— Я была ошеломлена. Кто мог этого ожидать?
— Я имел в виду тот тост… вы ведь помните? — осторожно поинтересовался Игорь Витальевич.
— Конечно. Это я запомню на всю жизнь. И почему я не выкинула этот пузырек в окно? Но Володя обещал мне, что не сделает ничего подобного. Я не думала, что он меня обманет.
— Обещал? Когда?
— Сразу после… после этого эпизода. Мы стояли у окна, и я пыталась убедить его, что так нельзя, а он сказал: «Не бойся, Таня, я этого не сделаю».
— Тогда зачем же он всех напугал?
Татьяна Ивановна вздохнула:
— Есть за ним такой грех — суесловие. Что каждому должно быть свято, ему объект для шуток. Я и решила — пошутил. Этот грех еще не смертный.
Талызин незаметно огляделся в поисках иконы. Да, вот она, в красном углу. С убеждениями Татьяны Ивановны все было ясно.
— Значит, признаков депрессии вы у Владимира Дмитриевича не наблюдали?
— Ни малейших. Наоборот. У него все очень хорошо шло с наукой, он сам сказал. Или вот, видите? Пианино Машеньке купил, в воскресенье только привезли. Я не одобряла, но с ним не поспоришь.
Игорь Витальевич искренне удивился.
— А чем пианино плохо?
— Девочка у нас не слишком-то целеустремленная. Сами понимаете, десять лет. Сегодня ей одно подай, завтра другое. Еще неизвестно, научится ли играть, и тратить такие деньги… У Володи ведь еще двое детей, хорошо ли от них отрывать? А он только смеется. Мол, захотела Машка учиться музыке, так имеет право попробовать, а Юрка с Леночкой и так имеют больше, чем нужно. И с Машкой поспорил, что через месяц она не сможет сыграть ему пьеску из «Детского альбома» Чайковского. Если она выиграет, он поведет ее с подружкой в «Макдональдс» и закажет им все, что они только пожелают. Машка три вечера над нотами сидела, я и не ожидала от нее этакой усидчивости! Первую октаву уже выучила назубок.
Татьяна Ивановна вздохнула, и у Талызина защемило сердце. Вот и осталась Машка без отца, а вместе с нею Леночка и Юрка. Ужасно! Человек собирается жить, делать открытия, вести ребенка в «Макдональдс», а ему — раз! — яд в кофе. Хочется верить, это сделал кто угодно, только не измученная, из последних сил держащая себя в руках женщина, тихий вздох которой проник вдруг до самой глубины души.
— Татьяна Ивановна, — извиняющимся тоном произнес следователь, — мне для протокола нужно… Не подскажете, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?
— Видела во вторник, на дне рождения, а в среду была работе, — удивленно сообщила та. — Я в библиотеке работаю, здесь неподалеку. С одиннадцати и до шести.
«Раз здесь неподалеку, то от университета за тридевять земель», — отметил про себя Игорь Витальевич.
— А почему вы об этом спросили? Он в это время… умер?
— Да, примерно в это время.
Татьяна Ивановна пристально посмотрела на собеседника, ахнула — и в мановение ока потеряла сознание. Пока Талызин вскочил, чтобы ее подхватить, она уже уже упала на пол, опрокинув стул. «Да что я стал такой медведь, черт побери! — выругался он про себя, приводя женщину в чувство. — Одну довел до приступа, другую до обморока. И что я такое ей сказал?»
— Простите, — произнесла Татьяна Ивановна, открывая глаза. — Это нервы. Спасибо!
Она вцепилась следователю в плечо и не отпустила, даже когда он усадил ее на диван. Лихорадочное возбуждение отражалось на ее вмиг раскрасневшемся лице.
— Игорь Витальевич! — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Это вопрос жизни и смерти! Это больше, чем вопрос жизни и смерти, гораздо больше! Скажите — он ведь не покончил с собой? Его убили? Скажите мне!
Пальцы женщины так крепко сжались, что следователь вынужден был разжать их силой.
— Может быть, и убили, — согласился он. — Не исключено.
Татьяна Ивановна счастливо рассмеялась, прижала ладони к горящим щекам. — Его убили! Как же я сама этого не поняла? Он не мог совершить смертного греха! Никогда, ни за что! Он не будет гореть в аду! Я, наверное, буду, а он никогда! Я отмолю его! Вы ведь знаете, — она ласково улыбнулась собеседнику, — самоубийцу не спасут никакие молитвы. Нет греха страшнее! Его нельзя отпевать и хоронить в освященной земле. Мы совершали страшный грех, обманывая церковь. Я была готова взять грех на себя, но бога ведь не обманешь. Если б вы знали, какой груз сняли вы с моей души! Если б вы знали!
— Я не очень понял, — уточнил следователь, — кто и как обманывает церковь.
— Завтра его будут отпевать. Я обязана была пойти к священнику и предупредить его, что Володя — самоубийца, и священник отказался бы от него. Только я бы не сделала этого и навеки погубила свою душу, а душу Володи не спасла бы. Но теперь все прекрасно. Его душа спасется.
— Он был верующим?
— Не так, как мне хотелось бы, — немного помрачнела Татьяна Ивановна. — Ему не хватало простодушия. Веру, ее грешно поверять логикой. Он часто пренебрегал обрядовой стороной. Говорил: «Танечка, неужели ты веришь, что Господь Бог — формалист?» Этими вещами не стоит шутить, но такой уж у него характер. И все-таки он был православным человеком и понимал, что есть смертный грех.
Смутившись и отведя взгляд, она добавила:
— Вот вы, наверное, думаете — какой же он православный, если всю жизнь живет с женщинами в грехе? Только тут мало его вины, тут вина наша. Я, например… Не знаю, простит ли меня Господь, но жалеть о прошлом не могу. Когда умерла моя мама — она долго и тяжело болела, лежала парализованная, и я ухаживала за ней, — так вот, мамочка умерла, когда мне было тридцать. До тридцати я жила по Божьим заповедям, а тут бес начал искушать. Покоя себя не находила, горем маялась, все было не в радость. Церковь забросила. Потом поняла — одиночество меня мучает. Ребеночка захотелось. Так захотелось — сильнее рая. А легко сказать? Красоты Бог не дал, от мужчин шарахалась, да и не знала их почти — где мне, такой, найти себе мужа? Вот и решила — лишь бы дитя родилось, а без мужа обойдусь. И сразу про Володю вспомнила. Так и встал перед глазами!