– Я узнаю всё, что смогу. – Прошептал он. – До того, как пробудится следующий.
Он уже знал, если уж Небесный дракон пробудился, хотя и с его помощью – значит, остальные тоже не за горами. А каждый такой зверь… это не просто угроза, это сдвиг самой ткани мира. Он собирался быть готов. И для этого ему потребуется всё: древние хроники, забытые артефакты, магия, алхимия, и даже старые враги.
………….
Говорят, в те времена, когда Великая Пыль ещё не осела на кости павших богов, а звёзды каждый вечер падали с неба, оставляя в воздухе шёпот Мира Дао, между земным и небесным миром летал одинокий дракон, которого называли по разному – Небесный Плавник… Нить Ветра… И даже Перекат Гроз…
О нём слагались песни в древних монастырях, и даже те, кто никогда не видел чешуи дракона, склоняли головы при упоминании его имени. Потому что он не был просто духом неба – он был воплощением равновесия. Между Духовными Зверями, жаждущими пожирать души, и бессмертными, стремящимися к власти над Великим Путём. Именно этот дракон был тем, кто выстраивал печати, чтобы не дать зверям древности прорваться в человеческий мир. Он не подчинялся ни одному Богу. Он парил над ними.
Согласно хронике “Летопись Пурпурной Вершины”, такой дракон впервые сошёл с небес в Эру Пепельных Небес, когда великая война разрушила хребет мира, и орды духовных зверей пожирали города, поглощая плоть и память. Тогда, когда даже древнейшие секты падали под ударами чудовищ, и сама ткань мира рвалась от боли, он появился – в тишине утреннего солнца, спускаясь со звёзд.
Говорят, его тело было длиной в семь небесных ли, а дыхание его разрывала облака на лепестки ледяного ветра. Его глаза отражали звёзды, которых ещё не было. Один его рык заставил остановиться триста зверей, и старейший из них – Бронзовый Клыкастый Жу – пал на колени, признав превосходство.
Но даже этот дракон не был бессмертен в привычном понимании. Каждый его бой истончал нити Дао, вплетённые в его душу. И тогда, в последней битве – против Девятиликой Гидры из Чёрного Болотного Мира, он отдал последнюю каплю крови, чтобы заточить врага и запечатать врата между мирами. После той битвы он исчез, растворившись в миражах гор, оставив только слабый отголосок в крови некоторых редчайших линий драконов.
Но древние монахи считали, что однажды, если мир снова приблизится к краю, Небесный дракон переродится. Не как зверь, но как дух-проводник. И его новый облик соединит небесное и земное. И тогда сам Путь Дао дрогнет – чтобы изменить судьбу всей Поднебесной.
Теперь, когда Андрей – человек – и Цзяолин – дракон – вновь соединились, легенда обрела тело. И даже старейшины самых древних школ, узнав, что Небесный Дракон снова летит в небе, вспомнили забытые клятвы.
………..
В утренней тишине долины, когда первые лучи солнца только начинали растекаться по вершинам скал, Андрей сидел в позе лотоса среди извивающихся магических печатей. Воздух был насыщен остаточными волнами энергии от недавнего прорыва, и сама земля казалась натянутой струной – дрожащей, словно ощущая, что её хозяин стал другим.
Цзяолин, величественный Небесный дракон, витала неподалёку, её золотисто-лазурные чешуйки мерцали в утреннем свете, отражая слабые колебания эфирной силы. Она не приближалась. Она ждала. И Андрей чувствовал, что с этого момента всё будет иначе.
Когда Андрей достиг уровня Доу Хуан, в его теле пробудилось нечто иное – глубинное, древнее. То, что не относилось ни к человеческому, ни к духовному. В его ядре вспыхнул третий свет – тень, что плавно разворачивалась в спираль, полную знаков, символов и звуков, которые нельзя было описать словами. Оно не было результатом техники или культивации. Оно было наследием.
И это наследие отзывалось. В снах. В ощущениях. В самой плоти. Он видел чешую – как у дракона, но на себе. Видел крылья, что были не плотью, а духом, разворачивающиеся за его спиной. В теле он чувствовал пульс архаических Законов, словно сама структура мира начинала перестраиваться под его шаги. Цзяолин объяснила это просто:
– Ты не просто мой всадник. Ты – носитель древней крови. Не человеческой. Не звериной. Ты тот, кто был рожден в перекрестье двух миров.
В свитках и обрывках знаний, собранных семьёй Лин и Соль Хва, упоминалось о Камне Наследия Драконьего Ока – кристаллизованной памяти одной из древнейших ветвей Небесных драконов, павшей в войне с Богами. Он должен был находиться в забытом монастыре на восточном склоне гор, сокрытом в искажённой туманной реальности, куда не проникал даже взгляд звёзд. Они с Цзяолин отправились туда. Ведь найти сам монастырь оказалось не так уж и сложно. Куда сложнее было найти то, что там было сокрыто.
Когда Андрей положил ладонь на черный обсидиановый монолит в центре монастыря, всё исчезло. Его сознание погрузилось в древнюю память, обнажив перед ним хоры звуков, всполохи битв в небесах, и мысли существ, древнее которых был только сам Небесный Дао. Он видел сотни Змеевидных драконов, оплетающих облака, сражающихся с летающими кораблями Богов. Зов крови, несущий волны силы через поколения. Голоса тех, кто был первым. А в самом центре этих воспоминаний он увидел… себя. Или не себя, а того, чья кровь текла в нём. Тот, кто держал копьё, созданное из Оси Небес, и чья тень была длиннее гор.
Вернувшись в тело, Андрей долго молчал. И даже сейчас Цзяолин его ни о чём не спрашивала. Она уже чувствовала это. В его духе больше не было сомнений. Не осталось слабости. В нём теперь горел след Древнего Принципа – наследия того, кто был не только всадником дракона, но и равным ему.
После возвращения из храма он начал меняться. В бою он мог на мгновения сливаться с духовной сущностью Цзяолин, усиливая техники в десятки раз. Его голос – усиленный силой Драконьего Крика – начинал вибрировать так, что слабые падали без сознания. Его дыхание стало способно влиять на эфир вокруг, пробуждая дрожь в сердцах тех, кто намеревался угрожать его долине.
Но важнее было другое – он больше не чувствовал страха перед пробуждением древних зверей. В каждом из них он ощущал родство. Или скорее – конкуренцию, как между равными. Он больше не был человеком, ищущим путь. Он сам стал частью пути, по которому некогда шли те, кто вызвал гнев Небес и остался жив.
Владыка гор
Утро над древними горами начиналось с молчаливого благословения неба. Высокие пики, раскинувшиеся, как спящие великаны, окутывала седая вуаль рассветного тумана. Скалы стояли безмолвно, как старые монахи, ушедшие в медитацию десять тысяч лет назад. Их вершины то вспыхивали золотом первых лучей, то снова тонули в пепельной тени, будто колебались, стоит ли пробуждаться.
Среди этих гор были такие, что и сами по себе считались чудесами – изломанные одинокие пики, что поднимались прямо из пропасти, словно небесные когти. Некоторые – острые, как меч даосского отшельника, с седыми соснами, многочисленными корявыми корнями, впившимися в камень, в полете застывшими над бездной. Другие – округлые, мягкие, увитые диким виноградом и красными клёнами, отражающимися в зелени утренних вод.
Между этими вершинами простирались альпийские луга – шёлковые поля, расшитые пёстрыми узорами трав и цветов. Здесь росли фиолетовые орхидеи, тонкие, как кисти на свитках древних живописцев. Жёлтые нарциссы с головками, склонёнными к востоку, и редкие небесно-синие лотосы, чьё появление само по себе считалось добрым предзнаменованием.
Над этими лугами журчали горные ручьи, игриво сбегающие вниз с ледников, что венчали самую вершину – ледяную корону этой священной гряды. Воды в них были прозрачны, как хрусталь, и каждая капля звенела, словно серебряный колокольчик. Ручьи сливались в потоки, те – в реки, и воды текли, живые и чистые, как дыхание самой земли, сквозь ущелья и рощи, питая долины.
В этом безупречном мире каждое утро было подобно ритуалу перерождения. Когда солнце, медленно поднимаясь из-за горизонта, окрашивало мир в золото и киноварь, редкие облака, словно вата из туши, скользили над горами, не задевая их, лишь слегка отражаясь в ледяных зеркалах вод. Тени были длинными, и каждый склон, каждая расщелина, каждая шишка на сосне казались частью древней каллиграфии, которую сам Небесный Император начертал однажды в порыве вдохновения. И вот, в этой совершенной картине – где всё было гармонией Инь и Ян, где холодная свежесть воздуха сочеталась с лёгким ароматом дикой сливы, внезапно раздалось нечто великое. Рёв… Он не был криком… Он был песней. Протяжной, мелодичной, величавой, как если бы сама душа гор зазвучала сквозь плоть и камень.
Это был рёв дракона. Он пришёл не снизу, не сверху. Он будто возник в сердцевине каждого утёса, прошёлся по их жилам, прокатился по вершинам, встревожил облака и растревожил отражения в водах. Птицы вспорхнули с деревьев, листья затрепетали, и даже древние сосны склонились, как ученики перед великим наставником.
И в этот момент каждый цветок, каждый поток, каждый камень и каждый пульс земли, казалось, знал – древняя сила вернулась. Она не была гневом. Она не была страхом. Это была память. Небесный дракон, пробудившийся вновь, чтобы напомнить о том, что… Горы живы… Ветер слушает… И в глубинах под облаками снова дышит кто-то, кто достоин смотреть в лицо звёздам.
Небо над священными горами оставалось ясным и чистым – чистотой, что могла быть только в тех местах, где не ступала нога человека десятки поколений. Слабый ветер играл с туманом, разносил ароматы сосновой хвои, диких слив и мокрого камня. Местные птицы – белогрудые журавли, грациозные сойки, тонко звенящие цикады в листве – продолжали свою утреннюю перекличку, не ведая, что этот день останется в их памяти на всю жизнь.
Пока небо не зазвучало вновь. Словно в ответ на древний зов, прозвучавший ранее, из глубин одной из высоких долин – окружённой острыми скалами, по краям увитой туманом, как чашей, полной бессмертного чая – всплыла тень.
Сначала она казалась частью облака. Затем – всплеском света. А потом – живой рекой, вздымающейся к небесам. Её движение было гибким, плавным, и в то же время в нём ощущалась сила веков, что сдерживалась и накапливалась тысячелетиями. С грациозной неторопливостью, как бы зная, что вся земля п