Диабетий. Зевс умер.
Врач. Хорошо бы его накрыть.
Гепатитий. Импровизируй.
Диабетий. Что?
Гепатитий. Импровизируй финал.
Трихинозий. Кто-то потянул не за тот трос.
Дорис. Наверное, у него перелом позвоночника.
Царь.(пытается продолжить спектакль) Э… Ну что ж, вестник… Вот видишь, что ты натворил.
Заносит меч, но Диабетий выхватывает его из рук царя.
Диабетий. Это я возьму.
Царь. Ты что, рехнулся?
Диабетий. Ну как, казнил меня? Дорис, пошли отсюда.
Царь. Фидипид, подожди, ты что?
Страж. Гепатитий, он ломает финал.
Хор. Что ты творишь, Фидипид? Царь должен казнить тебя.
Диабетий. Кто это сказал? Где это написано? Ничего подобного. Я решил сам казнить царя. (Пытается казнить царя, но оказывается – меч бутафорский.)
Царь. Отстань… Ты, двинутый!.. Хватит… Щекотно же!
Врач.(щупает пульс у Зевса). Увы… Надо бы убрать его отсюда.
Хор. Наше дело сторона. (Идут за кулисы, подхватив Зевса.)
Диабетий. Раб решил стать героем! (Бросается на стража; хорошо, что меч бутафорский.)
Страж. Ну что, правда рехнулся?
Дорис. Я люблю тебя, Фидипид.
Он целует ее.
Пожалуйста… я сейчас не настроена.
Гепатитий. Моя пьеса, моя пьеса! (Вслед хору.) Вы куда?
Царь. Лично я пошел звонить моему агенту, Солу Мишкину. Он всегда что-нибудь придумает.
Гепатитий. Я написал очень глубокую пьесу. Я вложил в нее серьезный посыл. Если мы не сыграем до конца, он не дойдет до зрителей.
Женщина. Театр создан для развлечения. Знаешь старую поговорку? Хочешь послать – сходи на почту.
Почтальон.(въезжает на велосипеде) Телеграмма зрителям. Авторский посыл.
Диабетий. Кто это такой?
Почтальон.(спешивается, поет) «Хэппи бёрсдэй ту ю…» и так далее.
Гепатитий. Но это не мой посыл!
Почтальон.(читает телеграмму) Прошу прощения. Вот ваш. «Скорбим потерей Зевса Тчк Полагайтесь на себя Тчк» Подписано: «Бильярдная компания „Гурвиц и сыновья“».
Диабетий. А что? Чего не бывает! Я вот теперь даже стал героем.
Дорис. А я теперь знаю, что когда-нибудь обязательно испытаю оргазм. Я верю в это!
Почтальон.(читает дальше) «Дорис Левайн обязательно испытает оргазм Тчк Если очень захочет Тчк» (Обнимает Дорис.)
Дорис. Тчк, тчк!
В глубине сцены появляется здоровенный детина.
Стенли. Стелла! Стелла!
Гепатитий. Всё, реальности больше не существует. Абсолютно никакой!
По сцене, преследуя Бланш, пробегает Гручо Маркс. Из-за кулисы выходит врач, быстро закуривает.
Дорис. Доктор?..
Врач. Дали камфару. (Делает две затяжки и стремительно уходит.)
В зале поднимается мужчина.
Мужчина. Ну, если теперь все возможно, я поехал к себе в Форест-Хиллз! Довольно! Хватит батрачить на Уолл-стрит! Пропадите вы пропадом со своим Доу-Джонсом! (Бросается на соседку, срывает с нее кофточку, гонится за ней по проходу. По желанию может бросаться на билетершу.)
Гепатитий. Моя пьеса…
Все покидают сцену, кроме главных героев, актера и автора.
Моя пьеса…
Диабетий. Пьеса хорошая. Единственно что – не хватило финала.
Гепатитий. Но что все это значило?
Диабетий. Ничего. Совсем ничего.
Гепатитий. В каком смысле?
Диабетий. Никакого смысла. Многоточие.
Гепатитий. В финале.
Диабетий. Ну да. О чем мы говорим? Мы же говорим о финале.
Гепатитий. Мы каждый раз говорим о финале.
Диабетий. Потому что он не оставляет надежды.
Гепатитий. Ну… я допускаю, что он не вполне убедителен.
Диабетий. Неубедителен? Он неправдоподобен! А штука в том, что пьесу надо сочинять с конца. Делаешь сильный финал и потом идешь к началу.
Гепатитий. Пробовал. Получилась пьеса без начала.
Диабетий. Ну, это уже абсурд.
Гепатитий. Абсурд? Что значит абсурд?
Затемнение.
Приговоренный
Бриссо спал на спине. Угрюмая громада живота, застывшая на губах улыбка – в лунном свете казалось, это не человек, а что-то неживое, неодушевленное, бессмысленное – вроде футбольного мяча или двух билетов в оперу. А через мгновение, когда Бриссо повернулся и тени легли иначе, он стал точь-в-точь похож на сервиз столового серебра из двадцати семи предметов, включая супницу и салатник.
«Он спит и видит сны, – думал Клоке, глядя на спящего и сжимая в руке пистолет. – Он видит сны, а я существую в действительности.»
Клоке ненавидел действительность, но сознавал, что больше негде рассчитывать на хорошую отбивную.
Никогда прежде ему не приходилось убивать человека. Был случай – он пристрелил бешеного пса, но сначала получил заключение от консилиума психиатров, что животное безумно. (Пес попытался откусить Клоке нос и стал безостановочно смеяться. Диагностировали маниакально-депрессивный психоз.)
Спящему снилось, что солнечным утром он бежит по пляжу навстречу мамочке, она плачет и протягивает руки, радость переполняет Бриссо, но когда он пытается обнять седую женщину, она превращается в двойную порцию ванильного мороженого.
Бриссо застонал, и Клоке опустил пистолет. Два часа назад он проник сюда через окно и с тех пор стоял над спящим, не в силах нажать на спусковой крючок. Один раз он уже было взвёл курок и вставил дуло в правое ухо Бриссо. Но тут послышались шаги, и Клоке отпрянул в тень между бюро и комодом.
Вошла мадам Бриссо в цветастом халате. Она зажгла ночник и заметила пистолет, торчащий из уха супруга. Вздохнув совсем по-матерински, мадам Бриссо осторожно вынула пистолет и положила под подушку. Потом поправила сбившееся одеяло, потушила ночник и ушла.
Клоке очнулся через час. Пока к нему возвращалось сознание, он вдруг вообразил себя ребенком на песках Ривьеры. Однако прошло еще четверть часа, Клоке не встретил ни единого пляжника и понял, что по-прежнему прячется за комодом у Бриссо. Он вернулся к кровати, вытащил из-под подушки пистолет, направил в голову спящему, но так и не смог выстрелить и навек оборвать бесславную жизнь фашистского осведомителя.
Гастон Бриссо вырос в состоятельной буржуазной семье и с детских лет решил стать стукачом. В юности он брал уроки у логопеда, чтобы донесения звучали более четко. Однажды он сам признался Клоке: «Ах, боже мой, если бы ты знал, до чего я люблю закладывать людей!»
– Но почему? – спросил тогда Клоке.
– Сам не понимаю. Сдавать их фрицам, клепать доносы…
Бриссо предавал товарищей просто ради удовольствия. Какая дьявольская, какая непростительная низость! Клоке вдруг вспомнил одного знакомого алжирца: тот любил хлопнуть человека по макушке, а потом говорил «это не я» и улыбался. Неужели все люди делятся на хороших и плохих? Хорошим лучше спится, подумал Клоке, зато плохие с большим удовольствием просыпаются по утрам.
Они с Бриссо познакомились давным-давно при весьма драматических обстоятельствах. Как-то раз, напившись в «Дё маго»,[57] Бриссо забрел на набережную Сены. Здесь он решил, что уже дома, разделся и бухнулся в кровать, то есть упал в реку. Попытавшись натянуть одеяло на голову, он только зачерпнул ледяной воды и заплакал. Клоке, который как раз в эту минуту гнался за своим шиньоном по мосту Понт-Нёф, услышал, что внизу кто-то плачет и зовет на помощь. Ночь была темной и ветреной, времени на размышления не оставалось. Рисковать или не рисковать жизнью ради незнакомца? Клоке не хотел принимать судьбоносного решения на пустой желудок, он поспешил в ресторан и хорошенько поужинал. Потом, мучимый угрызениями совести, бросился в рыболовный магазин, купил кое-какие снасти и помчался к реке, надеясь выудить Бриссо. Сначала попробовал на мотыля, но Бриссо был, конечно, не столь наивен. Тогда Клоке сообразил подманить его к берегу, обещая бесплатные уроки танца, а потом сетью вытащил из воды. Пока он обмерял и взвешивал улов, они подружились.
Клоке приблизился к спящей туше еще на шаг и снова поднял пистолет. Ему так ясно представилось, что случится дальше, что он почувствовал тошноту. Это была некая экзистенциальная тошнота, вызванная острым ощущением абсолютной непостижимости жизни. Обычный алказельцер был тут бессилен. Такую тошноту берет только экзистенциале в таблетках, который можно раздобыть в любой аптеке на Левом берегу. Эта штука размером с автомобильную покрышку, будучи растворенной в воде, быстро снимает тошноту, вызванную чересчур глубоким пониманием вещей. Клоке обнаружил, что она к тому же хорошо помогает после мексиканской кухни.
Если я решаюсь убить Бриссо, рассуждал Клоке, то я становлюсь убийцей. Один выстрел, и я превращаюсь в Клоке-убийцу и навсегда перестаю быть нынешним Клоке – преподавателем психологии домашней птицы в Сорбонне. Я принимаю решение – и в моем лице совершает выбор все человечество. Интересно, а если каждый человек на свете лично пришел бы сюда и выстрелил предателю в ухо? То-то был бы кошмар. Толкотня, грохот, дверной звонок трезвонит ночь напролет, припарковаться негде… О господи – как убог человеческий ум, когда обращается к морально-этическим проблемам! Лучше уж не задумываться. Больше полагаться на тело. Оно надежнее. Оно ходит на вечеринки, хорошо смотрится в спортивной куртке и совершенно незаменимо при массаже.
Внезапно Клоке захотел удостовериться в собственном существовании и посмотрел в зеркало над комодом. (Он никогда не мог спокойно пройти мимо своего отражения, и однажды так долго гляделся в плавательный бассейн, что дирекция была вынуждена спустить воду.) Не помогло. Он не мог выстрелить в человека. Он выронил пистолет и поспешил прочь.