— Подумайте еще, мы вас не торопим.
Значит, высоко оценивали, несмотря на заношенное пальто и дырявые ботинки, оценивали как профессионала, знали, что с ним не пропадут, ибо следователь Огородников за двадцать лет работы собаку съел на юридических тонкостях. Стольких преступников и ловчил вывел на чистую воду, столько узелков распутал, что при желании сам без труда обойдет любой закон и сделает это так, что комар носа не подточит.
Огородников догадывался, какого рода услуг ждали от него потенциальные работодатели за свои кровные, а потому отказывался с брезгливостью и отвращением. В последний раз он даже не удержался от комментария:
— Боитесь, что однажды я до вас доберусь, потому хотите заблаговременно перекупить?
С явившегося к нему хорошо «прикинутого» хлыща мгновенно слетела спесь, а от хороших манер остались лишь ностальгические воспоминания.
— Слушай ты, легавый, — прошипел он, — зря ты хорохоришься. На твоем месте я бы соглашался, пока приглашают, а то ведь мы можем и по-другому договориться…
Естественно, Огородников достаточно разъяснил наглецу собственное понимание того, где чье место, и вытолкал его в шею.
Вытолкать-то вытолкал, да только что он мог один? Когда и в милиции, и в прокуратуре в основном работали случайные люди, а профессионалы ушли либо в юрисконсульты, либо в охранники. Хуже того, Огородников имел серьезные основания думать, что в органах давно образовалась «пятая колонна», почти в открытую обслуживающая интересы тех, в чьих руках счастливо сосредоточились капиталы, а следовательно, и власть. Потому они как бы все вместе играли по одним нотам, даже он, непримиримый и несговорчивый Огородников, тоже волей-неволей выводил свою мелодию в унисон общей. Не потому, что этого хотел, а потому, что весь оркестр играл под фонограмму…
Дверь кабинета распахнулась. Огородников невольно поморщился и спрятал свои заскорузлые ботинки под стол. Пришел его молодой помощник Сергей Булавинцев. Помощники у Огородникова менялись едва ли не ежесезонно: во-первых, никто особо не задерживался на такой собачьей работе, а во-вторых, если переходить на персоналии, кто же долго сработается с таким занудой шефом.
Было заметно, что Булавинцев основательно продрог, что, впрочем, немудрено, если провести целый день на морозе. Серега сегодня хоронил Кота, а точнее, вел наружное наблюдение на кладбище. Вместо того чтобы докладывать, первым делом ринулся включать электрический чайник. Пребывающий в некоторой меланхолии Огородников не стал его торопить.
Наконец Булавинцев принялся рассказывать.
— Ну, Александр Васильевич, как вы сами понимаете, мероприятие прошло по высшему разряду: гроб из красного дерева, безутешная вдова, убитые горем родственники, весь высший свет в глубоком трауре, отпевание в церкви, — Серега частил, как пономарь. — Да, кстати. Кот и после своей безвременной кончины заготовил сюрприз. Усопшего со всеми почестями похоронили, в церковной ограде как добропорядочного прихожанина, регулярно жертвовавшего церкви из своих «честных» доходов. Неплохо, да? Нас-то с вами небось похоронят где-нибудь на болотце или спалят в крематории.
Булавинцев отклонялся от темы, но Огородников его не прерывал. У Серега, на его взгляд, еще имелся шанс выбиться «в люди», в то время как ему рассчитывать на нечто большее, нежели урна в колумбарии не приходилось. Ну и плевать, каждому свое.
— Присутствовал весь бомонд, — продолжал свой отчет Булавинцев, — иномарок нагнали столько, что ногу поставить было некуда. Ну а вообще мероприятие прошло на высшем уровне, жаль, на банкет не позвали. — Он посмотрел на часы: — Между прочим, поминки проходят в эти минуты в ресторане «Русский дворик».
— Братва была?
— Само собой, куча кожаных мальчиков. Но вели себя чинно и степенно, не придерешься, прямо как на дипломатическом приеме.
— А от властей кто присутствовал?
— Ну, мэра, конечно, не было, зато все его замы. Кстати, и все претенденты на высокую должность, ну, в смысле, кандидаты…
— И Костецкий?
Серега задумался:
— Нет, этого не видел… Точно, его и не было.
— Вот как? И на фирме отвечают, что его нет. — Огородников посмотрел на часы. — Слушай, Булавинцев, смотался бы ты в больницу выяснить, что там с его дочкой…
Булавинцев вздохнул. Видимо, он рассчитывал, что его трудовой день закончился.
— Можно я хоть чайку попью? — взмолился он.
— Попей, попей, — милостиво разрешил Огородников, — а я пока тоже кое-кого разыщу, одного старого знакомого.
— Румянцева, что ли? — ухмыльнулся Булавинцев, отхлебывая чай из стакана.
Ох и догадливый парень!
Огородников тоже налил себе чаю в старую чашку, покрытую внутри коричневым налетом, который он называл «вкусовым слоем». До встречи с начальником службы безопасности фирмы «Квик» Румянцевым — а они договорились сойтись на нейтральной территории — оставалось полчаса.
Глава 21Два дня на повторную эволюцию
На душе у Румянцева со вчерашнего вечера было паршиво, с того самого момента, как эта проклятая пуля оказалась в кармане его куртки. Ночь он провел почти без сна, а под утро, умаявшись от неравной борьбы с бессонницей, уселся на кухне и принялся курить одну сигарету за другой. Карточный домик, который он строил для себя весь прошедший год, разрушался на глазах. Размеренная, обеспеченная жизнь оборачивалась своей скрытой и. весьма непривлекательной стороной. О том ли он мечтал, ухода из органов?
Год назад майор Румянцев уволился из милиции не без колебаний: не так-то просто зачеркнуть двадцать пять лет жизни, да еще какой! Подумать только, ведь, начинал он простым сержантом патрульно-постовой службы, потом окончил школу милиции, заочно юридический институт, в общем, поднимаясь по служебной лестнице, не миновал ни одной ступени, а некоторые чуть ли не лбом пересчитал. В уголовном розыске он имел репутацию настоящего фанатика, въедливого, хваткого, с хорошей интуицией. Многие тогдашние громкие дела, которым, впрочем, далеко до нынешних, прошли через него.
Об организованной преступности тогда, конечно, и слыхом не слыхивали, но преступники-одиночки встречались знаменитые. Взять того же Гомонова — попил он кровушки у Румянцева в восьмидесятом. Кажется, это был первый серийный убийца в его практике. Интеллигентного вида инженер-очкарик, отработав смену на заводе, в сумерках, выходил «на охоту» с дробовикоми почти год держал в напряжении весь город. Гомонову нравилось расстреливать веселые компании, за полночь возвращавшиеся из гостей; мог он и запросто выстрелить в светящиеся окна, а потому с наступлением темноты город словно вымирал. Вычислить его было необычайно трудно — никто и никогда не распознал бы в скромном молодом холостяке маньяка-убийцу.
Гомонова приговорили к высшей мере наказания, а Румянцев по прошествии стольких лет вспоминал о его феномене все чаще. И не только потому, что серийные убийцы перестали быть редкостью, а социолога и психологи предсказывали дальнейший рост подобных преступлений. Просто люди, живущие двойной жизнью (а именно это больше всего поразило его в Гомонове), Румянцеву теперь встречались на каждом шагу.
Из милиции Румянцев ушел без громкого стука дверью, хотя причины для этого имелись. Прикрылся благовидными ссылками на пошатнувшееся здоровье. Впрочем, никто его и не задерживал, не до того было. В управлении тогда вовсю раскручивался маховик скандала, прогремевшего на всю область и прозванного в прессе «Автомобильгейтом». Грязная история, которую начал нечистый на руку гаишник и к которой быстро и без особенных колебаний подключились все, вплоть до начальника ГАИ. Суть преступных махинаций состояла в том, что госавтоинспекция присоединилась к выгодному бизнесу — реализации краденых автомобилей. Дошло до того, что счастливым обладателем купленного за бесценок «Вольво» — как оказалось впоследствии, числящегося в розыске, — стал начальник городского управления внутренних дел подполковник Полянский. Под этот шумок и ушел Румянцев, разумеется, не имеющий никакого отношения к скандальной истории.
Скандал замяли, обошлись минимальными жертвами. Полянский переквалифицировался в частного нотариуса и, по слухам, не только не бедствовал, но даже открыл собственную контору, стоянка перед которой всегда заставлена иномарками солидных клиентов. Начальник ГАИ подался в заслуженные пенсионеры, благо как раз и возраст подоспел. Даже тот самый гаишник-застрельщик отделался легким испугом. Хуже всего пришлось раскрутившему эту историю ветерану милиции подполковнику Мелихову: он слег в больницу с очередным инфарктом и умер через два месяца. Хоронили его скромно, от милиции не было даже венка. Проводить ветерана в последний путь, кроме родни и соседей, пришел только Румянцев, к тому времени уже работавший в «Квике», Валерий Ремезов, всегда слывший в милиции белой вороной, и Огородников из прокуратуры. На кладбище они так и держались втроем, в основном помалкивали, потому что друг друга понимали без слов…
Тогда они были единомышленниками, теперь, как это ни банально звучало, оказались по разные стороны баррикад. А ведь он, Румянцев, этого не хотел, стремился к тому, чтобы быть сам по себе, этаким одиноким волком, и не заметил, как оказался в стае, да так быстро! Подковырнул пулю ножичком, она упала ему в ладонь — и готово дело!
Румянцев решил не торопиться на службу — за последние сутки и так достаточно сделал для Костецкого и его строптивой дочки, причем такого, о чем, не исключено, будет жалеть очень долго. Сейчас он чувствовал настоятельную потребность увидеть близкое, родное существо, по которому особенно остро скучал в те минуты, когда ему было плохо. И существом этим была пятнадцатилетняя девочка, его дочь, которая, впрочем, о том, что он ее отец, до сих пор не догадывалась, да и вряд ли узнает в будущем. Во всяком случае, сам Румянцев ничего открывать ей не собирался. Да и что бы он ей сказал? Что пятнадцать лет назад у него не хватило мужества принять решение? Ловить убийц и грабителей хватало, а открыто признать собственную дочь — нет? Он предпочел сохранить семью, вернее, ее видимость. Вырос сын, рожденный в законном браке, женился и зажил себе отдельной взрослой жизнью, они с женой перестали бесконечно ссориться и выяснять отношения, потому что это потеряло всякий смысл, а девочка по имени Оксана вполне обходилась без отца.