само будущее будет выглядеть более приятным для нас. Разве Буш не воспроизводит эту же структуру в следующем заявлении: «Один из общих знаменателей, что я обнаружил, – это то, что ожидания превышают ожидаемое»?
С Куэйлом рефлексивность достигает апогея в следующей цитате, где серия из трех уверток / денегаций завершается самостиранием говорящего: «Холокост был непристойным периодом в истории нашей страны. Я имею в виду, в этом столетии в истории. Но мы все жили в этом столетии. Я не жил в этом веке». Логика прогрессии в этой серии неотвратима: сначала в стремлении свести счеты с темным прошлым своей страны Куэйл приписывает ей преступление века, которое она НЕ совершила; затем он отступает, уточняя, что это деяние не было совершено его страной; в отчаянной попытке вернуться к логике сведения счетов со своим прошлым он учреждает новое сообщество – теперь уже не «нашу страну», а всех нас, которые жили в прошлом столетии и тем самым были ответственны за холокост; наконец, осознав всю чушь, которую он наговорил и в которую сам себя загнал, Куэйл, если угодно, автоматически спасается бегством, исключая себя из собственного столетия. Короче говоря, с помощью жеста, который представляет собой точную инверсию голдвиновского «включите меня вне», Куэйл «исключает себя в» собственный век! Неудивительно, что после этого недоразумения Куэйл сделал заявление, дающее наиболее емкую характеристику Буша: «По-настоящему странные люди могут занять ощутимые позиции и оказать огромное влияние на историю».
И все же есть две области, в которых Буш способен дать Куэйлу фору. Первая область – это постмодернистская диалектика определенности и неопределенности. В мысли Буша неопределенность (касаемо эмпирической фигуры врага) не сбавляет угрозу, а диалектически обращает себя в высшую определенность, в соответствии с которой ДОЛЖЕН БЫТЬ враг и которая тем более опасна, поскольку мы не знаем в точности, кто им может быть. Так что чем больше неопределенности касательно врага, тем больше мы можем быть уверены в том, что он прячется где-то поблизости: «Мы живем в куда более неопределенном мире, чем прежде. В прошлом мы могли быть уверены, в прошлом мы были уверены в противостоянии нас и русских. У нас была определенность, и потому у нас были ядерные арсеналы, направленные друг на друга в целях сохранения мира… И все же, пускай это неопределенный мир, можно быть уверенным в некоторых вещах… Мы уверены, что в мире есть множество безумцев, и террор, и ракеты, ияв этом тоже уверен».
Буш также превосходит Куэйла в том, что касается утонченного рефлексивного переворачивания простого христианского предписания «люби ближнего своего как самого себя». Буш выучил урок диалектики желания и признания из Гегелевой «Феноменологии духа»: напрямую любить себя нельзя – в действительности мы любим быть любимыми другими, то есть мы любим, когда другие любят нас: «Все мы должны прислушаться к универсальному призыву к тому, чтобы любить своего ближнего точно так же, как мы сами любим быть любимыми».
Так что же должен сделать незадачливый Буш, чтобы избежать печальной судьбы Куэйла и развеять туман перед глазами глупой либеральной общественности, которая не может оценить скрытую диалектическую тонкость его высказываний? Как всем известно, верно не только то, что du sublime au ridicule, il n’y a qu’un pas (от великого до смешного один шаг), но и обратное. Вполне возможно, Бушу следует обучиться хайдеггерианскому ремеслу, то есть производству глубоких озарений из тавтологических переворачиваний. А именно, когда мы вспоминаем знаменитый хайдеггеровский перевертыш das Wesen der Wahrheit ist die Wahrheit des Wesens (существо истины есть истина существа) или же его риторическую стратегию вынесения das Wesen какой-либо области за рамки этой области, мы не можем не поразиться тому, с какой легкостью обращается какой-нибудь бушизм в глубокую истину.
«Это месяц предохранения. Я ценю предохранение. Это то, что вы будете делать, баллотируясь в президенты. Вы должны предохраняться» можно было бы перевести следующим образом: «Существо предохранения не имеет никакого отношения к оптическому предохранению материальных ресурсов. Существо предохранения – это предохранение существа самого нашего общества, и как раз-таки им должен заниматься президент Соединенных Штатов, пускай на вульгарном онтическом уровне он позволяет разрушаться большему количеству природных ресурсов, чем за всю предшествующую историю Соединенных Штатов». Стоит ему познать подобное ремесло, как у Буша вновь появится шанс доказать всем, что он представляет собой достойного преемника Билла Клинтона, коль скоро этот хайдеггерианский тренд в американском президентстве был узнаваем уже в эпоху Клинтона. Когда Клинтон ответил на вопрос прокурора о его связи с Моникой Левински («У вас были когда-нибудь?..») своим пресловутым «Все зависит от того, что значит слово „были“», не имел ли он в виду хайдеггеровский Seinsfrage, вопрос о бытии?[55]
Вспомним классическую остроту Граучо Маркса: «Этот человек выглядит как идиот и ведет себя как идиот, но это не должно вас обманывать – он действительно идиот!» Разве мы не сталкиваемся с ее версией в развязке «Головокружения» Хичкока? «Эта женщина (Джуди) выглядит как Мадлен и ведет себя как Мадлен, но это не должно вас обмануть – она и есть Мадлен!»[56]
ВАРИАЦИЯ
• Вспомним часто цитируемую шутку братьев Маркс про Равелли.
Сполдинг: Я был знаком с одним товарищем, который выглядел точь-в-точь как вы, по имени… как же его… Эмануэль Равелли. Вы, случаем, не его брат?
Равелли: Я Эмануэль Равелли.
Сполдинг: Вы Эмануэль Равелли?
Равелли: Я Эмануэль Равелли.
Сполдинг: Что ж, тогда неудивительно, что вы на него так похожи… Тем не менее я настаиваю на том, что сходство есть[57].
Сегодня старый анекдот про богача, говорящего своему слуге: «Прогони этого бедняка, просящего милостыню, – я так чувствителен, что не выношу вида страдающих людей!», актуален как никогда[58].
В старом анекдоте из ныне не существующей Германской Демократической Республики немецкий пролетарий получает работу в Сибири; зная о том, что цензоры будут читать всю почту, он говорит своим друзьям: «Давайте условимся так: если вы получите от меня письмо, написанное обычными синими чернилами, то в нем правда; если оно написано красными, то в нем ложь». Через месяц его друзьям приходит первое письмо, написанное синими чернилами: «Здесь все совершенно замечательно: в магазинах всего навалом, еды тоже, квартира большая, топят хорошо, в кинотеатрах крутят западные фильмы, много красивых девчонок, легких на подъем; один недостаток – нет красных чернил.».
Разве не так обстоят дела в наши дни? У нас есть какие угодно свободы – одного не хватает: красных чернил. Мы «ощущаем себя свободными», поскольку нам недостает, собственно, языка для выражения своей несвободы. Вот что означает нехватка красных чернил: сегодня все основные понятия, используемые для обозначения существующего конфликта, – «борьба с террором», «демократия и свобода», «права человека» и т. д. и т. п. – представляют собой ложные понятия, которые мистифицируют наше восприятие ситуации вместо того, чтобы позволить нам ее помыслить. Главная задача сегодняшнего дня – дать протестующим красные чернила[59].
В классической сцене из бурлескной голливудской комедии девушка спрашивает парня: «Хочешь на мне жениться?» – «Нет!» – «Не увиливай ты, отвечай прямо!» В известном смысле ее логика справедлива: единственный приемлемый прямой ответ для девушки – «Да!», поэтому все остальное, включая прямое «Нет!», считается отговоркой. Эта логика, разумеется, опирается на принудительный выбор: вы свободны принимать решения при условии, что делаете правильный выбор. Разве священник не опирается на тот же самый парадокс в споре с мирянином-скептиком? «Веруешь ли ты в Господа?» – «Нет». – «Да кончай уже юлить, ответь мне прямо!» В глазах священника единственный прямой ответ, опять же, – утверждение веры: атеистическое отрицание веры вовсе не занимает ясную симметричную позицию, а пытается избежать проблемы столкновения с Божественным.
И разве не то же самое происходит с выбором «демократия или фундаментализм»?
Можно ли, на языке подобного выбора, в действительности выбрать «фундаментализм»? В том, как правящая идеология навязывает нам выбор, проблематичным оказывается не «фундаментализм», а, скорее, сама демократия: как если бы единственной альтернативой фундаментализму была политическая система парламентской либеральной демократии[60].
В Израиле есть анекдот про Билла Клинтона, который посещает Биби Нетаньяху. Когда Клинтон замечает загадочный синий телефон, он спрашивает Биби о нем. Биби отвечает: по нему можно разговаривать с Самим на небесах. Вернувшись в Штаты, завистливый Клинтон приказал секретной службе добыть ему такой же телефон любой ценой. Через две недели они его достают, причем в рабочем состоянии, вот только счета за разговоры были чрезвычайно велики – два миллиона долларов за минуту разговора с Ним. Так что Клинтон в бешенстве звонит Биби и возмущается: «Как ты можешь позволить себе такой телефон, если мы этого не можем? Ведь мы оказываем тебе финансовую поддержку…» А Биби ему спокойно отвечает: «Все совсем не так! Дело в том, что для нас, евреев, звонки рассчитываются по местному тарифу…»
Любопытно, что в советской версии анекдота вместо Бога говорится об аде. Когда Никсон посещает Брежнева и замечает особый телефон, Брежнев ему объясняет, что это связь с самим адом. В конце шутки, когда Никсон жалуется на огромный счет за телефон, Брежнев спокойно отвечает: «Для нас в Советском Союзе звонки в ад идут по местному тарифу»