[46].
Итак, в шутке про идеальную молитву, которую юная христианка адресует Деве Марии, есть доля правды: «О ты, что зачала, не согрешив, позволь мне согрешить, не зачав!» – в перверсивном функционировании христианства религия, в сущности, выступает защитой, позволяющей нам безнаказанно наслаждаться жизнью[47].
Быть может, сам Христос оказался в положении сына из анекдота о раввине, который в отчаянии обращается к Богу и спрашивает, как именно ему следует поступить с дурным сыном, столь глубоко его разочаровавшим. Бог спокойно отвечает ему: «Последуй моему примеру – напиши новый завет!»[48]
Подобное падение, из-за которого Бог лишается дистанции, отделяющей его от людей, и оказывается замешан в их делах, находит отражение в классическом анекдоте родом из ГДР. Встретив Бога, Ричард Никсон, Леонид Брежнев и Эрик Хонеккер спрашивают его о будущем своих стран. Никсону Бог говорит: «В 2000 году в Соединенных Штатах будет царить коммунизм!» Никсон отворачивается и начинает рыдать. Брежневу Бог говорит: «В 2000 году Советским Союзом будут править китайцы». После того как Брежнев тоже отвернулся и зарыдал, свой вопрос Богу задает Хонеккер: «Что же будет с моей любимой ГДР?» Уже сам Бог отворачивается и начинает рыдать.
Вот предельная версия шутки: трое русских попадают в одну камеру на Лубянке по обвинению в политических преступлениях. После знакомства первый из них говорит: «Мне дали пять лет за то, что я выступил против Попова». Второй говорит: «Да? А я вот как раз поддерживал Попова, но стоило курсу партии измениться, как я получил десять лет». Наконец, третий говорит: «Мне дали пожизненный срок. Я и есть Попов»[49].
Становится бессмысленным известный христианский анекдот. Итак, Христос обращается к толпе, решившей забросать камнями женщину, которая была «взята в прелюбодеянии», со словами «кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8-11), после чего сразу же получает камнем по затылку и восклицает: «Мама, я же просил тебя остаться дома!»[50]
В своей книге об остроумии Фрейд излагает историю посредника, пытающегося убедить юношу жениться на женщине, которую он представляет. Его стратегия заключается в том, чтобы обращать каждый отмечаемый недостаток в преимущество. Когда юноша говорит: «Но она же отвратительна!» – тот отвечает: «Так вам не придется беспокоиться о том, что она вам изменяет». – «Она бедна!» – «Она привыкла к невысокому достатку, так что не будет тратить много ваших денег». И т. д. и т. п. Наконец, когда юноша переходит к упреку, который невозможно так отвести, посредника разрывает: «Да чего же вы хотите? Совершенства? Никто не без изъяна!»
Разве в этой шутке нельзя усмотреть скрытую структуру легитимизации режима Реального Социализма? «В магазинах не хватает мяса и жирной пищи!» – «Не придется волноваться об ожирении и сердечных приступах». – «Мало интересных фильмов, книг и театральных постановок!» – «Зато вместо них вы могли бы сосредоточиться на развитии своей социальной жизни, посещая друзей и соседей». – «Тайная полиция осуществляет тотальный контроль над моей жизнью!» – «Просто чтобы вы могли расслабиться и ни капельки не волноваться». И т. д. и т. п., пока, наконец… «Но воздух так загрязнен из-за завода поблизости, что у всех моих детей хронические легочные заболевания!» – «Ну а чего вы хотели? У всякой системы есть недостатки!»[51]
ВАРИАЦИЯ
• В старом советском анекдоте клиент идет в банк, оглашает свое намерение отдать на хранение сто рублей и спрашивает, насколько защищены депозитные ячейки. Служащий отвечает ему, что банк гарантирует сохранность всех депозитов, однако клиент спрашивает: «Что, если банк рухнет?» Служащий отвечает, что за местные банки и их депозиты также ручается Центробанк. Клиент настаивает: а что, если сам Центробанк рухнет? Служащий вновь ему отвечает: «Тогда сохранность депозитов гарантирует советское государство!» Клиент все еще не убежден, так что решает поднять ставки: «Но что, если советское государство распадется?» И тут служащий взрывается: «То есть вы мне говорите, что не готовы потерять жалкие сто рублей, чтобы при этом свершилось такое замечательное событие, как распад Советского Союза?»
Нельзя ли точно таким же образом пересказать элементарную историю христианства – как шутку с неожиданным поворотом в конце? Верующий жалуется: «Мне обещали связь с Богом, Божественную благодать, но сейчас я один-одинешенек, брошен Богом, разорен, страдаю, и впереди меня ждет только жалкая смерть!» И тут ему отвечает Божественный глас: «Вот видишь, теперь у тебя действительно есть связь с Богом – с Христом, который страдает на кресте!»[52]
Вспомним анекдот, который точно передает логику (печально) знаменитой гегельянской триады. Трое друзей выпивают в баре. Первый из них говорит: «Со мной случилось нечто ужасное. В туристическом бюро я хотел сказать „Мне нужен билет до Питтсбурга!“, но вместо этого выпалил „Мне нужен пикет в Титтсбурге![53]“». Ему отвечает второй: «Это еще что! За завтраком я хотел сказать жене „Дорогая, не передашь мне сахар?“, а вместо этого выпалил „Ах ты шлюха, всю жизнь мне поломала!“» Вступает третий: «А теперь послушайте мою историю. Всю ночь я не спал, набираясь храбрости сказать жене за завтраком то же, что и ты. Однако в итоге сказал „Дорогая, не передашь мне сахар?“»[54]
Комическая гегельянская интерлюдия: тупой и еще тупее
Многие ли заметили, что гегелевскую диалектику бессознательно практикуют Дэн Куэйл и Джордж Буш? Мы считали, что всё уже повидали двадцать лет назад, когда был Куэйл; тем не менее на фоне Буша Куэйл предстает довольно умным человеком. Что касается знаменитого неправильного произношения Куэйла (potatoe вместо potato), то я должен вам признаться – мне самому кажется, что Куэйл в чем-то был прав: potatoe куда точнее передает то, что Гумбольдт бы назвал истинной «внутренней формой» potato. (Между прочим, то же самое я думаю по поводу недавнего «грецкого» [Grecians] вместо «греческого» [Greeks Буша: «Нам следует сохранять хорошие отношения с грецким народом». «Грецкий» звучит как-то более благородно, как «ты есмь», к примеру, в то время как Greek чересчур отсылает к geek — разве отцы-основатели нашей доблестной западной цивилизации были скопищем гиков?)
В чем же Буш может сравниться с Куэйлом? Находятся ли его оговорки, подобно лучшим оговоркам Куэйла, на уровне верховных присказок братьев Маркс («Неудивительно, что вы напоминаете мне Эмануэля Равелли, ведь вы И ЕСТЬ Равелли!») или ничуть не менее виртуозных «голдвинизмов» – изречений, приписываемых патриарху Голливуда, продюсеру Сэму Голдвину (от «Устное соглашение не стоит и той бумаги, на которой написано!» до пресловутого «Включите меня вне!»)? Большинство оговорок Куэйла и Буша следуют основной формуле того, что французы называют lapalissades : тавтологических утверждений очевидного, приписываемых мифической фигуре месье Ла Палиса, наподобие «За час до своей смерти месье Ла Палис был совершенно живой». В самом деле, гениальное лапалисовское «Почему бы нам не строить города в сельской местности, где воздух намного чище?» почти совпало со сжатой формулировкой экологической политики Республиканской партии, точно переданной трюизмом Буша: «Я знаю, что люди и рыбы могут вести мирное существование».
Итак, вот несколько примеров элементарной оговорки Буша / Куэйла: «Если мы сейчас не преуспеем, то велик риск провала», «Низкая явка избирателей свидетельствует о том, что на избирательные участки приходит меньше людей», «Для НАСА космос остается в высшем приоритете». Лапалиссады становятся несколько интереснее, когда в качестве каузального объяснения во весь голос предлагается чистая тавтология. Возьмем, к примеру, следующий перл Куэйла: «Когда меня спрашивали во время последних недель, кто же начал бунт и убийства в Лос-Анджелесе, мой ответ был прям и прост. На ком лежит вина за бунт? Вина лежит на бунтовщиках. На ком лежит вина за убийства? Вина лежит на убийцах». (Разумеется, здесь присутствует подспудная консервативная логика, то есть цитата опирается на скрытую негацию: не надо искать «глубинные» причины социальных обстоятельств, всю ответственность несут непосредственные виновники.) Все становится еще интереснее, когда Куэйл причудливо гегельянским образом взрывает тождество, противостоя понятию и его эмпирическим экземплификациям: «Окружающую среду губит не загрязнение. Все дело в нечистотах, которые находятся в нашей атмосфере и в наших океанах, – они-то и губят среду».
Хотя Буш не в состоянии здесь последовать за Куэйлом, он зачастую догоняет его в производстве оговорок, где понятийная оппозиция поднимается до уровня диалектического самоотношения Selbstbeziehung. Вспомните, как он полагал саму оппозицию необратимости и обратимости в качестве обратимой: «Я верю, что мы неминуемо движемся к большей свободе и демократии, – но все может измениться». Дело не только в том, что ситуации бывают либо обратимыми, либо необратимыми: ситуация, которая представляется необратимой, способна превратиться в обратимую. Еще более милый пример подобной рефлексивности: «Будущее будет лучше завтра». Куэйл не просто допустил ошибку, собираясь сказать, что завтра дела будут обстоять лучше: в ближайшем будущем (завтра)