ное, тем более что у меня есть повод. Дела, о которых стонет Юрик, это не что иное, как свидание с дамой. Питер, знаете ли, город маленький. И имя дамы не представляет тайны для меня. А Юрик – Юрик, тот всегда желает усидеть на двух – а лучше на трех, четырех etc. – стульях одновременно. Собственно, какой мужик не желает?
– Итак, – я возвращаю его к цели нашей встречи, – я должна буду?..
– Да, – вздыхает Юрик, и взгляд его приобретает более осмысленное выражение, – ваша задача…
Мы углубляемся в беседу, смысл которой сводится к тому, что уже сообщила мне Галка: обучить трех московских сотрудников нашей системе бюджетирования и показать им программу, которую мы сочинили для облегчения моей бурной деятельности. Юрику беседа удовольствия не доставляет – что взять с бюджетирования, скука, одним словом, – поэтому он краток, и спустя пятнадцать минут я пулей вылетаю из его кабинета, стряхивая с себя скользкие комплименты и пошловатые намеки.
Вылетаю и сразу же встречаю Алену.
– Привет! – жизнерадостно восклицает она. – Как дела?
– Привет! – Я очумело трясу головой. – Нормально.
– Что директор? – На ее губах появляется ироническая улыбочка. – Грузит?
– Слегка, – дипломатично отвечаю я.
Я еще не поняла, каково место Алены в нашей системе мироздания, а потому стараюсь избегать при ней язвительных реплик и крепких словечек.
– Говорят, ты едешь в Москву? – Алена закатывает глаза. – Завидую.
Боже, да что это с ними со всеми? Москва, в конце концов, не Лондон.
– Может, отвезти тебя на вокзал? – неожиданно предлагает Алена.
– М-мм… – растерянно мычу я.
К чему эти нежности? Она явно набивается мне в подруги. С чего бы это? Хотя, надо признаться, это общеофисное хобби. Меня любят все поголовно, приходится даже некоторых отваживать, иначе бы моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, где только и толклись бы все, кто ни попадя, не оставляя места для меня самой. Насчет Алены я пребывала в сомнениях. Могла отвадить ее на раз-два, и она, уверена, словила бы мое настроение с лету, но я пока тянула с окончательным вердиктом. Я испытывала к Алене противоречивые чувства. Вроде и любить мне ее не за что, но противиться ее обаянию было сложно, если не сказать – невозможно. Однако везти меня на вокзал – это уж слишком.
– Спасибо, – качаю я головой, – не хочу тебя привязывать к своим телодвижениям.
– Как хочешь. – Алена реагирует молниеносно. – Желаю приятного путешествия.
Весь следующий день провожу в лихорадочных попытках собрать в кучу свои мысли. Обучать – вот уж задача! Обучать мне еще никого не приходилось.
– Главное – держи уверенную мину, – советует всезнающая Галка. – Помни, что ты приехала из головного офиса, значит, для них для всех ты уже – начальник.
– Угу, – киваю я, перебирая бумаги, которые намереваюсь взять с собой.
– Вечернее платье взяла? – внезапно спрашивает Галка.
– О боже, – вскидываюсь я, – зачем?
– А вдруг? – Галка хитро щурится.
– Что вдруг? – Я тупо смотрю на нее.
– Во-первых, – Галка начинает загибать пальцы (она страшно любит перечисления), – вдруг в московском офисе найдется кто-нибудь приличный?
Я закатываю глаза и мотаю головой в знак возмущения.
– Не надо делать безумное лицо, – ворчит Галка. – Слушай дальше. Во-вторых, вдруг ты встретишься… – она выдерживает многозначительную паузу, – с Игорем?
– А? – вздрагиваю я.
Галка торжествующе смотрит на меня.
– Вдруг? – саркастически повторяю я. – Ты соображаешь, что говоришь? Как это вдруг? Выйду с Ленинградского вокзала и вдруг встречу Игоря? В Москве?
Вот если «вдруг» не позвоню, тогда никакого «вдруг встречу» не будет. А может, и в самом деле, позвонить? Для чего только?
Игорь… Институтский друг. Не товарищ, как Димка, а друг, бойфренд. Хорошие были времена, хотя поначалу Игорь был призван – о чем сам, конечно, не знал – помочь мне зализать раны после того неудачного демарша в Максовы апартаменты. Еще один мужчина из прошлого… Что-то слишком их много.
– Не находишь, что слишком много мужчин из прошлого? – повторяю я свои мысли вслух.
– То есть? – хмурится Галка. – Кто это? Майкл и все, верно?
– А Кирюша, – принимаюсь перечислять я, – а… – и застреваю, успев поймать себя за язык.
М.А. ни в коем случае нельзя упоминать. Чуть не проболталась.
– Ффу, Кирюша! – пренебрежительно отмахивается Галка. – Нашла тоже мне мужчину из прошлого!
Просто поразительно, сколько в моей жизни было мужиков. А толку ноль. У других по паре тинейджеровских воспоминаний и столько же зрелых казусов, и трах-бах – свадебные колокола. А я до сих пор болтаюсь, как…
Самое смешное (или грустное?), что я никого по-настоящему не любила. Влюблена была, не без этого, но чтоб вот сейчас сказать про кого-нибудь: «Это была самая большая любовь в моей жизни», – не о ком. А ведь половину жизни я уже пробежала. Как же так? А что, если – я вздрагиваю от ужаса – каждой из нас отмерено определенное число мужчин в жизни, и я уже свое количество выбрала? Что тогда? Как жить оставшуюся половину отпущенных мне лет? Вырывая последние волосы от отчаяния? Что тем более обидно, когда мужиков, как биологических особей, вокруг полным-полно.
Купе оказывается набито «биологическими особями» под завязку. Я зажмуриваюсь в надежде, что, когда вновь открою глаза, наваждение исчезнет. Открываю. Мужики остаются. Я со вздохом втаскиваю сумку в купе и принимаюсь устраиваться. Мужики дружно поднимаются и выходят в коридор, не предложив мне никакой помощи. Приходится самой поднимать нижнюю полку, предварительно сняв с нее чей-то весьма непрезентабельного вида багаж, самой запихивать сумку в узкое пространство под койкой, самой водружать на свою верхнюю полку тяжеленный матрац. Мужики стоят в коридоре и с интересом наблюдают за мной.
– У вас двадцать второе место? Верхнее? – внезапно спрашивает один из них, пухлый и лысый.
Я с надеждой оборачиваюсь:
– Да.
Он кивает и затихает. Прекрасно, просто великолепно! Никому не приходит в голову предложить даме нижнюю полку. Я застилаю свою постель, упираясь ногами в обе нижние полки, с трудом сохраняю равновесие и пыхчу от злости. А потом ведь вытащат водку или пиво, напузырятся на радостях, что никто из знакомых и родичей их не видит, и начнут приставать с разговорами, а то и с ухаживаниями. И еще притравят меня ночью своим жутким храпом. Не дай бог, храпят все трое. Ну, наконец-то расстелилась. Мужики возвращаются в купе, рассаживаются по углам и все как один принимаются таращиться в окно. Я еще раз мрачно осматриваю их и быстренько прикрываюсь журнальчиком.
– Граждане пассажиры, приготовьте билетики и деньги за белье, – орет где-то вдали проводница, дебелая брюнетистая баба.
Мужики оживляются, вытаскивают свои портмоне и начинают шуршать билетами. Я завороженно слежу за их манипуляциями – они делают все одновременно, как в синхронном плавании. Мало того – я всматриваюсь в них внимательнее – они похожи друг на друга. Все трое пухлы и круглолицы, лет 40-45, вот только степень облысения у них различна. «Может, они родственники! – ужасаюсь я про себя. – Тогда точно – компанейского распивона не избежать. Нет, – тут же отказываюсь я от этой мысли, – все-таки нет, расползлись по углам и молча изнывают от вынужденного бездействия в ожидании проводницы».
– Ну, что у нас здесь? – проявляется она в дверях. – Так, билетики… Кому нужны билеты, по прибытии заберете. Ага, это за белье. Без сдачи?
– Без, – хором отвечают мужики.
Я протягиваю стольник. Проводница отсчитывает сдачу и исчезает из поля зрения.
Поезд набирает ход. Все сидят молча, изредка посматривая на часы. Я прикрываю глаза и пытаюсь настроиться на приятные мысли. Подумаешь, ночь продержаться, а там – Москва! Ох! Город моей юности. Сердце сладко заныло от предвкушений. Я открываю глаза – мужики дружно отводят от меня взгляды и опять принимают отстраненный вид. А ну как маньяки? Я стискиваю зубы, чтоб не расхохотаться. Маньяки, как же! Маньяки все жилистые и энергичные, а эти расползлись квашней по купе… Хотя кто его знает… К черту! Пойду-ка я спать, вернее, полезу.
Я беру полотенце и туалетные принадлежности и бреду в уборную. Вернувшись через десять минут, я обнаруживаю всю компанию упакованной по своим местам. Двое уже и не шевелятся, а третий, с нижней полки по диагонали от моего места, возбужденно дергает за брезентовую штору, тщась натянуть ее на все окно.
– Может, оставим открытым? Кому мы нужны? – легкомысленно прелагаю я.
– Нет уж, – бурчит он, – фонари мешают.
И, дернув изо всех сил, побеждает-таки капризный механизм. Шторка защелкивается внизу, отрезав нас от окружающего мира, в купе становится, как в шкатулке: темно и страшно. «Караул!» – вскрикивает моя клаустрофобия. Я стремительно взлетаю на свою полку, включаю ночник и часто-часто дышу, пытаясь прийти в себя. Потом с тоской смотрю на часы – семь часов мучений, может, не стоило и ехать? Хотя – командировка, как отказаться? «Лучше бы мы сейчас все дружно выпивали, – мелькает у меня в голове. – Тогда бы и ночь быстрее пролетела». Вот уж точно, все в мире относительно. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь расслабиться. Мужик напротив меня ворочается, укладываясь носом к стенке, наверное, для того, чтобы не видеть мой зажженный ночник, с которым я собираюсь коротать всю ночь. «Так вам и надо, – мстительно думаю я, – нет чтобы уступить даме нижнюю полку. И лежала бы я сейчас внизу, – мечтаю я, – и смотрела бы на щель под дверью и пробивающийся из-под нее свет и не чувствовала бы себя погребенной заживо».
Видимо, мне все-таки удается задремать, потому что через некоторое время, после очередного весьма ощутимого толчка поезда, я открываю глаза и обнаруживаю себя в кромешной темноте. Ночник не горит. Я судорожно щелкаю тумблером – ничего. Темнота надвигается на меня со всех сторон, сгущается, лишая воздуха и последних остатков здравого смысла. Сердце колотится в груди, а в голове пульсирует одна-единственная мысль: выйти, мне нужно срочно выйти! Я рывком сажусь на своей койке, упираюсь правой рукой в соседнее лежбище и начинаю спускать правую ногу, надеясь нащупать ею нижние полки. Уши от ужаса заложило, звуки исчезли, и, казалось, все происходит, как в замедленной съемке. Паника нарастает. Нащупав наконец-то край одной из нижних полок, я плюю на осторожность и смело шагаю второй ногой вниз, в темную бездонную пропасть. Первая нога не удерживается на своей опоре, соскальзывает, и я чувствую резкую боль. От неожиданности я отпускаю руки и с диким грохотом обваливаюсь на пол.