– Извините, синьор Сильвио, – схватил его за рукав Франческо. – Я весь к вашим услугам. Пойдемте на склад, я покажу вам сукно…
Когда они вышли со склада, площадь заполнилась народом. Торговцы мелким товаром раскладывали его на лотках, лавочники сняли засовы с дверей и отворили свои заведения.
– Видите, все люди трудятся, никто не бездельничает, – проворчал синьор Сильвио. – А вы спите до полудня. Да и сукно у вас нынче не очень хорошее, где вы такое взяли? Десять сольдо, и ни гроша больше!
– Помилуйте, синьор, – запротестовал Франческо, откашлявшись и с трудом глотая, – это такое же сукно, какое вы брали у меня в прошлый раз, и его ровно столько же, сколько вы брали. Тогда вы заплатили нам четырнадцать золотых сольдо.
– Нет, это сукно хуже, – упрямо сказал синьор Сильвио. – Мне ли не знать, каким бывает сукно, – я им торговал, когда вас еще на свете не было.
– Клянусь муками Спасителя, это сукно такое же, как в прошлый раз, – Франческо перекрестился. – Клянусь святым Иеронимом, у нас честная торговля, мы никогда не обманываем покупателя, а тем более, такого уважаемого покупателя, как вы, синьор Сильвио.
– А я клянусь слезами Богородицы, что нынешнее сукно хуже прежнего, и я не дам за него больше десяти золотых сольдо, – продолжал упираться синьор Сильвио. – Я и в прошлый-то раз переплатил, а уж в этот переплачивать не собираюсь.
– Нет, это я отдал вам, уважаемый синьор Сильвио, в прошлый раз сукно по дешевке, себе в убыток, – возразил Франческо. – Отец после сильно ругал меня за это.
– Какое мне дело до того, что вас ругал отец? – развел руками синьор Сильвио. – Не могу же я из-за того, что вас ругает отец, покупать у вас сукно втридорога?
– Да пусть отец меня совсем убьет, но я готов отдать вам сукно даром, если хотите знать, – просипел Франческо, утирая нос. – Разве я не говорил вам, что вы для меня учитель в торговых делах и образец для подражания, которому я всей душой хотел бы следовать?
– Э, нет, молодой человек, на такие штуки вы меня не возьмете! – погрозил ему пальцем синьор Сильвио. – Не пойму, как вам удалось это тогда, но сегодня я на вашу удочку не попадусь.
– На удочку? Боже мой, синьор Сильвио, о чем вы говорите! – воскликнул Франческо, вытирая слезы на глазах. – Известно ли вам, что о вас ходят легенды в Умбрии? Не только в Ассизи, но даже в Перудже рассказывают о вашей находчивости, предприимчивости, изобретательности, о вашем непревзойденном умении вести торговлю. Я слышал это собственными ушами, когда был в плену у перуджинцев. Говорят, что вы поставляете сукно самому святейшему папе, и он не берет его ни у кого, кроме вас.
– Да, это правда, – кивнул синьор Сильвио, смягчившись. – А я и не знал, что так известен в Умбрии.
– Вы?! – изумился Франческо. – О, вы чересчур скромны, синьор Сильвио! Как для рыцарей святы и велики имена славных участников первого Крестового похода – графа Раймунда Тулузского, князя Боэмунда Тарентского и его племянника Танкреда, братьев Готфрида Булонского, Эсташа Булонского и Балдуина Булонского, графа Роберта Фландрского, графа Роберта Нормандского, графа Стефана Блуаского и Гуго Вермандуа, сына Анны Киевской и младшего брата короля Франции, – так для людей торгового сословия велико ваше имя, синьор Сильвио! Поверьте, я был в рыцарях, я знаю, что говорю.
– Вы преувеличиваете, молодой человек, – скривив рот в некое подобие улыбки, произнес синьор Сильвио.
– Нисколько! – запротестовал Франческо. – Вы очень уважаемый человек в Умбрии, а уж как вас уважают в Риме, я и представить не могу.
– Но все же четырнадцать золотых сольдо, это слишком много за ваше сукно, – пробормотал синьор Сильвио, явно начиная сдаваться.
– Да нет же синьор! Оно стоит гораздо дороже, и я буду не я, если вы не продадите его в Риме с хорошим барышом, – Франческо хотел сказать еще что-то, но тут рядом послушался гнусавый голос нищего:
– Подайте ради Христа, сколько можете, добрые люди. Хотя бы на кусок хлеба…
Франческо в бешенстве обернулся к нему. Это был местный пьяница, вечно выпрашивающий деньги на выпивку.
– Пошел вон, дурак! – закричал Франческо. – Ты не видишь, мы заняты делом?!
Нищий проворчал что-то себе под нос и побрел по площади.
– В Ассизи разве нет законов, запрещающих нищим попрошайничать, где придется? – спросил синьор Сильвио. – В Риме они могут просить милостыню лишь в определенных местах.
– Нет, у нас им дозволяется попрошайничать повсюду, но только если они не мешают добропорядочным горожанам и не пристают к ним, – ответил Франческо. – Этот бродяга пропил последние остатки ума, коли осмелился встрянуть в наш разговор.
– Вы, ассизцы, слишком добры к подобному отребью, – назидательно заметил синьор Сильвио. – Вот немцы, как я слышал, с ними не церемонятся: хватают и посылают в черные работы. А кто не желает, – тех вешают вдоль дорог для назидания остальным.
– Да, немцы – молодцы… – протянул Франческо, провожая нищего взглядом. – Так что, почтенный синьор Сильвио, вы берете наше сукно за четырнадцать сольдо?
– Что с вами поделаешь, беру, – сказал синьор Сильвио, и его лицо снова стало недовольным. – Из-за своей доброты я всегда терплю убытки.
– Когда прикажете получить деньги? – Франческо.
– Придется подождать. Не думаете ли вы, что я ношу такие деньги с собой? – сказал синьор Сильвио. – Мой зять и слуга ждут меня на постоялом дворе. Деньги, как всегда, у них под охраной.
– Да, ваш зять, я помню, – улыбнулся Франческо. – Так я не прощаюсь с вами?
– Я скоро буду, – кивнул синьор Сильвио и ушел.
Франческо убрал расчетную книгу, вытер лоб и тяжело вздохнул. Облокотившись о стену конторы, он принялся рассматривать площадь. Нищий пьяница по-прежнему шатался по ней, выпрашивая подаяние. Он был грязен и оборван, торговцы гнали его прочь столь же грубо, как прогнал Франческо.
«А чем он хуже меня и всех этих людей? – вдруг подумалось Франческо. – Его жизнь пуста, бессмысленна и убога, но разве наша лучше? Или все дело только в деньгах и положении в обществе? Если бы меня попросили дать деньги от имени какого-нибудь знатного господина, я бы не отказал. А этот нищий попросил меня Христа ради, и я прогнал его… Да, он пьет и попрошайничает, а мы торгуем и наживаем деньги, – не знаю, что хуже… Где у нас Бог; есть ли он у нас?».
Повинуясь внезапному порыву, Франческо достал из кошелька горсть серебра, бросился к нищему и высыпал ему в руку. Нищий испугался:
– Зачем это, синьор? За что? Я не занимаюсь темными делами: если надо кого-нибудь убить, это не ко мне.
Франческо нахмурился:
– Я даю тебе просто так, ради Христа. Ты часто вспоминаешь его и за это заслуживаешь награды.
Нищий недоверчиво посмотрел на Франческо, а потом быстро засунул серебро за пазуху.
– Благодарю вас, синьор! Да спасет вас Бог! Пусть Господь принесет вам счастье!
– Ступай, – сказал Франческо и пошел к своей конторе.
«Пьяный, видать, – подумал нищий. – Пьяные – они добрые».
Франческо метался в бреду: вскрикивал что-то, с кем-то говорил, порой вставал на постели и невидящим взором смотрел на мать, которая не отходила от него все дни болезни. Джованна плакала, прижимала его голову к своей груди, но Франческо вырывался, снова падал на постель и продолжал спор с тем, кого видел он один.
В комнату вошел Пьетро.
– Как он? – Пьетро дотронулся до лба Франческо. – Горячка еще не прошла?
– Где там, – со слезами отвечала Джованна, – бредит день и ночь, ничего не ест. С трудом заставляю его выпить снадобье, которое прописал лекарь.
– А, лекари! – презрительно махнул рукой Пьетро. – Я на них не надеюсь; я верю в силу молодости. Франческо поправится, вот увидишь.
– Дай-то Бог! – перекрестилась Джованна. – Я молю Господа, чтобы он оставил мне сына, было бы слишком жестоко забрать у нас Франчо.
– Молись, это не помешает, – рассеянно произнес Пьетро. – Не могу себе простить, что уехал из Ассизи, – прибавил он с досадой и сожалением. – Я заметил, что с Франческо что-то не так еще до отъезда, но подумал: «Пустяки, пройдет». А он, видимо, уже тогда был болен, и отсюда его странные поступки. Анджело доложил мне, что Франческо отдал целую кучу серебра какому-то нищему на базаре. Я решил, что Анджело врет: он так завидует Франческо, что готов возвести на него напраслину; Анджело шпионит за ним, и, полагаю, желает ему всяческого зла. Уж не Каина ли мы с тобой вырастили, жена?
– Типун тебе на язык! Перекрестись и попроси прощения у Бога за эти слова! – воскликнула Джованна. – Я (она подчеркнула «я») растила своих сыновей богобоязненными и смиренными.
– Анджело врет, решил я, – продолжал Пьетро, – но теперь вижу, что он говорил правду. Франческо был болен: он не понимал, что творит, и принял нищего за одного из наших богатых клиентов из числа тех, кому мы иногда одалживаем деньги.
– Деньги, деньги, деньги! – раздраженно сказала Джованна. – Ты можешь говорить о чем-нибудь другом хотя бы в тот момент, когда наш сын серьезно болен?!
– Да нет, это я так, просто вспомнил, – виновато пробормотал Пьетро. – Ладно, я пойду, меня ждут… А Франчо поправится, обязательно поправится, – он погладил сына по голове. – Я знаю, что наследником торгового дома Бернардоне будет именно он, я уверен в этом, – Пьетро вышел из комнаты.
– О, Господи! – вздохнула Джованна. – Вот уж, действительно, муж дан жене для испытания ее кротости.
«Кротости, кротости, кротости, – отозвалось в воспаленном мозгу Франческо. – Что есть кротость?». Как наяву, Франческо увидел рыцаря Гвалтьеро. Тот сидел на огромном вороном коне, который был выше самой высокой колокольни. Из ноздрей коня вырывалось пламя, из глаз сыпались искры; он выдыхал дым и бил копытом в землю, заставляя ее содрогаться. Рыцарь Гвалтьеро тоже был громаден и очень высок: его шлем призрачно блистал в темной вышине неба; копье проткнуло тяжелые тучи, а рука в стальной перчатке грозно простиралась над миром.